Водопад в пустыне

– Накажет тебя Аллах! – в сердцах воскликнул горшечник.

Повернулся, чтобы уходить. А судья ему вслед:

– Пока что Аллах наказал тебя. Верно, очень ты перед ним провинился.

Вышел Ахмет на улицу, оглянулся на дом судьи, белой стеной огороженный, разноцветными куполами украшенный. Стоит горшечник, куда идти – не знает. Солнце печет голову, в горле першит от пыли. Что дома, что на улице – все одно, умирать. Сел он на камень и заплакал.

– О чем плачешь, почтенный человек?

Отер Ахмет слезы, застилавшие глаза, видит, стоят двое. На одного посмотрел и обмер. Пред ним, судя по осанке, – султан или падишах. Глазами жгучими впивается, как коршун – клювом, до сердца достает. Ко второму обернулся – сердце зашлось. Горит в черных глазах смех пополам с огнем. Смех победит – весь город развеселится. Огонь победит – всему городу заплакать придется.

А одеты оба нищенски, плащи – заплата на заплате, халаты – прореха на прорехе, вместо кушаков веревками подпоясаны.

Тяжко вздохнул старик и ничего не ответил. А двое не уходят, спрашивают:

– Что за горе у тебя?

– Вы и сами бедняки, не поможете беде моей.

– Расскажи нам, – велел первый.

Так приказал, что язык у Ахмета сам собой повернулся. Поведал горшечник про свою обиду.

Видит – собеседник лицом красен стал. Глаза искры мечут, пальцы у пояса шарят, точно рукоять сабли ищут. Повеяло на Ахмета жаром – словно ветер из пустыни дохнул. Второй веки опустил, отвернулся, спрашивает негромко:

– Как зовут судью?

От его тихих слов дрожь пронизала Ахмета – будто ледяной воды за шиворот плеснули.

– Мустафа, да будут дни его чернее ночи!»

Аминат внезапно вспомнила, как Асех, отвернувшись, спросил одного из братьев: «Ты отнял воду у младшего?» Спросил так, что ей захотелось упасть на колени и молить за негодного мальчишку.

Девушка посмотрела через костер и встретилась глазами с Асехом. Взгляд его был ярче огня в ночи. Аминат знала, как могло меняться его лицо, становясь суровей песков пустыни и ласковее весенних ростков. Таким и только таким представлялся ей визирь Джафар, милосердный к обиженным и беспощадный к обидчикам.

«Отошли двое в сторону, советуются. Смотрит Джафар на владыку. Краска от лица калифа отхлынула, руки спокойно на груди сложены. До сей поры не вынес владыка Багдада ни одного неправедного приговора, обуздает свой гнев и теперь.

Молвил Гарун-аль-Рашид:

– Возможно ли, чтобы судья так поступил? Хитрый старик нас обманывает.

– Это легко проверить, о повелитель.

– Легко ли? Судья уверяет, будто денег не брал, и нет свидетелей.

– Дозволь подать совет, о повелитель. Ступай к судье и вручи на сохранение десять монет. А завтра потребуй вернуть деньги.

Согласился калиф, к судье отправился, отдал на сохранение десять монет. Во дворец возвратился. А Джафар старика-горшечника домой отвел, усадил под навесом.

– Не отчаивайся. Завтра навестим тебя и придумаем, как от беды избавить.

Настал другой день, и накинул Гарун-аль-Рашид на плечи нищенский плащ, подпоясался грубой веревкой, обул стоптанные башмаки и отправился в город. А следом за владыкой поспешал его брат Джафар, также одетый бедняком.

Подошли они к дому Ахмета, слышат – из-за стены веселый смех доносится. Рассердился калиф Багдада. Брови сдвинулись, грозу пророча. Из-под век молнии метнулись, в голосе раскаты грома послышались.

– Обманул нас хитрый старик!

Распахнули калитку, видят – гремит во дворе веселый пир. Со всей округи собрались бедняки. Лакомятся гранатами и виноградом, сладким вином угощаются, песни поют.

А хозяин уже навстречу спешит, гостей на почетное место ведет, чашу вина подносит.

– Пришла в мой дом радость, порадуйтесь со мной. Хотели мне помочь, позвольте же добром отплатить.

Калиф и спрашивает:

– Как же ты за одну ночь из бедняка богачом сделался?

Рассказал Ахмет все по порядку. Как простился с Джафаром и остался сидеть на камне.

Сидит, слезы роняет. Знает: надо встать, домой пойти, а ноги не повинуются. Пуще всякой ноши горе на плечи легло, придавило к земле. Нищета страшит, а сильнее – томит обида. Дом судьи коврами застлан, зеркалами увешан. Хозяин же польстился на двадцать медяков, чужим потом добытых! И не найти на него управы. Известно: бедняку с богатым не тягаться.

Поднялся Ахмет, с трудом добрел до дому, сел во дворе под навесом и снова заплакал.

Скрипнула калитка. Поднял голову Ахмет. Смотрит – женщина приближается. Не высока, но и не маленькая – а прочее разве усмотришь под покрывалом?

– Прости, что явилась без зова. Иду мимо, слышу, вздыхает кто-то. О чем печалишься, горшечник?

Прислушался Ахмет – голосок не детский, но и не взрослый, не громкий, но и не тихий, не дерзкий, но и не робкий. Ласковый голосок.

Верно говорят: горе излить – душу исцелить.

– Всю жизнь я работал, надеялся, на старость кусок хлеба будет. А умру в нищете. Было у меня двадцать монет на черный день отложенных, так и те отобрал жадный судья.

Женщина с ноги на ногу переступила и дышать как будто чаще стала, да разве поймешь, что на уме, когда лицо покрывалом скрыто. Только голосок уже не ласково звучит.

– Погоди же. Отважу судью льститься на чужое.

Ахмет в испуге руками замахал.

– Что ты! В суд идти нельзя – деньги не вернешь, впридачу и дом потеряешь.

– Судья знает: жаловаться ты не пойдешь. Вот и бесчинствует. Скольких еще обманет.

– Что же делать?

– Проучить, чтоб неповадно было глумиться над бедняками.

– Как?