Рыцарь Грааля

Когда в Тулузе появлялась толпа нищих жонглеров, у которых не было денег даже заплатить за крытое место для ночлега на заднем дворе папаши Дидье, их отсылали ютиться в заброшенный сарай, где в ожидании первых зрителей они могли питаться дармовыми яблоками и отдыхать в тени старых деревьев.

В ту странную ночь сарай старухи Арре приютил юного Видаля, который все не мог выпустить из рук так поразившую его книгу.

Пейре гладил страницы, и, о чудо, в голове его складывался четкий рассказ о прекрасных рыцарях и их юных возлюбленных, о смерти и любви. Незнакомый и вместе с тем близкий и родной голос читал мальчику дивные стихи, пел волшебные песни прошлого или грядущего.

В ту ночь огромные южные звезды опустились к самой земле, для того чтобы быть свидетелями чуда или послушать необыкновенные истории о рыцарской чести и добродетели. Голос рассказывал мальчику и звездам о величественных белых храмах и замках, в которых томятся в предвкушении любви прекрасные принцессы, мистические госпожи, одетые в шелка и бархат. Мадонны – повелительницы сердец, чьи дворы любви сияли как небесные светила. Перед глазами Пейре проносились рыцарские турниры, ломались копья, текли кровь и вино.

И все время, пока звучал голос, звезды, не мигая, смотрели в душу Пейре и освещали через дырявую крышу убогий сарай.

Под утро, когда горизонт начал светлеть, а звезды меркнуть, истомленный Пейре дал священный обет звездному небу и его создателю сделаться самым лучшим рыцарем, самым тонким поэтом. Подобно тому, как монахи посвящают свои души и бренные тела служению Господу, Пейре Видаль обещал посвящать всякую свою песню служению любви и красоте.

Упав на колени, мальчик молился, прося дать ему путь рыцаря-трубадура, или сразу же прекратить его жизнь, чтобы не продлевать мучений. Потому что с этого момента Пейре Видаль уже не мог жить, не вкушая мед поэзии, не мог вынести прежней слепоты и сердечной безмятежности. Легким жаворонком взмыла в небо его душа, чтобы, достигнув Господнего трона, упасть перед ним на колени. Прозрачной розовой дымкой опустилось на плечи Пейре кроткое его благословение. Вставал новый день, пели птицы. Истомленный мальчик уснул на оставленной какой-то доброй душой грязной соломе.

Бред или прозрение, посетившие Пейре, вылились в чудесный сон, в котором он стоял, облаченный в сверкающие золотые доспехи, пред троном творца, на голове которого сияла ровным благородным светом корона вселенной. И одним из величайших адамантов в ней был сам Пейре Видаль. Мальчик не мог понять, как это он одновременно мог оказаться и коленопреклоненным рыцарем и сияющим драгоценным камнем. Понятия не имел, как выглядят эти самые адаманты, да и название такое слышал впервые. Тем не менее он верил во все, что видит, недоумевая, удастся ли ему проснуться и рассказать обо всем матери, или Господь оставит его на небе.

В ту ночь Пьер поднял на ноги соседей, и вместе они до рассвета искали повсюду пропавшего сына. Сначала кожевник обходил окрестные дома, куда мог забежать неугомонный мальчишка. Потом, когда весть о пропаже пацана облетела улицу ремесленников и возле Пьера собралось с десяток мужчин, они решили рассредоточиться – кто-то отправился на озеро, кто-то побрел к Обрыву грешницы, кто-то пошел будить других соседей, справляясь, не забежал ли к ним Пейре.

Только к утру Пьер, папаша Дидье да старый монах обнаружили наконец Пейре в старухином сарае. Мальчик лежал, раскинув руки, точно Христос на распятье. Правая его ладонь сжимала почерневший от времени переплет книги, а возле левой, вот чудо, покоилась чудесная белая лютня.

Никто в Тулузе не видел прежде этого инструмента. Было непонятно, как такой хороший инструмент мог оказаться в заброшенном сарае. Если кто-то позабыл его там – то почему не искал? Если хозяин был ограблен и убит – отчего же грабители не забрали дорогую лютню?

Посовещавшись, мужчины решили, что лютня до поры до времени будет храниться в доме Пьера. И пока кто-нибудь не хватился о пропаже, Пейре может учиться играть на ней. В довершении дела трактирщик, монах и кожевник даже призвали в свидетели небо, ибо никто из них не пытался присвоить себе чужое добро и тем загубить на веки вечные свою бессмертную душу. И, наконец, вполне довольные и счастливые, все разошлись по своим домам, а бродячий монах пошел в учителя к Видалям.

Сам Пейре ничего не мог рассказать о том, откуда взялась белая лютня, возможно, она уже была в сарае, когда туда прибежал мальчик. И не настаивал на чуде. Но с того дня он начал прилежно заниматься с монахом, запоминая буквы, а в перерывах пытался наигрывать что-то на волшебном инструменте.

Несмотря на юный возраст, Пейре знал множество стихов и простеньких песенок, которые теперь часто мурлыкал себе под нос, перебирая тонкие струны.

О РЫЦАРЕ И МАСТЕРЕ ОДНОГО УДАРА ЛУИ ДЕ ОРНОЛЬЯКЕ

Детство Пейре было действительно безоблачным и добрым. Года выдались сытые – винограда созревало в таком количестве, что для торговли с другими городами пришлось допустить в Тулузское графство новых жидов. Что говорило само за себя.

Господин Тулузского графства и герцогства Нарбонна Раймон Пятый[9 - Раймон V (1134–1194) – граф с 1148 г. Был женат на Констанции, дочери короля Франции Людовика VI Толстого, от которой родился Раймон VI, потом – на Ришильде, вдове графа Раймона II Беренгьера Прованского.] приравнял, в своих владениях, права местных и пришлых жидов к правам своих подданных. И те трудились по совести день за днем, вывозя возы, груженные корзинами винограда, спелыми фруктами, золотыми тучными дынями да амфорами с вином. Четырнадцать графов, сеньором которых являлся Раймон Тулузский, обязаны были подчиняться его справедливым законам, что неизменно вело к процветанию и богатству. Отчего знать и народ молили за доброго графа Раймона Бога, а трубадуры славили его в своих песнях.

«Золотой век пришел в Тулузу вместе с моим золотым ребенком – моим Пейре», – думал кожевник, слушая, как его мальчик выводит старинную балладу или простенькую песенку, подыгрывая себе на белой лютне. Голос у Пейре был чистым, как горный ручеек. Слова некоторых старых песен он пересочинил заново, отчего они заблистали, точно очищенные ювелиром драгоценные камни.

К двенадцати годам Пейре вырос и сделался статным и невероятно красивым юношей. Подражая знати, он носил чистое вышитое золотом сюрко и блио[10 - Блио – верхняя одежда без рукавов, надевалась поверх сюрко.], с рисунком, смутно напоминавшим какой-то причудливый герб.

Его золотые вьющиеся волосы ниспадали по спине сияющим потоком, лицо было чистым, точно лик мадонны из церкви Святого Причастия. Без единой родинки или веснушки, которые часто украшают физиономии рыжеволосых. Он еще не знал женщин, хотя вот уже полгода неожиданно начал сторониться бывших подружек, тоскуя о чем-то далеком и несказанно прекрасном – имени чего он не ведал.

Пейре взрослел. В это лето ему вдруг надоели обычные детские проказы. Он уже не ловил в канаве смешных веселых головастиков, не дрался вместе с другими мальчишками в мягкой теплой грязи. Хотя продолжал сражаться на палках и метать камни из пращи. Но последнее время его единственными увлечениями сделались лютня да рассказы недавно осевшего в Тулузе трубадура Луи де Орнольяка, больше известного в городе под именем Пропойца.

Пропойца любил жариться на солнышке на берегу моря или валяться под сенью разросшихся деревьев старухи Арре. Никто не знал, сколько ему было весен и сколько зим. Зато его прозвали мастером одного удара. Одного – потому что второго, как правило, не было нужно. Любой его противник тут же оказывался на земле.

Поговаривали, что таких мастеров боя, каким являлся достойный де Орнольяк, на всей земле осталось несколько человек. И слава богу – ведь один мессер Луи, по словам его угрюмого оруженосца Вильгельма, мог вырезать за одну ночь пол-Тулузы. Да так, что другая половина не услышала бы ни звука. Когда кто-нибудь из смельчаков спрашивал, когда же достойный воин собирается совершить этот беспримерный подвиг, то есть лишить жизни половину жителей города Тулуза и тем обессмертить свое имя, сэр де Орнольяк лишь вежливо осведомлялся, в какой части города собирается ночевать задавший вопрос. После чего сумасброд признавал победу де Орнольяка, выставляя ему и всем, кто находился рядом, выпивку и умоляя ничего не доказывать и не демонстрировать.

Пропойца дружил с тулузским графом, державшим в своих руках все окрестные земли. Знал по именам всех трубадуров, рыцарей, дам, а также их слуг, служанок, лошадей и собак.

По своим надобностям он часто гнал коня к высоким белым стенам замка. Но жить там на правах придворного менестреля не мог. Лохматая бродяжья доля князя дорог и господина трактиров не дозволяла ему нежиться близ сияния дворов любви. Всегда пьяный и потасканный, он волочился за всеми дамами, не пропуская ни одной. И те, вот ведь чудо, жаждали его общества.

Не было в Провансе женщины, которая не отличала бы стареющего трубадура, не было поэта или певца, которые не завидовали бы его громкой славе и везению.

Горожане же не хотели признавать в рыцаре любви господине Пропойце важной персоны. Ему кланялись, но и посмеивались вслед. Еще бы – ни кола, ни двора, ни жены, ни детей. Стихи да ветер жили в голове поэта и трубадура Луи де Орнольяка, но был это ветер странствий.

Пейре сразу же прикипел душой к странному гостю. По правде сказать, мальчик понятия не имел, как должны были выглядеть знатные рыцари, потому как прежде ни разу не видел их вблизи.

Нет, он, конечно, видел не раз шикарную свиту графа и графини и других господ, живущих в роскошных белых домах Тулузы, и тех, что приезжали на ярмарку или праздники из соседних городов и замков.

Но господа эти – разодетые в расшитые золотом льняные одежды, в тонкие яркие шелка и бархат, злато и пурпур, щеголяющие на великолепных конях, разъезжающие в шикарных каретах и паланкинах, – все они казались ему видениями. Прекрасными и почти что нереальными снами, в которые хотелось окунуться как в теплое море, позволив его ласковым, чистым волнам объять тело и душу. Чтобы раствориться в этом волшебном мареве сна навсегда.

Де Орнольяк был не похож на них. Его можно было даже потрогать. Пил он, как все, и даже многим больше. Навеселе де Орнольяк заигрывал обычно с толстой прачкой Аделью или беседовал с маленькой юркой шлюхой. С ее дочерью, темноволосой Агнесс, Пейре был дружен с самого детства.

Де Орнольяк обладал еще одной интересной особенностью. Иногда его можно было искать весь день, да так и не найти. Зато когда он был никому не нужен, его бренное тело возникало где-нибудь на соседском возу, под скамейкой у кабачка папаши Дидье или в сарае старухи Арре, – словом, там, где его меньше всего можно было ожидать увидеть. Эти чудесные свойства, так же как почерневшая от времени домра, с которой трубадур не расставался даже во сне, да рассказы о славных рыцарях прошлого и настоящего, притягивали Пейре к трубадуру.

Пейре знал наперечет всех рыцарей, с которыми славному де Орнольяку посчастливилось биться на турнирах, их родословную, оружие и имена коней. Пейре знал наизусть песни знаменитых трубадуров и полные затаенной грусти и тихой радости истории их побед, поражений и любви.

Но больше всего Пейре любил рассказы о доблестном Бертране де Борне[11 - Бертран де Борн (фр. Bertran de Born, около 1140–1215) – трубадур, один из крупнейших поэтов средневекового Прованса, представитель средневековой провансальской литературы. Уроженец Лимузена, де Борн провёл большую часть своей жизни в распрях со своим братом из-за замка Аутафорт (Отфор), междоусобных войнах семейства Плантагенетов и всевозможных баронских смутах. Поэтическое наследие (48 песен) Бертрана де Борна это в основном сирвенты на политические темы, воспевающие войну как единственно достойное настоящего рыцаря дело.] виконте Отфора, хозяине замка Аутафорт, и отчаянно мечтал когда-нибудь повстречать его в жизни.

Прославленный Бертран служил верой и правдой королю Англии, Анжу, Туреньи, Аквитании, Пуату, Оверньи, Перигора, Лимузена и Нормандии Генриху Второму, чей герб украшали ветки дрока.

Тридцать четыре года назад, когда Пейре еще и в помине не было и его родители не были даже знакомы, этот самый Генрих воевал с Тулузой. Господином Тулузы в то время был десятилетний Раймон Пятый, против которого ополчились разом три короля – Франции, Англии и Арагона. Безусловно, они вышибли бы юного графа с его трона, разорвав графство на клочки, если бы Раймон не решился на единственно верный ход, заключил союз с королем Франции против Англии и Арагона. Людовик Седьмой отдал в жены юному Раймону свою сестру Констанцию. Этот шаг сделал Раймона пэром Франции и спас Тулузское графство.

Поклявшийся защитить Тулузу, Людовик Французский повел себя необычно – вместо того чтобы принять открытый бой, защищая стены Тулузы, он прищемил хвост врагу в его собственных владениях, вторгшись разрозненными отрядами в Пуату, Лимузин, Овернь и Перигор. После этого Генриху не оставалось ничего другого, как убраться из Тулузы подобру-поздорову, поспешно удирая от преследовавшего его по пятам Раймона Тулузского.

Двенадцать же лет назад, в 1173 году, когда родился и сам Пейре, сын Генриха Второго, тоже Генрих, заручившись поддержкой до сих пор таившего обиду за попытку отобрать его родовые земли Раймона Тулузского и короля Франции, начал войну против своего собственного отца.

Подстрекал же его на этот шаг небезызвестный Бертран де Борн, сирвенты[12 - Сирвента, сирвентес – один из важнейших жанров поэзии трубадуров XII–XIII вв. Формой напоминала любовную кансону, но отличалась поднимаемыми в ней темами. Главными в сирвенте являлись вопросы общественно-политические, религии, морали, личные выпады поэта против его врагов («персональные» сирвенты). Существовало несколько разновидностей персональной сирвенты: литературно-пародийные (высмеивание собратьев-трубадуров), похвальба – шутливая песня, в которой трубадур часто иронически перечисляет свои достоинства, плач – во славу достоинств оплакиваемого лица: покровителя, трубадура, Дамы. Морализаторские сирвенты впервые встречаются у Маркабрюна. Сирвенты на политические темы с призывами к войне или, наоборот, к миру, порицанием врагов – были одним из самых распространённых видов жанра. Знаменитым мастером политической сирвенты является Бертран де Борн. Весьма популярная традиция обмена сирвентами (поэтического спора по различным вопросам) со временем создала специальный диалогический жанр – прение.] которого заставляли каждого, кто мог держать в руках оружие, подняться на справедливую войну. Учитывая, что оружия, хотя бы самого примитивного, в то время не было только у безруких, война охватила города, подобно свирепому пожару.

И все бы было хорошо, если бы не подлое предательство короля Арагонского, который вдруг изменил данному молодому королю слову и напал на Тулузу. Чудом Раймону удалось не дать пасть графству, буквально в последний момент отразив атаки предателя, но, к сожалению, не пленив его самого.

С этого момента удача отвернулась от юного Генриха и его учителя и друга Бертрана де Борна, который хоть и заклеймил позором Альфонса Арагонского, но сделал это поздно и, видимо, не вложил в сирвенту хорошего проклятия, отчего король-предатель остался жив и невредим.

Зато принц Генрих, старший сын короля Генриха Второго и наследный принц английского престола, умер. Де Орнольяк ничего не говорил о том, был ли он отравлен или околдован, но Пейре чувствовал в этом горький привкус предательства и измены.

Бертран де Борн был потрясен смертью своего друга, его печаль и отчаяние рождали новые песни, которые де Орнольяк пел Пейре, аккомпанируя себе на старой домре или трехструнной гитаре, и Пейре плакал, воспринимая разрывающую сердце своего любимого трубадура боль.

Сколько раз, слушая и играя эти песни, Пейре проклинал злую судьбу, пожелавшую, чтобы он – Пейре Видаль – появился на свет столь поздно и не мог помчаться на выручку Бертрану, когда Генрих Английский вместе со своими баронами атаковали его замок Аутафорт и пленили самого трубадура.

Белая лютня в руках мальчика плакала и стенала, мелодии, рожденные чужой болью и отчаянием, летели над горами и лесами Тулузы, призывая их в безмолвные свидетели.

Слава Богу, который в конце концов отвлекся от своих дел и пришел на помощь к плененному и уже приговоренному к казни трубадуру, слава Богу, который вложил в уста Бертрана горестную песнь на смерть юного Генриха, которую он пропел перед английским королем.

«Бертран, ты хвастался, что тебе нужна лишь половина твоего гения. Боюсь, что и две половины не могут уже более тебя спасти», – донеслось до плененного трубадура с высот английского трона.

«Да, сэр. Я потерял свой гений и свою душу в день, когда умер твой сын Генрих», – ответил ему Бертран и запел полную тоски и скорби похоронную песню.

Никто из слышавших ее не остался равнодушным, король и подданные рыдали, покоренные песней Бертрана, которая лилась, подобно крови, из открытой раны его сердца.

Бертран остался жив!