Мария из Брюгге

В музеях живописи, да и в других тоже, удивительно завораживающая тишина. Звук каблуков грубо разрезает ее, отчего посетители непроизвольно стараются ступать как можно более осторожно, беззвучно. Разговаривают шёпотом, чтобы не нарушать мысленного прикосновения таких же посетителей к шедеврам мастеров, не мешать уединению и погружению в мир живописи.

Здесь так же успокоительно и умиротворённо, как в храмах. Но тут не молятся и ничего не просят. Здесь, как нигде, человек ощущает себя Творцом, Богом, способным понять, почувствовать, осознать, запросто мысленно поболтать и даже поспорить с самим художником, с самим Творцом – таким же смертным, как и он, посетитель, но Богом. Здесь, как нигде, человек Божественен по обе стороны, и в незримом единении смотрящий с художником разговаривают на равных – по-приятельски.

Вот «Людской удел». Широкое окно, по бокам – занавески, за окном – милый сердцу пейзаж, что так приятно видеть каждый день тому, кто живет в этой комнате. Похоже, дело ближе к вечеру. Уже синеют не такой уж и дальний лесной массив и заросший луг. Одинокое дерево, как неприкаянное, – в центре всей композиции: «Я одиноко, давно не молодо, скоро закат, завтра наступит новый день, но я не буду новым – всё проходит. Художник, я смотрю на твое окно каждый день, каждый год и старею вместе с тобой. И всё проходит, как эти облака, что сменяют друг друга и уплывают вдаль, но, как всегда, молодо и вечно синее небо». Однако вижу, что это не пейзаж за окном, а картина на мольберте в оконном проеме. Получается, художник – это я, смотрящий. И дерево глядит на меня, а я – на него. И размышления о вечном – не просто разговор мастера со зрителем, это беседа Творца с Творцом.

А вот «Ностальгия». На мосту – лев и ангел с опущенными крыльями. «Я должен быть с теми, кого люблю и кому нужен, чтобы защищать», – говорит лев. «Я должен быть там, где я нужен, но там меня не ждут», – произносит грустный ангел.

– Друзья, мне хочется быть с вами! Мост – это лучшее место для понимания себя, – неожиданно громко промолвила Маша – и тут же испугалась звука собственного голоса, что вернул ее в реальность, нарушив умиротворяющую тишину зала.

Она огляделась вокруг. Посетители продолжали медленно переходить от картины к картине с невозмутимым значительным видом, полностью погруженные в созерцание, не обращая внимания на чей-то возглас.

Вот «Карт-бланш» или «Препятствие пустоты». Молодая девушка, держа лошадь под уздцы, пробирается сквозь лесную чащу. На ней платье наездницы, золотистые кудри выбились из-под головного убора для верховой езды. Руки в перчатках, в правой ладони стек. Всё ее изображение вертикально прорезают большие деревья и дальний лес, а она, как некое параллельное пространство, появляется из Ниоткуда…

– Ты пришла сюда из другого мира? Как хорошо придумал художник! Что есть реальность – ты или лес? – молвила Маша, вглядываясь в изображение девушки. – Мы похожи друг на друга, у тебя такие же волосы, как у меня, но я не путешествую через пространство, – сказала она и с сожалением вздохнула.

Двухчасовой осмотр выставки наконец-то завершился. Долговременное пребывание на ногах, подробное погружение в мир живописи Рене Магритт и желание побыстрее вернуться домой к обеду побудили девушку покинуть музей.

Путь проходил мимо лифта. В тот момент, когда она приблизилась, его двери открылись и выходящая изнутри толпа преградила ей дорогу. Маша, остановившись, стала терпеливо ждать. Делегация медленно, не спеша вышла, громко обсуждая что-то, и растворилась неподалеку от выхода.

Маша стояла перед пустым открытым лифтом, и его внутренности в сумеречном освещении как будто чего-то ожидали и даже приглашали… «Он приехал снизу, – подсказал ей внутренний голос. – А что там?»

Девушка застыла у лифта в нерешительности. Присущий ей авантюризм принимал приглашение войти, но хорошее воспитание вкупе с благоразумием требовали отказаться от опрометчивых поступков. Она внимательно прислушивалась к душевной борьбе своей двойственной натуры и смотрела на себя в огромное – во всю стену кабины – зеркало лифта. Высокая стройная девушка в потертых джинсах и свитере, на ногах – белые кроссовки. Непослушные золотистые кудри разбросаны по плечам, крупные выразительные черты: большие светло-карие глаза, овальное лицо с пухлыми щечками, прямой нос, четко очерченные чувственные губы и лукавое выражение симпатичной мордашки. Еще секунда сомнений – и она уверенно шагнула в кабину лифта навстречу своему отражению. Дверь бесшумно закрылась, над ней радостно заплясали цифры. Лифт мягко поехал вниз: 1, -2, -3.

Глава третья

«Продавцы мела. Вечером»

В дверном проеме лифта открылся длинный проход, тянувшийся через большую залу Тихо. Безлюдно. Только картины, развешанные по стенам. От них веяло теплой, уютной жизнью давно ушедших людей. Одна зала сменяла другую, поражая просторами помещений. Мягкий неяркий свет и отсутствие посетителей создавали у случайной гостьи ощущение собственного пространства, будто она главная хозяйка, пришедшая в личные владения.

С картин за Машей наблюдали и рассказывали о своих горестях и радостях простые люди разных ремесел. Множество разнообразных сценок и сюжетов с детьми. Они весело приветствовали гостью и, перебивая друг друга, сообщали ей обо всех своих детских радостях. «Моя история тебе понравится, послушай меня!» – прошептал один подросток и только начал рассказывать, как кто-то с соседнего полотна перебил его. «Нет, не слушай его, он – зануда. Слушай меня, моя история веселая, тебе она понравится!» – заливался смехом карапуз из семейной сценки. «Ты очень многое потеряешь, если не выслушаешь меня», – требовал внимания малыш на соседнем холсте, плача от обиды навзрыд. «Никого не слушай. Слушай только нас. Мы самые-самые!.. И нас много!» – весело перебивая друг друга, настойчиво требовало внимания бесчисленное множество детей с огромного холста. «Мы любим тебя! Мы – это и есть ты. Мы – это и есть сама жизнь. Мы – любовь!» И они все вместе заверещали хором, каждый рассказывая свою неповторимую историю. Разобрать подробности в этом веселом гвалте было совершенно невозможно, и Маша, заткнув уши пальцами, быстро перебежала в другой зал.

Там было тихо, как и положено в музее. Она облегченно вздохнула и огляделась. Небольшая, в отличие от прежних зал, комната, и прямо напротив входа на стене – три массивные картины. Маша направилась сначала к центральной. Там семья работяг с детьми, усевшись прямо на земле, отдыхала после скудного обеда. Уставшие, замученные люди, не имеющие сил даже пошевелиться.

Маша взглянула на картину слева от центральной. Мужчина и женщина, с ними – мальчик. Они идут по дороге – прямо на зрителя, смотрящего на полотно.

Что-то странное отличало эти картины от остальных. Но что? И вдруг к Маше пришло осознание. Картины молчали. Никто не кричал с полотна, даже дети. Безропотное молчаливое смирение несчастных людей и невозможность что-либо изменить создавали горькую тишину, исходящую от них. Маша подошла к правой от центральной картине.

Вечереет. По дороге спиной к зрителю бредут вдаль женщина с мальчиком и мужчина с ребенком на руках. Мальчонке, которого ведет за руку женщина, лет семь-восемь. Они босые, идут по грязной глинистой дороге. На спинах родителей – поклажа. На путниках рваная грязная одежда. Головы мальчика и женщины закутаны в платки. На мальце короткие, не по росту, штанишки. Все изображенные явно замерзли. Это, скорее всего, глубокая осень. Скользкая от недавно прошедшего дождя дорога идет вверх, что затрудняет передвижение и так уже уставших промокших путников. Слева виднеется вымазанный глиной низенький домик, наверно – придорожный трактир. Справа – холм с протоптанными тропинками, ведущими к высокому строению, похожему на старый замок. Картина довольно большого размера и настолько подробно прописана, что вызывает полное ощущение реальности происходящего. «Как же красиво и при этом… трагично! Что-то знакомое, как будто я уже видела это».

Она подошла поближе. «The chalk sellers. In the evening. 1882–1883. Leon Frederic», – прочитала на табличке. «Продавцы мела. Вечером. 1882–1883. Леон Фредерик», – перевела Маша, заглянув в интернет на мобильном.

«Ладно, пора домой. Я слишком задержалась. Скоро пять часов, а я здесь с утра. Всё. Хватит». Маша, резко отвернувшись от полотна, решительным шагом направилась к лифту. При выходе из залы прохладный резкий ветер дунул ей в лицо и растрепал волосы. Она остановилась. «Откуда здесь сквозняк?» – подумала удивленно. Закрылась рукой от следующей волны холодного воздуха и развернулась лицом к картине. Ветер подталкивал ее в спину, направляя к огромному полотну. Уходящие вдаль путники казались еще реальнее. Ее взгляд упал на ребенка, спящего на руках мужчины. Это была девочка лет пяти-шести. Голова закутана в платочек, из-под него выбиваются светлые волосы. Девчушка сладко спала, согретая теплом своего заботливого отца. Мужчина, крепко держа ее в объятиях, устало передвигался в истоптанных, рваных башмаках. Впереди, уже совсем близко, виднелось пристанище, которое даст возможность утомленной, измученной семье согреться и получить, если повезет, хоть какое-то пропитание.

Маша, потянувшись к полотну, кончиками пальцев с нежным сочувствием дотронулась до головы ребенка. Вдруг ощутила, как чьи-то сильные руки подняли ее и она оказалась в крепких знакомых объятиях! И тут Маша узнала его. Давно забытое чувство защищённости маленькой девочки на руках родного человека яркой вспышкой озарило ее сознание. Сладкое томление пробежало по маленькому детскому телу. Она обняла мужчину, крепко прижалась к нему и провалилась в глубокий сон.

Холодный ветер вихрем закружил по пустой зале и устремился вслед за путниками, медленно уходящими по дороге в даль.

Глава четвертая

Новый храм

Солнце медленно подымалось от горизонта и косыми ласковыми лучами целовало купол храма. Прохладный майский ветерок, не желая согреваться назойливым светилом, быстро пробежал по широким каменным ступеням, ведущим вверх, и без каких-либо препятствий влетел в пустующее помещение через настежь распахнутое окно колокольни. Только недавно отстроенное здание храма гостеприимно предоставляло пристанище уставшим от ночных забав воздушным стихиям. Ветерок выгнал стаю сонных голубей навстречу майскому утру и по-хозяйски облетел вокруг каменного свода. Осторожно, не тормоша строительную пыль, умиротворенно расползся по каменному полу и наконец-то затих.

Солнечные лучи покрывалом расстилались на верхушках леса и далее – на холмах и полях, возвещая о рождении нового дня. Было раннее, пока еще прохладное весеннее майское утро. Уже вовсю щебетали птицы. Природа поражала взор буйством красок. Мухи, муравьи и все другие лесные жители радостно летали, ползали, щебетали, озабоченные своими обязанностями обустройства лесного порядка.

Новый храм виднелся издалека. Гордость архитектора-строителя Федора Елисеева – тщеславие Творца, довольного своим величественным творением. Для строительства храма было выбрано самое высокое место. Огромная каменная возвышенность обрабатывалась передовой строительной техникой. Была построена внушительных масштабов площадка, к которой вели широкие ступени, – они шли по кругу, открывая доступ к ней со всех сторон света. Монолитные гранитные глыбы здесь же, у подножия холма, были обработаны и сформированы в строительные блоки. Остатки неиспользованных каменных блоков предназначались для завершения обустройства платформы вокруг храма. Местные жители с нетерпением ждали завершения строительства, исходя не только из религиозных интересов, но также из своих личных потребностей: остатки гранитных блоков прекрасно подходили для обустройства домов. Люди периодически навещали Федора Елисеева с вкусными лесными дарами, задабривая архитектора.

Федору минуло сорок лет. Был он огромного роста – четыре с половиной метра, с приятным открытым лицом. Отличался невероятной силой, добрым сердцем, имел образование – архитектор окончил Петербургский университет, что позволяло ему быть главным строителем местного округа и очень уважаемым человеком. К нему с различными просьбами приходили все жители ближайших деревень и городков: кому дом, кому хлев, а кому и дороги построить. Вот не так давно, благодаря Федору и его рабочим-помощникам, таким же великанам, как и он, была вырыта огромная глубокая яма под озеро, весьма необходимое местным жителям для разведения рыбы. Берега его засадили хвойными деревьями и разнообразной растительностью для комфортного проживания дикой живности. Во всей округе ощущались хозяйственность и порядок.

Но старый многовековый храм уже не вмещал всего приходящего народа, особенно в большие праздники, поэтому встал вопрос: новому храму быть? и где? Федору было поручено возведение храма на века.

И вот на незаселенном пустующем месте, неподалеку от городка Северянка, развернулось строительство невиданных масштабов. Федор отнесся к поручению с присущим ему талантом не только архитектора, но и художника. Громадное гордое строение с каменными широкими ступенями по окружности холма, ведущими вверх к храму, возвышалось над окрестными просторами, вызывая невольное восхищение у всех, кто к нему приближался: равное по четырем направлениям, с четырьмя входами, ориентированными по сторонам света, с большими сводными проемами выше роста великана. Барабан купола был значительно поднят благодаря повышенным подпружным аркам. Стройные пропорции здания подчеркивались острыми завершениями закомар[1 - Закомара – в русской архитектуре полукруглое или килевидное завершение наружного участка стены, воспроизводящее своими очертаниями прилегающий к ней внутренний цилиндрический свод.] и рядом кокошников в основании барабана купола. Фасады членились по горизонтали полосами орнаментальной резьбы, а по вертикали были разбиты тонкими полуколоннами. Ярус звона сооружен над самим помещением храма под куполом.

Храм был готов, оставался финальный этап: грунтовка, побелка, разрисовка стен и обустройство площадки вокруг здания оставшимися строительными блоками, что находятся внизу, у подножия горы.

Этим ранним майским утром Федор пришел закончить обустройство площадки вокруг храма в приподнятом расположении духа. Подобное чувство хорошо известно художникам: когда картина почти готова и осталось совсем немного, этот завершающий момент он неосознанно оттягивает, будто не желая расставаться с собственным творением, которое после завершения получает свою, свободную от художника жизнь. С трепетным волнением он вошел в центр креста залы и, закинув голову, стал рассматривать каменный свод. «Э-Э-Э-Э-Э-ЭЙ!!!» – крикнул Федор. Эхо повторило и… высоко, в самый центр свода, полетела стародавняя песня, оживила пока еще холодные пустые стены, а эхо унесло ее высоко в поднебесье и… стихло. Недовольный вынужденным пробуждением, ветерок всколыхнул строительную пыль на каменном полу и вновь расстелился прохладным ковром.

Громкий радостный собачий лай прервал тишину. К Федору, радостно виляя хвостом, бежала крупная мохнатая собака Буся, белая в черных пятнах. За ней в дверном проеме появился маленький старичок Викентий – местный пастух и помощник в организации рабочих. На вид – сто лет, а скорее всего, и того больше. Маленький седенький, с редкой белой бородой, в обычной крестьянской одежде, через плечо – котомка.

– Радостей тебе, Федор! Я еще с подъёма слышал, как ты поёшь. На всю округу слыхать, – приветствовал его старичок с поклоном.

– И тебе радостей, Викентий! – ответил Федор также с поклоном, теребя за холку собаку Бусю, пытающуюся дотянуться до его носа и непременно лизнуть в знак приветствия. – И тебе тоже, Буся! Ну что, пришли поработать? Вот и хорошо! Ваша помощь нужна.

И они вышли из храма на еще не до конца обустроенную площадку, где несколько рядов блоков нашли себе место рядом со входом.

– Ну вот. Технику строительную уже убрали. Осталось поднять блоки снизу и уложить их в ряд по площади, на том сегодня и закончим, – дал разнарядку на день Федор.

– А к Перуну дню успеешь «наряд» и «помазку», как ты сам думаешь? – спросил старичок с опаской: а вдруг и впрямь не успеет Федор раскрасить храм?

– К Перуну успею, если всё пойдет как надо, – без тени сомнения ответил Федор.

На дворе – конец мая. Раннее прохладное утро, но день обещает быть жарким.

– Пойду, подгоню Животину, – юркий Викентий вместе с собакой Бусей, так похожей веселым нравом и подвижностью на своего хозяина, стал спускаться по ступеням с холма вниз, где уже аккуратно лежали блоки камней для подъёма к храму.

Затем, проследовав дальше и выйдя на пустое поле, Викентий присел на траву, достал из пастушьей сумки небольшой можжевеловый рожок и заиграл. Пронзительный, но при этом мягкий звук простой пастушьей песенки взлетел над просторами и дальше, в глубь леса. Старичок, закончив играть, вместе с собакой Бусей замер в напряженном ожидании, глядя в сторону лесного массива. Так они просидели не шелохнувшись несколько минут, не обращая внимания на приставания назойливых мух, громким жужжанием разрезающих тишину.

Вдруг Буся оживилась, уши ее затрепетали, и она тихо, по-старушечьи заворчала, забурчала, как будто делясь со своим хозяином Викентием радостью окончания долгожданного ожидания: «Ну, наконец-то, вот они!!!»

Внезапно лес зашуршал, задвигался, зашептал, словно невидимая лесная рука стала раздвигать ветви деревьев. Тяжелой глухой поступью из него медленно, не спеша вышли мамонты.

Впереди всех шел вожак – гигантское животное около пяти метров высотой, буро-черного окраса с толстым покровом шерсти и высоким горбом на спине, массивной головой, длинным хоботом и огромными мощными столпами ног. Облик мамонта дополняли крепкие бивни, имевшие своеобразную спиральную изогнутость. При выходе из челюсти они были направлены вниз и немного в стороны, а концы загибались внутрь и как бы вверх, навстречу друг другу. За ним так же, не спеша, почти в ряд шли его сородичи. Стадо численностью около десяти монументальных животных направлялось к Викентию и собаке Бусе.

– Вот она – Животина! – ласково приветствовал в поклоне мамонтов Викентий, и обезумевшая от радости встречи Буся с восторженным лаем понеслась навстречу им.

Глава пятая

Потоп