Летописец. Книга 3. Четыре наследника

– Видел деревню? – Ноэль кивнул. – Ну вот таких у нас десятки, ещё есть город – столица наша вроде как. Там наши правители обитают и стараются поменьше вмешиваться, пока всё идёт как положено.

– А как положено?

– О, это в двух словах не расскажешь. Я тебе покажу всё, когда ты малость окрепнешь. Поездим по разным местам.

– Поездим? – Ноэль не собирался никуда ехать. Он должен вернуться домой.

– Ну, не бойся так, юноша, – глядя на Ноэля, посоветовал Барс.

«Какой я ему юноша? – нахмурился Ноэль. – Вряд ли он намного старше». Барс улыбнулся:

– Ты, можно сказать, новорожденный, новую жизнь обрёл, вот и юноша. Отныне начнёшь жить с чистого листа, как наши учёные любят говорить. Каждый, кто прибывает к нам, отказывается от прошлого.

– Но я не собираюсь отказываться от прошлого, – заволновался Ноэль. – Пожалуйста, я должен вернуться в Сканналию. Там мой сын, моя жизнь…

– Ошибаешься. Твой сын наверняка уже оплакал тебя, твоя жизнь там окончилась. Ты мертвец, как все мы, – Барс говорил спокойно, слегка улыбаясь. По спине Ноэля пробежал холодок. Ему вдруг стало плохо, словно он лишился почти всей крови. Руки и ноги затряслись мелкой дрожью. С трудом он разобрал голос Барса сквозь звон в ушах:

– Многие прибывают сюда, мы принимаем их охотно, лечим их раны, если требуется. Они устраивают свою жизнь, находят себе занятия, стоят дом, изучают законы. Главный наш закон, нарушить который невозможно, состоит в том, что назад дороги нет. Отсюда никто не возвращается. – Барс наклонился над столом, его последние слова прозвучали как приговор:

– Ноэль Сиверс для Сканналии мёртв. Ты никогда не вернёшься домой.

***

В последнее время Самайя чувствовала себя плохо и с трудом выбиралась наружу подышать воздухом. Однажды Ванда застала её в коридоре, где Самайя сидела на полу, и развязно поинтересовалась, не нашла ли она себе мужчину и не заимела ли от него ребёнка. Самайя молча поднялась и ушла, пошатываясь от слабости. Она не хотела говорить с Вандой, зная, что происходит с Георгом.

Сегодня ей пришлось оставить дворец ради зрелища, обещанного публике королём Кэйроном. Ливший несколько дней подряд дождь прекратился, тучи слегка рассеялись. Народу на площади хватало. Кэйрон велел и Самайе прийти, показывая свою власть над нею. Она могла ему не подчиниться, но ссориться с королём неразумно. У него было отвратительное настроение: флот уплыл в Барундию. Корабли вышли из Северной гавани ночью, не поставив короля в известность. Летопись сообщила о приказе, полученном одним из капитанов: Маэрина не желала оставлять Кэйрону корабли. А может, дело в бунтах моряков, не все из которых приняли новую веру. Маэрина сделала ещё кое-что: её солдаты перешли границу Барундии и добрались до южного берега Нейского канала, где и закрепились. Жители Нугардской области собрали ополчение, установили пушки у Дройхедского моста, однако юг Нейского перешейка остался в руках Маэрины. Благодаря флоту она снова, как когда-то при Айварихе, заблокирует Южную гавань.

Самайя поймала чей-то взгляд – она привыкла, что на неё смотрят. При Дайрусе это делали украдкой, сейчас высокий лысый мужчина в серой накидке без рукавов и длинном синем камзоле смотрел на неё со злобой и ненавистью. Самайя опустила глаза. Она не боялась чужого гнева, не боялась расправы – она боялась, что её жизнь оборвётся так не вовремя. Меньше чем за два месяца правления Кэйрон снискал всеобщую ненависть, вместе с ним эта ненависть распространялась на тех, кто ему служил. Даже королевские стражники не решались ходить по улицам поодиночке.

Кэйрон постоянно приказывал Самайе присутствовать то тут, то там – не имея возможности читать Летопись, он хотя бы так показывал свою связь с древней магией. Да, люди боялись магии. Раньше страх был наполнен восхищением, страхом или благоговением, теперь осталось лишь глухое недовольство – оно исходило от многих жителей Нортхеда.

Самайя знала причины: резня на балу унесла жизни не только аристократов, но и горожан, которые служили при дворе или просто попали под горячую руку на улицах. Врата Покоя после её возвращения не закрывались несколько дней. Самайя заносила имена умерших в рукопись, чтобы по-своему почтить их память. Из аристократов погибли только племянник Проспера Иглсуда Тимотей, сын барона Данрога Сигурд и один из Ривенхедов. Остальные смирились и присягнули Кэйрону. Одни потом бежали к Дайрусу, другие продолжали жить как ни в чём не бывало. Но главное заключалось в ином. Самайя не знала, понимает ли Кэйрон, что языческие обряды вызывают у людей непонимание, старые идолы для них значат не больше, чем пни деревьев, спиленных на постройку кораблей. Сканты задумали невероятное – повернуть время вспять. Время, как и река, течёт в одном направлении. Время древних богов ушло. Эктариане с зарианцами рвали друг другу глотки, хотя Бог у них всё равно был один. Как бы они ни клялись Таркуруном во время грозы, как ни жаловались богине Судьбы Леде на судьбу, но те, кто при Айварихе отказался от святых и монастырей, не откажутся от Бога, в которого верили с детства, не снимут струну – будь она с ликом или без него. Если сканты считали, что смогут повторить деяния Валамира, силой заставившего сканналийцев носить струну, то их ждёт разочарование и протесты, в том числе покушения на короля.

Мелкие драки на улицах и в храмах разрастались, имя Дайруса становилось символом борьбы за веру. Кэйрон, всеобщий любимец ещё недавно, превратился в ненавистного тирана.

Сегодня казнили человека, покушавшегося на жизнь Кэйрона. Толпа горожан явно сопереживала убийце. Мужчины и женщины хмуро ждали начала казни, кидая злые взгляды на трибуну с высокими гостями и сочувственные – на Фелмана, которого палач приготовился выпотрошить перед четвертованием. Приговор прозвучал быстро. Самайя не уловила его смысла, толпа же глухо роптала, пряча возмущение. По словам Дима, когда казнили предыдущего мужчину, устроившего на Кэйрона покушение, стояла звенящая тишина, только треск костей и крики жертвы разносились над Волхидской площадью. Своё имя он не назвал даже под пыткой. Истинная Летопись знала его – Самайя записала, что Дэрах Палмир колесован на Волхидской площади за покушение на короля. Вернувшись во дворец, Кэйрон добавил, что чернь слишком неблагодарна – попыталась освистать глашатая, а потом палача.

Предупреждая возможные протесты, Кэйрон приказал Марику оцепить площадь и расставить лучников в окнах домов, чем усилил злость: все помнили, чем это кончилось при Айварихе. Горожане не решались на открытое недовольство, но гул толпы и напряжение ощущались повсюду и были угрожающими сами по себе. Голова закружилась, Самайя незаметно опёрлась о перила трибуны, наклонившись вперёд. Мимо пролетел камень, брошенный из толпы: он оцарапал щёку и, стукнувшись о деревянный пол, покатился по доскам. Кэйрон подскочил, махнул страже – из толпы выцепили доходягу в лохмотьях, который орал что-то о вере и узурпаторе. Один из стражников по приказу Кэйрона затащил его на эшафот и живо отсёк голову. Она покатилась по неровному деревянному настилу и упала с эшафота. Никто не бросился её поднимать или макать платки в кровь жертвы, как многие делали раньше. Напротив, толпа отхлынула от эшафота. Самайя спиной ощутила неуверенность и страх стоявших вокруг короля дворян. Люди не хотели вести себя как обычно на публичных казнях.

На эшафоте Железный Бык тем временем ловко вытащил окровавленные потроха Фелмана, который следил за его действиями потускневшими глазами. Самайя знала, что говорить он не может, – ему вырезали язык. Когда палач приступил к четвертованию, послышались отдельные подбадривающие крики в адрес жертвы. Умирающий молился про себя, иногда мычал от боли.

Холодный весенний ветер заставлял всех кутаться в накидки и плащи, многие на трибуне нетерпеливо поглядывали то на на короля, то на небо, где опять собирались тучи. По мнению Самайи, Кэйрон тоже предпочёл бы уйти, но он боялся толпы. Король хотел сначала разогнать её – для этого ему придётся выстоять до конца. Железный Бык, взглянув на трибуну, ускорил казнь и последним ударом отрубил Фелману голову. Самайя услышала шевеление за спиной – все хотели спуститься вниз. Тут произошло нечто необычное: мужчины на площади как один сняли шляпы. Никто не расходился, пока стражники не начали разгонять народ.

Лишь после этого Кэйрон и остальные стали рассаживаться в поджидавшие их кареты и паланкины. Самайя с трибуны осматривала пустевшую площадь. Сумерки постепенно скрывали пятна крови на эшафоте, нахмуренные лица горожан. Напряжение не уходило – она ощущала его буквально кожей, как и первые капли дождя, упавшие со свинцово-серого неба. Она всматривалась в окна, где стояли лучники, её взгляд скользил по крышам, уши пытались уловить то, что прятала тишина. Самайя не понимала, откуда у неё чувство, будто сейчас что-то случится.

– Мая, пошли! – услышала она голос Кэйрона. Король нетерпеливо зашагал к роскошной карете с новеньким королевским гербом в виде жёлтого грифона на красно-белом фоне. Он поставил ногу на ступеньку и на миг замер, оглядываясь по сторонам. Многие дворяне давно покинули площадь. Кэйрон смотрел туда, где у эшафота сжигали тело жертвы, как перед этим сжигали её потроха. Самайя медленно спустилась с трибуны, подошла к королю. Яркий огонь пылал в сумерках, треск дерева разносился над площадью вместе с запахом палёной плоти и шипением воды на горящем дереве. Кэйрон собрался подняться в карету, но тут раздался грохот, ему в лицо полетели щепки. Король машинально пригнулся. В дверце, прямо в львином теле грифона, зияла дыра. Самайя оглянулась назад – туда, откуда раздался выстрел, – и поняла, что стоит как раз между королём и стрелявшим. Если она отступит, Кэйрона застрелит неизвестный стрелок… Она уловила силуэт на фоне темнеющего неба – человек стоял на крыше дома напротив – и сжала кулаки. Она ничего не будет делать, как положено летописцу. Раздался выстрел, на этот раз пуля попала в цель. Кого хотел убить тот человек – Кэйрона или её? Самайя чувствовала жуткую боль в груди, сердце норовило вырваться наружу, кровь пропитывала платье. Она слышала голоса, топот ног, Марик кого-то отправил на крыши, Кэйрон отдавал приказы. Её затащили в карету, уложили на мягкий ковёр, покрывавший широкую скамью. Кэйрон что-то крикнул вознице, карета понеслась вперёд. Тело охватила жуткая слабость, к горлу подступала тошнота, шея вспотела, боль в груди разрасталась. Она была одна в карете: очевидно, Кэйрону в суматохе не пришло в голову попросить кого-то сопровождать её. Что ж, лучше умереть в одиночестве… Закрыв глаза, она вспомнила полёт над Марвагой, перед глазами возник туман.

«Я поплыву в Страну Ледяного Тумана, – подумала она, – но меня понесёт не волшебная вода…» Вода! У неё есть та бутылочка!

«Никогда с ней не расставайся, – услышала она голос Главного Мудреца. – Через полгода её действие ослабнет, до тех пор носи её с собой! Никому не говори о ней, никому не давай! Если окажешься на пороге смерти, она тебя спасёт. Только тебя, помни, летописец! Ты обязана выжить!».

Да, обязана, ради Ноэля, ради Сканналии. Самайя нащупала склянку под платьем. Она носила её всегда, даже ночью в собственной комнате. Мокрыми от крови, почти негнущимися пальцами она с трудом отвинтила серебряную крышку; та повисла на тонкой цепочке, закреплённой на оправе флакона. Самайя поднесла склянку ко рту, вода полилась в горло. Немного воды она вылила на грудь. Зачем-то завинтив крышку обратно, она снова сунула её под платье и откинулась на скамью. Что теперь? Сможет ли вода залечить рану? Когда карета добралась до дворца, сердце дёрнулось и остановилось, словно решая, биться дальше или замереть навеки.

Глава 6. Новый порядок

Ванда со злостью пнула кровать и бросилась на неё прямо в новом платье, сшитом для Кэйрона. Оно было очень открытым, но король и не думал смотреть на неё. Он вёл себя как когда-то Георг: словно она украшение или игрушка. Его куда больше волновало то, что эта Мая схлопотала пулю в грудь. Как он суетился вместе с оравой скантов! Пригнали лекарей, поймали с десяток нортхедцев, а в итоге? Две трофейных аркебузы на крыше, пытки торговцев, продавших эти ружья, обыски у всех, на кого они указали, несколько новых казней – таковы последствия нападения, Мая же на следующий день появилась как ни в чём не бывало. Теперь все шепчутся, будто её нельзя убить. Жители Нортхеда стали ещё больше бояться и Летописи, и нового короля.

Ванда тоже воспряла духом: выздоровление Маи показалось ей хорошим предзнаменованием. Если Мая смогла выжить, значит, и Макса можно оживить. Когда она задала этот вопрос Захару, намекнув, что не желает ждать осеннего равноденствия, тот просто послал её подальше. Вообще, её выводила из себя неясность собственного положения при дворе. Пару раз новый король делал попытки затащить Ванду в постель, но она не хотела становиться его шлюхой, какой была Илза при прежних королях, а потому попытки заканчивались бесплодно. Кэйрон ждёт возвращения этой уродины! Что тогда станет с Вандой? Да Марция повесит её сразу же!

Ванда давно об этом думала. Кэйрону нужна кровь Свенейва, значит, он будет добиваться Марции любой ценой, сканты ему помогут. Иной раз Ванда ловила себя на мысли, что не прочь занять место королевы. Жаль, кровь не та, будь оно всё проклято! Кэйрон ей не достанется, а Макс… Даже если удастся его оживить, он по-прежнему её брат… Проклятье, она скоро на стенку полезет от неопределённости и одиночества! Вроде всё идет по плану, только по чьему?

А тут ещё мучения Георга начали ей приедаться. В самом деле, сколько можно смотреть на одно и то же? Этот холодный ублюдок отказывался умолять о пощаде. О, наверняка ему было больно, он кричал, извивался, как все, но просить – он скорее откусил бы себе язык. К сожалению, самые интересные пытки пришлось запретить, чтобы не попортить тела. Жаль, до осеннего равноденствия ещё четыре месяца. Ладно, ради возвращения Макса она потерпит. Что потом, Ванда не совсем представляла. В глубине души она до сих пор сомневалась, можно ли воскресить человека. Когда Кэйрон пришёл к ней с предложением помочь ему стать королём, Ванда вспомнила намёки брата, любимые им сказки и, сама не зная почему, потребовала необычной платы. Кэйрон посмеялся. Позже он всё-таки привёл Захара, который предложил провести обряд. Тогда Ванда была как в лихорадке и усомнилась лишь после восхождения Кэйрона на трон. А если он прав? Не лучше ли избавиться от Георга, начать новую жизнь? Без мужа и без брата. Нет! Она отогнала эту мысль. Она не предаст брата! Она обещала себе и ему!

Увы, после бегства Дайруса всё шло не так, как она представляла. Кэйрон занимался делами, а её не приглашали ни на один бал и приём. Все смотрели на неё с презрением, словно говорили: ты предала короля, предала мужа, предала… Ну и что? Они разве не сделали то же самое, присягнув Кэйрону на верность, хотя Дайрус вполне себе жив? Иглсуды, Данроги, Холмкресты, Узенреки, Беллгоры остались и приняли новые порядки; те, кто бежали к Дайрусу, потеряли дома и богатства. Всё, на что Кэйрон смог наложить лапу в Нортхеде, пошло в казну и на оплату солдатам, загородные поместья также объявили собственностью казны, хотя большинство находились на территории, которая не подчинялась Кэйрону. Сканналия снова раскололась: Нортхед в руках Кэйрона, Корнхед – у Дайруса, остальная территория страны не принадлежит никому. Кэйрону ещё предстоит доказать на неё свои права. Ванда не знала, сумеет ли новый король это сделать.

За два месяца он не обеспечил даже порядка на улицах. Люди боялись начала войны, грабежей и насилия. Страх висел в воздухе, перемешанный с ненавистью и неуверенностью в будущем. Внешне вроде бы ничего особенного не происходило, магазины и мастерские работали. Потом оказывалось: жизнь вокруг поменялась. Ванда то видела заколоченную дверь знакомой харчевни, то не могла купить любимое лакомство в ближайшей лавке, потому что её хозяин погиб, то швея, шившая ей платья, сетовала на невозможность достать нормальную ткань. Торговцы понемногу покидали Нортхед, лавки ростовщиков закрывались, как при Айварихе. Тогда этот процесс растянулся на многие месяцы, сейчас время словно сжалось – Ванда чувствовала это каждый раз, выходя на улицу.

За пределами Нортхеда тоже было неспокойно. После объявления набора в армию недовольные крестьяне, боясь срыва посевной, устроили несколько бунтов. Им это не помогло – под стенами города разрастался военный лагерь. Нортхедцы, не забывшие ни Айвариха, ни Гиемона, хмуро косились на новоприбывших, которые, в свою очередь, злились на тех, кто вынудил их покинуть деревни и семьи. Они не хотели воевать, однако никто не верил, что войны удастся избежать. Многие запасались продуктами, оружием, обзаводились охраной. Ванда тоже окружала себя слугами, хотя боялась их не меньше бандитов на улицах: слухи о судьбе Георга ходили по Нортхеду, она не раз ловила на себе ненавидящие взгляды челяди. За это она уволила троих, пятеро сбежали сразу после свержения Дайруса – ей пришлось нанимать первых попавшихся, среди которых оказались слуги убитых баронов. В итоге, она не могла положиться ни на старых слуг, ни на новых. Она стала слишком дёрганой, забыла, что такое спокойный сон, запираясь на засов прежде чем лечь в постель. Боясь оставаться дома, она выбиралась на прогулки, но и на улице не чувствовала себя в безопасности. И не только она.

Многие собирали огромные караваны и уезжали на юг: дорога позволяла объехать захваченные скантами города. Кэйрон попытался остановить бегство, чем лишь увеличил размер взятки за открытые ночью ворота. Ванда иногда подъезжала к каким-нибудь воротам и представляла, как на Анхали мчится под их сводами на волю – на юг или в Рургард. Она сама не знала, куда бы отправилась, потом наступало прозрение: её нигде не ждут. В поместье Георга её, скорее всего, прибьют слуги, в Рургарде – осмеют и казнят за предательство мужа. С изменницами там поступали сурово.

Несмотря на это, Ванда мечтала оказаться дома, в знакомых горах, среди снегов и ветра, но что её там ждёт? Там сейчас командуют вожди кланов и Квинт Беллгор. Ванда с детства знала Квинта – белобрысый сморчок никогда ей не нравился. Используя дружбу с Максом, он пытался подкатывать к ней, намекал на совместное будущее и успокоился лишь тогда, когда она подняла его на смех перед мужчинами. Как он запылал от гнева, как стиснул кулаки! Тем не менее, бросить вызов женщине не рискнул! С тех пор Квинт её не жалует, он последний, к кому она поедет за помощью. Более того, ей совершенно не нравилась та власть, которой его наделили сканты. Квинт нацелился на место её отца, барона Рургарда. Он начнёт уничтожать непокорных, зальёт Рургард кровью. Разрозненные кланы не смогут ему противостоять. О кровавых стычках уже поступали сообщения, их число возрастало. Почему сканты отправили туда чужака? Квинт Беллгор не горец, он из баронской семьи. Более того, он не эктарианин – его дядя, барон Таурин Беллгор, стал зарианцем ещё в начале реформ Айвариха и оставался им до сих пор. Квинт без жалости начнёт вырезать эктариан в горах. Она вздрогнула: этого хотел и Макс. Квинт – не Макс. Рургард должен принадлежать Мэйдингорам. Это – её наследие! Невероятная мысль для женщины, хотя Ванда всё чаще об этом думала. Она внезапно поняла, что желает Квинту поражения. Слишком уж нагло смотрел он на неё перед отправлением в горы. Она не удивилась бы, если бы за свою преданность он потребовал её в жёны. Может, к лучшему, что Георг жив? Она на миг представила, как Георг объединяет кланы и громит Квинта, затем отогнала эту мысль. Георга нет, каждый сам за себя! Она боялась думать, чем это закончится для Рургарда.

Взгляд Ванды зацепился за икону в углу спальни, она решила прогуляться хотя бы в церковь – по крайней мере святые на иконах не будут смотреть на неё с укором. Ванда не считала себя рьяной эктарианкой, вроде Марции, но любила саму атмосферу внутри соборов, любила слушать музыку на службах, любила росписи и мозаики, украшавшие купол или стены храмов. Там она никогда не ощущала себя лишней, Бог никогда не отворачивался от неё, не называл предательницей. Правда, он и не отвечал на её призывы к мести. Сегодня она не будет просить о мести, решила Ванда. Она просто посидит там, помолчит и наденет что-нибудь, чтобы её не узнали.

В чёрном плаще, с серым платком на голове она походила на многих женщин, сновавших по улицам. Ванда накинула капюшон – моросил дождь, чужие взгляды ей тоже ни к чему, – и ступила на грязную мостовую. Она шла в полном одиночестве, оставив любимую кобылу и слуг дома: ей не хотелось привлекать внимание.

Миновав несколько закрытых храмов, Ванда добралась до церквушки, где отпевали отца. Это была одна из немногих работающих церквей – даже величественный кафедральный собор закрыли. На коронации Кэйрона доминиарх Теодор посмел прочесть проповедь о языческом зле и прямо в лицо новому королю заявил, что любой, кто отринет истинного Бога, будет проклят вовеки. На следующий день его нашли мёртвым, назначать нового доминиарха не стали. Указом короля кафедра упразднялась, собор закрывался, лишь в нескольких церквях продолжали совершаться службы. Кэйрон не хотел слишком уж накалять и так непростую обстановку. Храмы отныне запрещалось делить на зарианские и эктарианские. Обе веры уравнивались в правах с теми, кто исповедовал языческую веру. Указ короля запрещал всякую вражду, что не мешало верующим резать друг друга в подворотнях. Каждый день находили несколько трупов с разных сторон. Если убийц ловили, то казнили независимо от веры. Волхидская площадь преобразилась после казни Фелмана. Тихо, почти без суеты, опустевшие торговые ряды убрали, эшафот разобрали. Сканты запретили устраивать тут рынок и казни. Поговаривали, на площади восстановят святилище двенадцати богов. Такие святилища сканты собирались создать по всей стране, как сказал Кэйрон.

Небольшая церковь Св. Рагмира стояла недалеко от Волхидской площади. Ванда вошла, не снимая капюшона. Немногочисленные прихожане украдкой оглядывались по сторонам, следя за новоприбывшими. Ванда надеялась, что её не узнают. Знакомых она, по крайней мере, не видела, зато отметила: среди прихожан есть и эктариане, и зарианцы. Те и другие молча косились друг на друга, не пытаясь начать резню.

Ванда медленно, не оглядываясь, ступала по мозаичному полу центрального нефа, потом свернула направо, к своей любимой картине, написанной сто лет назад. Ванда любила эту картину – небольшую, изображавшую Миру с маленьким сыном Зарией на фоне одинокой скалы. Автор картины сумел передать чувства матери к ребёнку, а не к сыну Божьему. Ванда, которая не знала матери, именно такой и представляла её. Каждый раз, бывая в Нортхеде, она старалась прийти в эту церковь. К счастью, картину никто пока не тронул. Ванда замерла у неё, скинув капюшон.

Ванду воспитывали эктарианкой, с детства отец приучал её обращаться к одному Богу. В её мире обитали и другие боги – более приземлённые, варварские, по-своему привлекательные. Они жили в сказаниях и легендах, покровительствовали кланам и силам природы – их поминали больше по привычке, чем из веры. В вопросе погребения мёртвых, однако, старые традиции оказались прочны. Георг называл их суевериями, пережитками прошлого, горцы же свято чтили обряды и провожали покойников на тот свет в соответствии с древними обычаями. Двенадцать богов были неотъемлемой частью жизни в Серебряных горах, но, в отличие от Макса, Ванда никогда не жаждала ради их возвращения убить привычную веру. Её коробило то, как сканты и Кэйрон обращаются с храмами и священниками, но она старалась не слишком задумываться о последствиях. Будь что будет!

Ванда погрузилась в молитву – облегчение не наступало. О чём просить Бога? О смерти мужа? Об его унижении? Но Бог вряд ли услышит такую молитву, а сердить его сейчас Ванде не хотелось, тем более, всё чаще в голову лезли не слишком привычные мысли: а вдруг Кэйрон и Георг правы, и нет никаких богов? Иначе почему одни боги уходят без борьбы, уступая место другим? Почему одна вера порождает непримиримых врагов? Вообще-то, ей было всё равно – пока боги в её жизни появлялись лишь на картинах да иконах. Макс утверждал, что говорил с богами, она верила по глупости, но куда это его завело? Ванде, как никогда, хотелось сейчас узреть истинного Бога, ощутить его силу. Пусть он покарает её за преступления – ей надо знать, существует ли он или это лишь сказки.

Выйдя из церкви, Ванда с удивлением поняла, что уже вечер. Она простояла внутри полдня и не заметила этого. Она пошла ко дворцу, потом свернула на Проточную улицу, вышла на Соборную площадь, недалеко от которой стоял её дом. У кафедрального собора суетились люди. Ванда остановилась. Крики и проклятия, раздававшиеся повсюду, заставили её прислушаться.

– Святотатцы! Разрушители! Прочь отсюда! – толпа скандировала эти и другие – куда менее приличные – слова в сторону каменщиков, устанавливавших на площади какие-то конструкции. Их охраняли стражники Марика Седого. Насколько поняла Ванда, рабочие собрались рушить кафедральный собор.

Это монументальное сооружение строили более века, закончив при Айварихе. Подобных храмов немного насчитывалось и в южных странах, а уж построить такое на севере стоило огромных усилий и средств. Похоже, сканты уломали Кэйрона отдать им это место под алтарь. Ванда не любила собор – такой же холодный, гордый и красивый, как Георг, – но вид лопат, кирок и других инструментов вызвал у неё приступ раздражения: зачем разрушать всё вокруг? Сами-то они пока ничего не построили!

Она увидела, как из собора выносят мозаики и картины, складывая их под навес, защищавший от дождя. Эти работы признанных мастеров стоили баснословных денег. Кэйрон как-то пообещал продать их, если потребуется. Кажется, он не шутил насчёт продажи. Недавно он жаловался на отсутствие поступлений в казну, упомянул, что в Рургарде встали почти все рудники. Ванда знала: рудники работают, просто вожди кланов не торопятся отдавать добытое серебро и другие металлы непризнанному ими королю. Насколько она знала, четыре клана из двенадцати признали новую власть, остальные остались верны Дайрусу и Георгу, как наследнику Валера. Кэйрон по этому поводу постоянно предъявлял претензии скантам, будто они имели власть в Рургарде. Никто не имел там власти – Кэйрон этого не понимал. Её семья смогла объединить кланы, после смерти отца и мятежа Макса от видимого единства не осталось следа. Кэйрон может до посинения требовать присяги, но ему придётся сначала подчинить себе горцев, как сделали когда-то потомки Свенейва. Да и то власть короля Сканналии была скорее номинальной – горцы жили по своим законам.

Тем временем рабочие бросили вынутые мозаики посреди Соборной площади. Ванда сжала кулаки. Неужели Кэйрон не понимает, что так он проблем не решит? Она скривилась. Если этот идиот не способен заставить людей платить налоги, то картины ему не помогут.

– Госпожа сожалеет об утрате эктарианских святынь? – она обернулась на смутно знакомый голос. За спиной стоял Фил Дурошлёп, с любопытством следя за происходящим. Отряд Марика занимался, помимо охраны рабочих, охраной дорогой утвари, расшитых золотом и драгоценными камнями церковных облачений. Их складывали в повозки и под охраной отправляли в сторону дворца. Судьба усыпанных жемчугом одеяний Ванду не трогала, зато когда у мозаики с пола отбили кусок, она едва не обругала рабочих. Очевидно, Фил это заметил. Она плохо его знала: он владел известной пивной, популярность которой после прихода Кэйрона к власти среди обычных горожан упала, зато стражники и сканты посещали её исправно. На втором этаже там был отличный бордель, как говорили. Фил не получил никакой особенной должности при дворе и болтался там-сям.