Опасная колея

– Если бы! – вскричал молодой человек с досадой. – Телеграмма действительно была, и начальник нашего отделения, Семёнов Афанасий Дмитриевич, вчера вечером лично встречался с покойным по этому поводу. Но Контоккайнен от охраны отказался категорически: ногами топал, кричал, что никому не позволит за собой следить. Форменную истерику устроил – я сопровождал его высокоблагородие и сам был тому свидетель… Обошёлся с нами, к с дворовыми мужиками, только что палкой не велел гнать! И вот вам результат! – он картинным жестом указал на труп.

Ивенский поморщился.

– Так приставили бы наружную, негласную охрану, всё лучше, чем ничего.

Листунов развёл руками.

– Увы. Его высокоблагородие был очень зол вчера после встречи с магом. Он сказал: «Не желает – не надо, пусть пропадает, если на то его воля. Плакать никто не станет». Дело в том, что академик грозился обратить его в жабу.

Роман Григорьевич удивлённо поднял бровь.

– Вот как? Суровый, однако, нрав был у покойного. Пожалуй, не стану докладывать в столицу о вашем промахе. Напишем: наружный страж ничего подозрительного не заметил. Под наружным стражем будем понимать дворника – вы предупредите его.

– Непременно предупредим, – Листунов взглянул на приезжего чиновника с благодарностью, похоже, лёд в их отношениях начинал подтаивать, завязался диалог.

– Кто же обнаружил тело?

– Студент, некто Илларион Пятницкий. Академик хворал третий день, и юноше поручено было принёсти ему неотложные бумаги с кафедры. Отомкнул дверь своим ключом, увидел труп, доложил дворнику.

– У студента имелся свой ключ? Что же, он был доверенным лицом академика?

– Ни в коей мере. Для подобных случаев покойный нарочно оставлял ключ на кафедре. Не любил, чтобы его беспокоили стуком – причуда такая. Студента, на всякий случай, задержали, свезли в отделение – позже можно будет допросить.

– Прислугу покойный держал? Ученики были?

– Только студенты, личных учеников не держал. Прислуга приходящая, да и она…

– …Пропала пару дней назад, – закончил фразу Ивенский.

– Пропала. По слою пыли догадались? Похвально. Умение наблюдать – главное в нашем деле. А также умение сопоставлять факты, делать выводы и без излишней чувствительности вести допрос. Записки Видока читали? – и, не дождавшись ответа, – Ознакомьтесь непременно! Чрезвычайно полезное чтение.

– Не премину, – обещал Роман Григорьевич, давно и прекрасно знакомый с литературным творением знаменитого французского сыщика. – Вы распорядитесь, чтобы тело поискали среди замёрзших бродяг… Тит Ардалионович, вот вам и лишнее подтверждение схожести двух преступлений! Эх, как бы нам всё-таки в эту шифоньерку заглянуть? Я не уверен, что чары полностью обезврежены фикусом.

Постепенно они скормили опасной шифоньерке весь фикус целиком, на последнем куске она окончательно перестала вспыхивать и плеваться зелёным. Но всё равно, было страшновато: к растению попривыкла, а с человеком как себя поведёт? Тит Ардалионович хотел совершить акт самопожертвования, испытать на себе – Ивенский и думать запретил, сказал, если Удальцев попытается – он лучше сам его убьёт, чтоб не мучился. Тогда Листунов предложил неуверенно:

– Может, приказать, чтобы кошку изловили? Или п-пса какого пусть приведут? – на «псе он слегка заикнулся.

– Кошки не боятся никаких чар, сквозь самую сложную защиту пройдут невредимыми, – возразил Роман Григорьевич, втайне радуясь за кошек, он их любил, – для нас они не показатель. А как вы будете убеждать незнакомого пса открыть дверцу – не представляю… Давайте поступим иначе, – с этими словам он решительно направился к выходу.

Толпа зевак возле дома заметно поредела – разогнал не столько дворник, сколько мороз. Но особо стойкие из числа любопытствующих ещё толклись вокруг – ждали, когда покойника будут выносить. Были среди них и лица заинтересованные. Семеро оборванных и грязных мужиков с синюшными рожами и красными носами нарочно караулили – вдруг допустят подсобить, да кинут потом копеечку на водку? За помин, так сказать? К ним-то и обратился Роман Григорьевич.

– Эй, любезные! Работа имеется, чрезвычайно опасная. Плачу сто рублей.

У пьяниц алчно разгорелись глаза.

– А делать что надо, барин?

– Открыть заколдованную дверцу. Может на месте убить, может не сразу, а в несколько дней. А может не убить вовсе.

Глаза поугасли. Ну, как – боязно! Кому охота помирать, да ещё от колдовства? Да ведь и сто рублей на дороге не валяются, в жизни таких деньжищ не видывали, хоть в руках подержать напоследок…

– Барин, – окликнул один, тощий и чёрный, с козлиной всклокоченной бородёнкой, – а коли порешит меня на месте, семействе моей деньги отдашь?

– Двести рублей пошлю твоей семье, – обещал Ивенский твёрдо, и Удальцев украдкой вздохнул – за двести рублей он и сам рискнул бы, пожалуй, если бы разрешили.

Мужик сорвал с головы шапку, разудалым жестом швырнул оземь.

– А, была не была, двум смертям не бывать… Веди, барин! Чегой отворить нужно?

Привели.

– Эту, что ль? А посторонись!

Мужик попался отчаянный – долго собираться с духом не стал, сходу рванул дверцу… Собравшиеся замерли в ожидании ужасного…

Не произошло ровным счётом ничего. Ни вспышки, ни грохота, ни крика… Израсходовала свои чары колдовская шифоньерка, даром потратил Роман Григорьевич личные сто пятьдесят рублей. Пятьдесят он дал мужику сверху – за лихость.

– Держи вот. Да домой-то донеси хоть половину, не пропей дорогой.

Едва получив деньги в трепещущие руки, мужичонка растерял всю свою удаль, принялся подобострастно кланяться.

– Ай, благодарствуйте, барин! Донесу, донесу, как можно-с не донести!

И кланяясь, задом, задом удалился.

– Не донесёт. Сейчас с дружками в ближайшем кабаке просадит. А что останется – они же и отберут, – вздохнул Ивенский, ничуть не жалея денег, но жалея «семейству» пьяницы, – он обернулся к городовому. – Велите хоть дворнику, пусть проследит, чтобы до дому шёл.

– Слушаюс-с! – городовой решительно не видел причины, по которой должен возиться со всякой рванью, но перечить столичному начальству не смел.

Итак, зловещая шифоньерка стояла широко распахнутая и радовала глаз мирным своим видом. Тит Ардалионович смотрел в её заставленное магическими вещицами нутро и думал: что же получается? Грош цена всем этим магам-академикам и их хвалёным охранным чарам, если любой может снять их снять, проявив некоторое терпение и настойчивость, и запасшись нужным количеством фикусов?

И дёрнула же его нелёгкая задать этот вопрос вслух при Листунове!

– Юноша! – голос пальмирца был полон экспрессивной укоризны. – Да неужто вы и впрямь воображаете, будто мы сняли охранные чары фикусом? Нет, нет и ещё раз нет! Это сделал за нас убийца, судя по всему, не менее опытный маг, чем его жертва. Мы же устранили, всего-то на всего, следы тех чар! Остаточные явлении, не более того! А вы придумали – чары, фикус! – он никак не желал успокоиться, отвязаться от этого окаянного растения. – Право, ну что за молодежь пошла? Чему её только учат? И главное, как принимают на службу в сыск? С такой подготовкой нужно сидеть в присутствии, бумаги переписывать набело красивым почерком, а не злодеев ловить!

Удальцев нахмурился, обидно стало чуть не до слёз. Подумалось: вот Роман Григорьевич никогда бы так не поступил, он умеет вести себя деликатно.

Да, Роман Григорьевич это умел.

– Что ж, нельзя объять необъятное, – заметил он как бы между прочим. – Тит Ардалионович – большой знаток по части колдовства народного, простого. Академическая магия – не его профиль, только и всего. Вот погодите, Иван Агафонович, столкнёмся с каким-нибудь знахарем или ведуном из лесной глуши – придёт черёд господина Удальцева смеяться над нашим невежеством.

Тут упомянутый господин Удальцев чуть снова не прослезился, на этот раз от умиления и благодарности…

Но вернёмся к содержимому шифоньерки. С первого взгляда было ясно, что злоумышленник приложил к нему руку. Пыльных отпечатков на полке не осталось, зато осталась пустота, по ширине соответствующая предмету примерно той же величины, что был похищен у Понурова.

А больше ничего полезного на месте преступления обнаружить не удалось, хотя господин Листунов ещё долго шарил по всем комнатам, ползал по полу с глубокомысленным видом и складной лупой в руке: собирал какие-то пылинки да ворсинки, раскладывал по конвертикам и многозначительно бормотал себе под нос: «Та-ак, та-ак… А это у нас что? А вот оно!» Титу Ардалионовичу было до страсти интересно, что же он там откопал, но из гордости он не спрашивал, Роман же Григорьевич никакого интереса к изысканиям коллеги не проявлял, сидел на диване со скучающим видом и листал ежедневник убитого, тут же, на полке хранившийся. Но и в нём не содержалось ровным счётом ничего, способного пролить свет на трагические события последних дней – только расписания лекций, памятные даты, списки покупок, суммы доходов, расходов, пожертвований на благотворительность и тому подобная рутина.

Наконец, Иван Агафонович счёл свой служебный долг в полной мере исполненным, и они покинули дом мага Контоккайнена. Роман Григорьевич был рад его оставить. Удивительно старомодная обстановка комнат, их душный и спёртый, пропахший сухими травами и химикалиями воздух и резкий белый свет, бьющий в незашторенные окна, действовали на него угнетающе. Очень хотелось уйти прочь как можно скорее, жаль было и себя, и Удальцева, томившегося бездельем и близостью мёртвого тела. Но пришлось ждать Листунова: вызвался проводить их в здешнее Оккультное собрание, а сам погряз в каких-то нелепых поисках, изображая из себя эдакого Огюста Дюпена – правда, тот, кажется, не пользовался лупой. Ивенский уже почти растерял остатки терпения и собирался объявить об этом во всеуслышание, когда пальмирец соизволил-таки подняться на ноги с колен, спрятал в карман свою ужасную лупу и послал городового за извозчиком.