Святы и прокляты

В следующее мгновение кто-то из людей Себастьяно схватил раненого Люциуса за длинные волосы, приставив меч к горлу: «Уходите, господин!» Малабранка пытался было возразить, но тут воспитатель Люциуса метнул в него нож. Звяк – и острие царапнуло по кольчуге. Малабранка вскочил на поданного ему коня, командуя отступление и скрываясь за ближайшими кустами. Вслед за ним, с поспешностью покидали поле боя его люди, которых, впрочем, никто и не пытался преследовать.

– Я знаю монастырь, где нам окажут необходимую лекарскую помощь, – монашек подставил своему белокурому господину плечо, дабы тот мог опереться на него.

– Зато я знаю кабак, где нам нальют доброго вина и перевяжут раны… – тот печально поглядел на истыканного стрелами бастарда. – Бедняга Олов всю жизнь бесил меня, а теперь… Имею честь пригласить вас, благородный сеньор Рудольфио из Турина и ваших… Впрочем, этот мерзавец Малабранка раскрыл вашу тайну. Так какой смысл и дальше делать вид? – Люциус обворожительно улыбнулся. – Я так же приглашаю господ фон Уршперг.

– Ваш отец мне голову оторвет за то, что я не уберег дитятко! Ух, мало он вас порол, ваша милость! – пестун выглядел довольным. – Что же до вашего дяди, – он покосился в сторону приходящего в себя Олова, – так я вам вот что скажу. Можете считать меня безбожником, но святой Себастьян супротив него – это просто… – Роже не нашел слов.

Рудольфио похлопал по щекам пажа. Тот пришел в сознание.

Константина и уцелевшего пажа отправили в указанный кабак, дабы те привели подмогу. В ожидании помощи Роже рубил молодые деревца для носилок.

– Все хорошо, что хорошо кончается. – Рудольфио и монах стянули рану молодого охотника остатками плаща Рудольфио.

Все это время отважная девочка стояла на коленях, держа дрожащими пальчиками материю для перевязки и шепча благодарственные молитвы. Так что, когда дело было сделано, Люциус с признательностью прижал к губам холодную от страха ручку Анны…

* * *

В тот день они славно позавтракали в деревенской таверне «Лев и роза». Над дверью ее был выбит девиз: «Здесь обедал король».

На самом деле, конечно, даже сам трактирщик не мог бы поручиться за то, какой именно король почтил его заведение. То ли это был друг Фридриха Барбароссы[4 - Фридрих I Гогенштауфен (1122–1190) – король Германии с 1152 г., император Священной Римской империи с 1155 г., герцог Швабии в 1147–1152 гг. под именем Фридрих III.] герцог Саксонии и Баварии Генрих Лев[5 - Генрих Лев (1129–1195) – монарх из династии Вельфов, герцог Саксонии в 1142–1180 гг. (под именем Генриха III) и Баварии в 1156–1180 гг. (под именем Генриха XII).], который вполне мог оказаться в этих местах по частному делу. Согласно легенде, путешествующий монарх уединялся в одной из гостевых комнат таверны с прелестной незнакомкой, то ли украденной им из монастыря капуцинок в Амальфи, то ли сбежавшей с ним от жестоких родителей. Во всяком случае, лев в короне над дверью гостиницы нежно обнимал розу. По другой версии, этим львом являлся английский Ричард из рода Плантагенетов, известный как Ричард Львиное Сердце[6 - Ричард I Львиное Сердце (1157–1199) – английский король из династии Плантагенетов. Сын короля Англии Генриха II Плантагенета и его жены, герцогини Алиеноры Аквитанской.].

Таверна оказалась замечательным местечком. Весь ее первый этаж представлял собой просторный обеденный зал, пол в котором так густо устилала ореховая шелуха, что упавшая глиняная кружка имела все шансы остаться целой, если, конечно, на то была Божья воля. Вдоль стен располагались столы – большие столешницы на козлах. Их можно было по желанию убирать во время танцев, или, напротив, когда веселились большие компании, ставить впритык друг к другу. Посреди зала возвышался широкий прилавок, время от времени заменяющий крепостную стену, за которой от своих буйных гостей прятался трактирщик с парой верных слуг. Над головой хозяина заведения на специальных цепях и крюках висели копченые окорока, связки сухой рыбы и золотистого лука; за спиной высился длинный деревянный буфет с посудой. Весь второй этаж представлял собой жилые помещения, там же имелось несколько комнат для постояльцев, способных заплатить не только за жаркое и выпивку, но и за отдельное ложе да крепкую дверь с засовом.

Тут же из города был вызван лекарь. Он так ловко и с такими веселыми присказками обработал все раны и царапины, что растроганный Люциус попросил своего пестуна не скупиться на награду. Судя по всему, молодому господину еще не полагался собственный кошелек, так что Роже отсчитал просимую сумму и даже добавил пару монет сверху, к вящему удовольствию сеньора.

После этого все кто мог идти перебрались в обеденный зал, где расторопные служанки принялись расставлять на столе разнообразные блюда и обходить гостей с кувшинами доброго вина.

– А как получилось, что Олов стал дядей сеньора Люциуса? – Анна дернула за рукав весьма довольного исходом дела усатого Роже. – Ведь он явно младше его милости и выглядит совсем мальчишкой? Это колдовство? – Девочка поспешно перекрестилась и, вытащив из-за пазухи ладанку, прижалась к ней губами.

– Ничего удивительного, сеньорита. Просто Ансельм фон Юстинген – дед сеньора Люциуса, в возрасте пятидесяти лет породил лежащего теперь в одной из верхних комнат этого трактира бастарда Олова, в то время, как его внук, вы это совершенно правильно заметили, уже достиг пятилетнего возраста. Обычное дело. – Роже изящно, точно придворный, взял двумя пальцами с подноса сочащийся соком кусок обжаренного мяса и принялся раздирать его зубами.

Анна тут же повторила маневр своего соседа, для верности задрав широкий рукав чуть ли не до самого плеча, дабы не испортить платья. Она потянулась к подносу и зажала кусок мяса между большим и указательным пальцами, как учили.

– Не тот ли это швабский дворянин Ансельм фон Юстинген, что имел честь служить посланником у короля Фридриха II, благодаря щедрости которого и стал гофмаршалом? – поинтересовался Рудольфио, не без интереса рассматривая красивого Люциуса и, возможно, ища в нем черты лица давнего знакомца.

Люциус отрезал ножом большой ломоть и, не снимая его с лезвия, потребовал налить себе полную кружку вина. Анна же, казалось, уже прожгла взглядом дырку на очаровательном рыцаре, давно позабыв, что тот недавно приказал травить их словно зверей.

– Это дед сидящего напротив вас Люциуса фон Юстингена, – Роже ткнул костью в сторону своего ученика, и тот ответил Рудольфио церемонным поклоном.

– Мы дадим вам коня, дабы вы могли в скорейшем времени достичь владений своего сеньора, – ласково сообщил Люциус, в то время как его пестун при упоминании о лошади скривился, но промолчал. – Мой отец, конечно, разгневается за то, что я получил ранение и не уберег Олова, но… пожалуй, он еще больше рассердится, узнав, что мы потеряли охотничьих собак, – Люциус вздохнул. – Ну да, двум смертям не бывать! Забирайте лошадь, трактирщик найдет вам в деревне какую-нибудь повозку. К сожалению, я не могу помочь вам людьми для охраны. А ведь ваш мерзкий кровник предпримет еще не одну попытку догнать вас, пока вы не спрячетесь за стенами «Греха». Так что будет лучше, если вы по крайней мере не будете три дня понапрасну трудить ноги, а доберетесь туда с комфортом. Во всяком случае, если он предпримет новое нападение, вы уже вполне отдохнете и сумеете постоять за себя.

– Признаться, я и сам собирался нанять лошадей в деревне… – Рудольфио сокрушенно вздохнул. – Впрочем, если настаиваете, я приму вашу помощь с благодарностью.

– Странное дело, но если я правильно помню, уршпергский летописец Бурхард, чьими детьми являются мадонна Анна и доблестный воин Константин, верно служил Штауфенам. А Себастьяно Малабранка из Рима по указу императора Фридриха II в свое время сделался подестой Милана. Как же получилось, что эти двое ярких представителей одного лагеря умудрились стать смертными врагами? – Люциус весь сиял. Не каждый день он мог выказать подобное знание древних фамилий и обстоятельств их возвышения, но тут речь шла о ближайших людях к императору, которому его семейство служило, начиная с прадеда.

– Они поссорились из-за нашей матери, – Константин с вызовом посмотрел в глаза Люциусу и нашел в них понимание.

– О, семейная вражда на почве неразделенной любви! Это достойно пера самых славных менестрелей, – мечтательно произнес светловолосый красавец, разглядывая зардевшуюся Анну. – Полагаю, что мадонна – вылитая мать и с годами станет настоящим светочем красоты. Клянусь, я и сам почел бы достойным делом преломить в честь нее копье, ну, или даже положить ради нее половину своих замечательных родственников.

– Мама с года была помолвлена с Себастьяно Малабранкой, но полюбила отца – летописца и поэта и бежала с ним.

– Ах, почему я не Вольфрам фон Эшенбах[7 - Вольфрам фон Эшенбах (около 1170 – около 1220) – один из крупнейших эпических поэтов немецкого Средневековья.], не Вальтер фон дер Фогельвейде[8 - Вальтер фон дер Фогельвейде (около 1160–1170 – после 1228) – немецкий поэт и композитор. Воспевал рыцарскую любовь к Прекрасной Даме, служение Богу и сюзерену.] и не Пейре Видаль?[9 - Видаль Пейре (Пьер) (1160—?) – один из самых блестящих трубадуров Прованса, жизнь которого представляет причудливый роман.] Когда история с Малабранкой исчерпает сама себя, мой вам совет, отыщите достойного трубадура и расскажите ему все без утайки…

Сытный завтрак плавно перешел в обед и, возможно, так же незаметно перетек бы в ужин – во всяком случае, Люциус был сама любезность, а Олов, хотя из-за ран и не спустился к столу, но запросил подать ему обед в постель, что само по себе уже было отличным знаком. Тем не менее, оставив детей под присмотром Роже, Рудольфио обошел деревню, купил подходящую телегу и простую деревенскую одежду, справедливо рассудив, что его беспокойная милость сеньор Малабранка будет искать мужчину и двоих ребятишек, одетых на городской манер, но, возможно, пропустит едущих по своим делам крестьян.

Однако купить новые наряды – одно дело, а заставить детей надеть их, имея собственное представление о том, как следует одеваться приличным отпрыскам рыцарского рода, – совсем другое. Анна рыдала в три ручья, обещая то сбежать от деспота и тирана Рудольфио к любимой бабушке, понимающей толк в подходящих для девочки ее сословия платьях, то прямо сейчас уйти от позора в ближайший монастырь.

Впрочем, все эти вопли и заламывания рук предназначались исключительно для чувствительного сердца красавчика Люциуса, пред которым Анна не хотела ударить в грязь лицом. И лишь когда благородный рыцарь провозгласил, что мадонна Анна в простом крестьянском наряде сделалась еще более ослепительной, та соизволила улыбнуться и дать слово Рудольфио, едва не поседевшему в процессе переговоров, что впредь будет ему во всем покорна.

С прекрасным Люциусом Анна расставалась, уже обещая помнить его вечно. После чего Рудольфио подсадил ее на телегу с пахучим сеном, в котором была спрятана их одежда, и повел коня под уздцы. Сидя на краешке телеги, новоявленная «крестьянка» трогательно махала своему рыцарю тонким батистовым платком.

* * *

Богачка-ночь разбросала на черном полотнище неба бриллиантовые украшения: вот, мол, я какая-разэтакая – обзавидуйтесь! На ночлег они остановились прямо в поле, чуть свернув с дороги и угостив лошадь купленным в деревне овсом. Рудольфио прочитал скорую молитву, разломил хлеб и накормил детей, дав им отхлебнуть из походной фляжки. Он взялся сторожить первым.

Константин разложил на земле плащ и устроился спать прямо под телегой, отвернувшись от костра. А вот Анна никак не могла заснуть. Впрочем, не дом родной. Кто ее здесь станет укладывать да уговаривать? Сомлеет – поди, и сама заснет, когда пора придет. Нечто мало дети перенесли из-за проклятого кровника? Отец погиб, сами в бегах, какой-то встречный-поперечный сеньорчик чуть собаками не затравил… Вот Рудольфио с Анной и болтали обо всем на свете. О том, что девочкам в ее годах особенно интересно: прекрасных дамах, благородных рыцарях, крестоносцах, что ходили в земли неверных биться с иноземными нехристями, и о том, чего в тех самых землях чудесного есть. Рудольфио, оказывается, побывал в Египте, вот и рассказывал девочке без утайки, что там видел, а чего хоть сам и не наблюдал, но верные люди сказывали.

А потом Анна поведала новому другу о своем житье-бытье, да так разоткровенничалась, что вдруг выложила неожидавшему Рудольфио историю своих венценосных предков.

– Давным-давно, – Анна покачивалась, словно в такт одной ей слышимой песни, – жила-была молодая и прекрасная царевна, дочь императора Византии Алексея I Комнина[10 - Алексей I Комнин (1056/1057 – 1118) – византийский император в 1081–1118 гг.] и Ирины Дукини[11 - Ирина Дукиня, или Дукина (1066–1123 или 1133) – жена византийского императора Алексея Комнина.]. Звали ее Анна Комнина[12 - Анна Комнина (1083–1153) – греческая царевна, старшая дочь императора Византии Алексея I Комнина и Ирины Дукини. Одна из первых женщин-историков.]. Была она умная-разумная, знала грамоту и годы напролет сидя в замке, трудилась над «Житием» своего героического отца. Написала она за свою жизнь пятнадцать томов, пересказав все, что знала сама и от других слышала. Труд сей получил имя «Алексиады». И удивлялись мужи бородатые и безбородые, ибо неженское это дело, летописи писать! Песни – и то уже много будет. Она же пятнадцать томов написала!

Царевна эта приходится нам с братом родной прабабкой, так как мы происходим от ее сына Иоанна Дука. Наш дед был его бастардом, и о том в хрониках написано, – девочка шумно выдохнула. – Потому и нас с малолетства грамоте обучали, чтобы не ушел талант и дух Анны Комнины в ком-нибудь из наследников пробудился.

– Думаешь, в тебе он пробудился? – нахмурил брови воин.

– Ну, я не настаиваю… – девочка опустила хорошенькое личико. – Но бабушка говорит, что я вылитая Анна Комнина. А бабушка моя – сам видел, какая мудрая…

Глава 4. «Грех»

– Ты привез летописца? – глаза Спрута смотрели в сторону окна.

За его спиной, свирепо уставившись на наемника, ухмылялся здоровенный мечник.

– Все получилось не совсем так…

– Мне доложили, что ты привез детей? Ты теряешь хватку, Рудольфио из Турина. Прежде ты не делал таких глупостей. Зачем мне дети?

– Сеньор, дело в том, что летописца, за которым вы меня послали, убили за неделю до моего прибытия. Кровник выпустил в беднягу пару стрел, когда тот выходил на двор, и затем слуги прирезали раненого точно свинью. Я застал его старую мать и двоих детей.

– Зачем мне дети? Ты не понял вопроса?! – Спрут поднялся со своего места.

Роста он был среднего, чуть выше Рудольфио. Его некогда черные волосы, коротко стриженные, серебрились на висках. Невероятно худое лицо напоминало обтянутый желтоватой кожей череп. Кисти рук, несмотря на жару, обтягивали перчатки из тонкой кожи. При дворе его сиятельства поговаривали, будто бы еще в детском возрасте он пережил чуму или даже проказу, после которой его тело и особенно руки оказались изувечены настолько, что граф был вынужден скрывать их.

В общем, сеньора Гансало Манупелло нельзя было назвать красавцем, при этом он тщательно следил за своей внешностью и всегда был изысканно одет. Наемник не хуже любого торгаша определил, что в такую жару его нынешний хозяин выбрал для себя мавританский, а не сицилийский шелк – более легкий и дорогой. Поверх черно-серого сюрко с тонким рисунком в виде переплетенных листьев красовался серый расшитый золотой ниткой плащ.

– Они грамотные… – Рудольфио помедлил, собираясь с мыслями. – Поначалу я думал привезти только мальчишку, но потом… Сеньор, летописец успел передать детям свое мастерство, они уже работали вместе с ним и по их заверениям, успевают за рассказчиком, особенно когда трудятся вместе. – Рудольфио сделал нажим на слово вместе. – Кроме того, не знаю, право, стоит ли говорить… но если в них и правда королевская кровь… кровь помазанника Божия… то я не готов получить вечное проклятие.

– Я услышал тебя. – Гансало Манупелло раздумывал. – Ладно. То что ты говоришь о королевской крови, конечно же чушь. Потомки бастарда… – он махнул рукой.