Пятый легион Жаворонка

– Утром скачки! – вскипела Виния.

Целитель рассмеялся.

– Твой дух, госпожа, одолеет любую немощь. Я зайду днем.

– Ты и впрямь хороший лекарь, – рассмеялась уже и Виния.

– Я твой должник, – обратился префект Фуск к Зенобию тоном, сулившим щедрую награду.

Довольный целитель ушел. Центурион Марк вопросительно посмотрел на префекта, ожидая позволения удалиться. В глазах Фуска тенью прошла какая-то мысль.

– Хорошо, Марк, что ты здесь, – медленно проговорил Фуск, взглядом прося Винию пригласить центуриона.

– Будь моим гостем, – радушно улыбнулась Виния, с любопытством оглядев преторианца, на которого до той поры не обращала внимания. «Типичный римлянин – сухощавый, темноволосый, кареглазый. В каждой черточке лица – решимость пополам с упрямством».

Центурион заметно смутился, не зная, как ответить на неожиданное приглашение. Решив принять, как приказ, коротко кивнул.

– Гермес! – крикнула Виния в глубину коридора. – Позови Панторпу.

Спустя несколько мгновений в атрии появилась девушка лет шестнадцати в простой черной тунике, с широким серебряным браслетом на левом запястье, рослая и, судя по виду, очень решительная. Черные, широко поставленные глаза взирали на мир с нескрываемым любопытством.

– Панторпа, позаботься о госте, – Виния кивнула на центуриона. – Развлеки его. Можешь что-нибудь прочесть…

В черных глазах девушки отразилось удовольствие. Поклонившись, она предложила центуриону следовать за ней и направилась вперед, указывая дорогу. Марк охотно повиновался, предпочитая хоть на время исчезнуть с глаз префекта.

Фуск повернулся к Винии.

– Прости, навязал тебе гостя, – сказал он.

Виния фыркнула.

– Соль на раны Гермеса. Верно, улиток покупал по счету – на каждого.

– Прекрасная, я не люблю улиток.

– Ценю твое самопожертвование. Однако обед готовился именно для тебя, так что попробуй хоть чего-нибудь не съесть, – заключила Виния угрожающе.

Фуск засмеялся.

– Эта Панторпа – рабыня или вольноотпущенница? Держится очень уверенно.

– Рабыня, – Виния забеспокоилась. – Тебя не оскорбит ее присутствие за столом?

– Ну, если уж императору Нерону не претило соседство Акты… – отозвался Фуск.

Виния благодарно улыбнулась.

– Я бы давно освободила Панторпу, однако хочу, чтобы она стала не просто вольноотпущенницей, а получила римское гражданство. Но ты же знаешь, как это трудно.

– Сколько ей лет?

– Шестнадцать. Панторпа родилась в тот год, когда убили моего отца. Она очень похожа на свою маму – по счастью, только внешне; ее дурного нрава не унаследовала. Энону никто не назвал бы женщиной чистой и доброй. Впрочем, за прошедшие годы она могла измениться к лучшему… Я отпустила ее почти сразу после родов. Раньше не хотела – боялась, станет плохо заботиться о ребенке… Недавно повстречала – в раззолоченных носилках. К моему величайшему изумлению, Энона соизволила меня узнать и даже приветствовала коротким кивком.

Фуск предположил, что черноглазая Панторпа – сводная сестра Винии, дочь ее отца от одной из наложниц.

– Панторпа боготворит Париса, – весело продолжала Виния. – Он обещал взять ее в труппу. Панторпа уже мечтает о ролях Медеи и Федры… – Виния на мгновение замолчала, потом спросила. – Зачем тебе понадобился этот центурион?

– Пока не знаю, моя Виния. Всякое может случиться, а он человек надежный.

Не задавая более вопросов, Виния повела гостя осматривать дом: обширную библиотеку, просторный хозяйский кабинет-таблин, большой триклиний и комнату над ним, предназначенную для трапез в узком семейном кругу, огромные термы… Они миновали ряд крохотных, пустых комнат, вероятно, бывших спален. Гулко отдавалось эхо шагов. Дом казался нежилым. Кругом тишина. Мебели мало. Росписи на стенах кое-где облупились. В мозаиках – выщерблины. Между мраморными плитами пола – трещины.

– Если бы ты видел прежнее великолепие! – воскликнула Виния. – Вот здесь – статуя Эрота из слоновой кости, стрела с золотым наконечником, казалось, нацелена тебе прямо в сердце. Маленькие серебряные дельфины и тритоны у фонтанов. Столы и ложа из ливанского кедра, черного дерева, коринфской бронзы…

– Жалеешь о потерянном?

– Нет, – с силой сказала Виния. – Отец принял смерть из-за этих богатств, так мне ли жалеть о них? Моя утрата страшнее.

Фуск чуть сжал ее руку.

Они сидели на мраморной скамье в перистиле. Неумолчно стрекотали цикады, им подпевал фонтан. На фоне белых стен черными силуэтами темнели кипарисы. Перистильный дворик зарос травой, белые лилии, высаженные у фонтана, наполняли все вокруг дурманным ароматом. Старая дуплистая олива угрожающе накренилась. Лохматая собака, дремавшая в углублении меж корней, заскулила во сне.

– Циклоп! – ласково окликнула Виния.

Пес поднял голову, сонно приоткрыв единственный глаз, дружелюбно забил хвостом, и тут же снова уронил голову на лапы.

Темнело. Сквозь густые полоски лиловато-серых облаков пробивался последний солнечный луч. Со стороны кухни долетали голоса, тянуло запахом жаркого. Две кошки под окном требовательно выпрашивали подачку. На галерее замелькали факелы: слуги относили кушанья в пиршественный зал – экус.

– Сейчас появятся гости, – спохватилась Виния.

Они поднялись и направились в триклиний, к Панторпе и оставленному на ее попечении центуриону.

Сразу стало ясно, что Панторпа – девушка добросовестная и всерьез отнеслась к возложенному на нее поручению. Гостю скучать не пришлось. В тот миг, когда Виния и Фуск показались в дверях, Панторпа стояла в центре комнаты, на том самом месте, где должен был располагаться стол, и, заламывая руки, читала монолог Октавии. Стол же, заполненный блюдами с виноградом, грушами, персиками, орехами был отодвинут в сторону, гостю до всего этого великолепия даже дотронуться не пришлось. Панторпа усиленно потчевала его бессмертным творением человеческого гения. Судя по вытянутому лицу центуриона – переваривал с трудом. Правда, как истинный воин, терпел без стонов и жалоб. Разве что взгляд его нет-нет да и обращался к недоступному столику.

– О, Фортуна моя, не сравнится ничья
Злая доля с тобой…

– восклицала Панторпа неестественно-низким голосом, воздевая руки к потолку.

Гость, кажется, вполне разделял ее обиду на богов.

Виния уже открыла рот, чтобы прервать Панторпу, но та, увидев вошедших, воодушевилась и перешла к причитаниям. И тут над ее головой загремел голос:

– Панторпа, уймись!

Девушка испуганно оглянулась. У окна, выходившего на галерею, стоял человек и яростно грозил ей кулаком. Панторпа испуганно втянула голову в плечи. Спустя мгновение новый гость появился на пороге. В комнате сразу стало тесно. Гость был на голову выше всех присутствующих, темные глаза его смеялись, в голосе громыхал гнев.

– Панторпа! Если хочешь исторгнуть у зрителей слезы, никогда не плачь сама, – его густой сочный голос заполнил комнату. – Можешь рыдать от слабости, растерянности, страха, наконец, от радости. Но в минуты величайшего горя – нет, нет, и нет. Зрители ждут от тебя именно слез. «Ну, понятно,» – говорят они, сочувствуя героине и слегка зевая. Нет, если хочешь потрясти тех, кто на тебя смотрит – забудь о слезах.

Тут Панторпа разревелась по-настоящему и выбежала из комнаты.