Роман длиною в жизнь. Романы, повести, рассказы

– Не смею задерживать…

– Не провожайте.

– Как изволите.

31.

«Давненько ты не плакала, девушка… – Поплакать иногда полезно… – Ну, это аргумент!.. – Для глаз полезно… – Конечно! – И для души. – А как же!.. – Да, для души, между прочим, тоже. – Ладно, вытирай глазки, и поехали… – Сейчас, ещё немного… Ой, меня что, грабить будут?..»

– Женя, открой!

– Что случилось? Я что-то оставила у тебя?..

– Ты плачешь?..

– Нет, это от смеха…

– Боже мой, Женя… Прости меня… Ну выйди же!

– Лучше ты сядь.

– Сел. Женя… Прости.

– За что?

– За то, что не сдержал эмоций.

– Мы оба не сдержали эмоций.

– Ну, слава Богу, значит, не роботы…

– Не роботы…

– Женя! Повернись же ко мне! Отстегни ты этот ремень… Иди ко мне… Вот так… Теперь плачь… Плачешь ты тоже здорово, как и смеёшься… Плачь… только на моём плече позволяю тебе плакать…

– Значит… я… значит, я плачу… последние… последние денёчки…

– Разберёмся с этим… Плакать иногда полезно.

– Вот я только что… только что себя в этом… в этом убеждала…

– Убедила?..

– Я не успела понять… кто-то в окно затарабанил… я думала, грабить будут…

– Ну… успокойся…

– Да… сейчас…

– Пойдём… И прости ещё раз.

– Ты меня тоже.

– Хорошо. Прощаю. Пойдём. Я психанул что-то…

– И я психанула…

– Ну мы же не упыри какие, чтобы вот так…

– Конечно…

– Всё решаемо.

– Конечно.

– Мы же не собираемся давить друг на друга…

– Нет, конечно… Прости меня.

– И точек ставить не будем.

– Не будем…

– Пошли.

– Пошли.

* * *

– А почему ты называешь его ангелом?.. Нет, я понимаю, конечно, что все мы друг другу ангелы… И всё же?

– Через него я научился принимать людей такими, какие они есть… Во всяком случае, осознанно принимать…

– Интересно…

– Да. Очень… Мы были знакомы с восьмого класса. Он приехал из другого города, пришёл в наш класс новичком, был средним учеником, хорошистом. И я его не любил. Он меня раздражал. Чем – я не мог понять. Манерами своими… не как все был, короче, а меня учили быть, как все. И я старался. Но, сейчас понимаю, я завидовал ему. Тому, что он может себе позволить не соответствовать. Он был незаметный, не выделялся, жил как-то в стороне… при этом не отлынивал от общих комсомольских дел… Короче, как все и не как все. Я долго не мог нащупать эту грань и психовал, когда думал о нём. А чем дальше, тем больше я думал о нём… свои неблаговидные поступки я вдруг начал чистить под ним. Это выводило меня из себя… Ты не представляешь… я увеличил его физиономию из восьмиклассной общей фотографии, повесил у себя в комнате на стену и разговаривал с ним… точнее, я кричал на него… не в слух, конечно, про себя… Ну что пялишься! – орал я ему, – что? что тебе нужно от меня?!. Потом швырял в него чем-нибудь… потом сдирал со стены, опять вешал… замусолил эту карточку… Тебе не странно это слышать?

– Нет, я тебя понимаю.

– Правда?.. Ладно… Где-то в середине десятого я на него наехал… не помню, за что… я прицепился к нему: что ты выделываешься?! – кричал я… кричал, как на его карточку кричал миллион раз. Он спокойно мне ответил, что вовсе не выделывается. Ну и меня занесло… я вмазал ему… у него пошла кровь из губы. Народ оттащил меня. А он даже не попытался ответить, достал платок – у него всегда в кармане был платок… чистый… чистый платок! – прижал к губе и пошёл в туалет… А я сбежал из школы, за школьные сараи убежал… и там плакал… так зло, безнадёжно… В голове готово было взорваться всё, что я в ней хранил – правила, понятия, внушённое, выстраданное… Я едва ли не бился ею о стену… Я ничего не мог понять… перед глазами стояло его лицо – то, с карточки… а я продолжал кричать… я кричал теперь тихим шёпотом, но свирепо, так что связки рвались… я кричал: что пялишься?! я тебя ненавижу!.. Ну и так далее. Потом устал. Потом стемнело, я замёрз. Пошёл, забрал пальто из раздевалки, поплёлся домой, снял его обдрипанный портрет и порвал на мелкие клочки. Ужинать не вышел. Мама пришла, спрашивала, что со мной, я сказал, что не знаю, мне плохо, она предложила отдохнуть, не идти завтра в школу… Она иногда чувствовала, что мне нужно отдохнуть, и писала классной записку, что меня не было по семейным обстоятельствам… Я ни разу этим её доверием не злоупотребил, надо сказать… если она на следующее утро спрашивала: ну что, отдохнул, или ещё денёк поленишься? – я отвечал честно: или нет, не отдохнул, или да, я иду в школу. Ну вот, я не пошёл в школу. Потом не пошёл снова. На третий день мама спросила, что же всё-таки со мной, не стоит ли к врачу сходить… Я тогда взял и ляпнул: я ударил одноклассника. Ну, и всё-всё ей рассказал. Про карточку злосчастную, про мою ненависть… про то, что не знаю, почему и откуда она взялась. А мама говорит: кто-то мудрый сказал, что самый простой способ получить ответ – это задать вопрос…

– Это сказал Аристотель.

– Правда?.. Так вот, она говорит: ты просто должен пожить с этим… попытайся задавать себе вопросы, самые неожиданные и даже нелепые на первый взгляд вопросы, ты разберёшься с этим… в школу, говорит, можешь не ходить пока, только домашние задания узнавай и выполняй. В этот же вечер позвонил… позвонил Олег… этот, мой заклятый… ненавистный… Сказал: прости меня. Я опупел просто: за что? А он сказал: просто, прости и всё, – и положил трубку. Я сначала взбесился. Потом было ощущение, что из меня выпускают кровь… Я лежал на своём диване и умирал… уходили силы… туманилось в голове, я улетал. Потом испугался. Пошёл, разбудил маму. Плакал, рассказал ей о звонке. Она сказала, что я сейчас из гусеницы превращаюсь в бабочку… или, добавила она, из семечка вырастаю в дерево. Поэтому так больно, непонятно, страшно, говорила она. Я говорил, что лучше мне умереть, ни бабочки, ни дерева из меня не получится, я гад, сволочь, подлюга, гниль… мне не место среди людей… и тому подобное… А у мамы было какое-то особое свойство, дар, я бы сказал, всё и вся умиротворять вокруг себя… импульсивный отец очень быстро успокаивался в её присутствии… и дома у нас было как-то по-особому тепло, мирно… тогда говорили – уютно. Теперь это называют хорошей энергетикой. Короче, она сказала: ты сейчас заснёшь, а утром проснёшься с решением. Я тут же провалился в сон, а утром проснулся и словно на потолке прочёл… прочёл что-то вроде: каждый имеет право быть таким, какой он есть, не нравится – отойди, не дружи, а дружишь – принимай человека со всеми его особенностями. Я подумал: и правда, чего я на него взъелся, он же мне в друзья не набивается, и мне он на фиг не нужен, гуляй, парень, стороной и не трогай его, не обращай внимания, живи своей жизнью. Это как-то помогло мне подняться и отправиться в школу… я не могу сказать, что проснулся бабочкой… или деревом. Нет, даже на моль я не тянул… даже на тонкую рябину… Что ты смеёшься?

– Просто… Так хорошо тебя слушать… так хорошо слушать тебя…

– Я проснулся тем же обалдуем, только кое-что в голове утряслось. Как минимум, я понял, что могу жить, не касаясь этого Олега. Или должен постараться так жить. Я шёл в школу, как Матросов на амбразуру… То есть, я понимал, что от школы никуда не уйти, что я должен… и что Олег тоже будет маячить передо мной ещё почти полгода, и это будет теперь больно вдвойне, из-за его извинения и из-за моего полупрозрения… Но его в этот день не было. Я, конечно, ни у кого не спрашивал о нём, делал вид, что произошедшее всем приснилось… ну, или было так давно, что уже забылось, да и было таким пустяком, о котором и помнить не стоит. Потом классная сказала, что у него воспаление лёгких. Ты знаешь… ситуация была, как в песне Высоцкого – он вчера не вернулся из боя… Я… ты не представляешь… я затосковал… Блин… передо мной зияло его пустое место… Нет, чувства вины тут не было и в помине. В этом я отдавал себе отчёт вполне. Я никоим образом не связывал эти два события – то, что я его ударил, и его воспаление. Но меня взяла тоска… На третий день я попёрся к нему. Спросил по телефону у его матери, можно ли мне навестить Олега, как он себя чувствует, если нельзя, то, может, позже, не сегодня… Она сказала, что он поправляется, но лежит в постели пока, и что я могу с ним поговорить немного. Я прошёл в его комнату. Увидел его в подушках, бледного, он читал затрёпанный номер журнала «Москва». Почему-то мне захотелось его… Прости, я закурю… мне захотелось его… обнять… прижать к себе, как сестру… Когда Антошка болела, я страдал страшно и всё время ходил проверять, как она там – дышит?.. Вот и тут на меня накатило… Но я, конечно, сел, как ни в чём не бывало… «Мастер и Маргарита»? – спрашиваю так небрежно, кивнув на журнал… Ну и всё… Можно дальше не рассказывать… потому что этого не пересказать, как не пересказать жизнь… Собственно, мы и пересказали друг другу наши жизни… наши жизни до. Не в тот день, а позже, постепенно. Мы всё свободное время проводили вместе. Но главного я тогда не узнал. Хотя потом, когда он мне рассказал, наконец, я вспомнил тот свой порыв… тот импульс – обнять, как сестру… Курсе на третьем мы учились, я уже со своей будущей женой встречался… ну, и как-то у него спрашиваю: ты когда девушку заведёшь, в смысле, знаешь, как хорошо, когда девушка есть… Ну, он тогда и рассказал… Он и уехал поэтому… Сразу, как границы приоткрыли… Я бы затосковал смертельно… если бы Аня не отвлекала. Мы переписывались с ним, иногда он звонил. Потом появился интернет, стало проще, мы стали ближе в пространстве. Он меня и раньше зазывать пытался, а когда я остался один, так просто насел на меня. Работу нашёл мне… потенциально. Вот так.