Мы же взрослые люди

Сюда примешивались и обида, и оскорбленное женское достоинство. И разочарование, и обманутые надежды, и неоправдавшиеся ожидания. В этот чан с ненавистью летело все. Ненависть носилась в ней, как ураган. Захотелось встать и что-то с собой сделать. Выйти за границы этого мира туда, где ее не сможет настигнуть такой силы черный поток, вихрь. Выпрыгнуть в окно? Вскрыть вены в ванной? Повеситься? Зарезать мужа? Все варианты были недостаточно сильными жестами для выражения того, что с ней происходило. Надо было взорвать Землю – это бы утолило ту самую ненависть.

Она смотрела на спину мужа, смотрела на свою руку. Она смотрела на потолок, на карниз, на обои, и снова на спину мужа, на складки одеяла, которые текли от его спины к ее руке. На одеяле серые цветочки переплетались с бледно-желтыми.

И постепенно ураган утих. Нина опять погрузилась в сон. «Хорошо бы не просыпаться вовсе», – подумала она.

* * *

Ринат чувствовал, что с ним что-то происходит. Он так и говорил себе: «Что-то происходит», – и предпочитал не вдаваться в подробности. Шевеление души, воспоминания подплывали к берегу сегодняшнего дня, как утки. И он отламывал от себя куски и кормил этих уток хлебом. Хлебом насущным – тем, чем он жил сегодня. Его юность, его приключения на дачах, Нина, такая смешная и манящая. Потому что москвичка? Потому что так же, как и он, слушала «Гражданскую оборону» и «Нирвану»? Ее светлые волосы и немного пухлые руки с гибкими, музыкальными пальцами. Ее улыбка, спортивный костюм в полоску. Нина была для него не столько человеком, не столько девочкой, сколько светом маяка, что ли, куда он решил плыть на своей лодке. И вот доплыл. И та Нина осталась в прошлом. Потому что в нынешней жизни уже все шло по-другому.

Та Нина была статуей в парке. Прекрасной, совершенной, инвентаризированной в его голове как прошлое вместе со всеми чувствами и чаяниями. Статуя хранилась в том отсеке памяти, из которого обычно ничего не запрашивалось. А тут эта встреча. Зачем? Зачем ворошить? Но что-то с ним происходит после этой встречи. Что-то теплится, разливается по телу, щекочет мозг. Он чувствовал, как в бедрах тоже стало теплее, легким возбуждением отозвался член. Но уж этот персонаж отзывался очень часто и на многое. «Что-то происходит», – подумал Ринат.

Ринат припарковал машину во дворе, ему повезло, нашлось свободное место прямо напротив подъезда. Поднялся по лестнице на второй этаж. Зеленые стены, выкрашенные масляной краской, немного оббитые ступени и коричнево-красная краска по краям. Открыл дверь ключом с брелоком в виде черной книжечки, внутри которой жена приклеила фотографии детей и себя. И зашел в свой мир.

Диляра встретила его мягкой улыбкой. В квартире уютно пахло пирожками. Его жена безупречно готовила эчпочмак. Безупречно поддерживала порядок в доме. Безупречно справлялась с детьми. Ее ни в чем нельзя было упрекнуть. Ну, если только в паре килограмм лишнего веса. Но и это ей скорее шло, чем портило. Ринат машинально поцеловал жену в щеку, она пошла накрывать на стол.

Эля подбежала к нему радостно, как только умеют дети. Он подхватил ее на руки и закружил. Кудряшки весело разлетались вокруг дочки. Эльвира смеялась, как волшебный колокольчик.

– Мама меня причесывала, но недопричесала. Я хочу, чтобы меня папа теперь причесал.

Ринат взял расческу и принялся расчесывать блестящие волнистые волосы дочки. Аккуратно заплел две косички, завязал резиночки на концах. Сгреб дочь в охапку и прижался к ее голове носом. Детский родной запах. Папа пощекотал живот малышки, поцеловал коленочки. Эля заливалась счастливым задорным смехом.

– Давай поиграем в капканчики, – предложила дочка.

Это была придуманная ими двоими игра. Папа обнимал дочку, а она выбиралась из его обнимашек. Оба участника обожали свою забаву.

– Пора ужинать, – позвала с кухни Диля.

– Но сначала мыть руки, – сказал папа Эле. И сам первый пошел в ванную.

В ванной на стиральной машинке лежали презервативы. Два презерватива в пластиковых упаковках без коробочки, если быть точным. Два презерватива, которыми никто в их семье не пользовался. А в машинке стирались джинсы Рината. Те самые джинсы, в которых эти два презерватива лежали до того, как они стали лежать здесь. Ринат помнил, как убирал их в карман, но в тот раз они не пригодились. И он забыл про них, когда бросил джинсы в стирку.

Эти презервативы на машинке означали то, что Диля достала их из кармана, положила сюда и загрузила джинсы в барабан. Это означало, что жена про все догадывалась.

Ринат спрятал презервативы. Помыл руки себе, Эльвире и сел за стол ужинать.

Свежий и вкусный ужин – не придерешься.

Диля вела себя как ни в чем не бывало. Непринужденно, спокойно, смиренно. Собрала посуду, домыла сковородку. Пошла укладывать Элю спать.

Ринат включил телевизор, но не смотрел его. Налил виски, но не спешил его пить. Он думал о презервативах. О том, что обычно хранит их в машине в бардачке. И если кладет в карман, то, как правило, всегда использует. Он думал о своей жене Диле. Но мысль о ней была такой короткой. И сразу обрывалась острым чувством злости. Он снова попробовал подумать о жене. Злость обдала его новой волной еще большей силы. Диля – и с Ринатом опять что-то происходит. Такое, чего не должно бы происходить. Любил ли Ринат в этот момент свою жену? Очевидно нет. Ненавидел ли он ее? Очевидно да. Остервенело, слепо, незаслуженно. Он ненавидел в эту секунду свою безупречную жену, которая ни в чем не давала себя упрекнуть.

Ярость совершенно необъяснимо клокотала в нем диким звериным огнем. Ярость, которую от страсти отделяло что-то незначительное.

Диляра вышла из детской. Собрала постиранные вещи в таз. И пошла их вешать на балкон. В аккуратном халате на молнии, с хорошим, не пошлым рисунком, она стояла на балконе и развешивала вещи на веревках. Движения ее были просты, даже грациозны.

Ринат смотрел на фигуру женщины на балконе. Матери его детей. Конечно, она знала о его изменах. Невозможно не догадаться, она же не дура, думал он. Но ни разу за все годы измен, а их было множество – этих лет, ни разу она не дала понять, что знает, что огорчена, что злится. Казалось, что у Диляры просто были отключены опции выражения негативных эмоций по отношению к мужу. Может быть, ее все устраивало, а может быть, она думала, что все мужчины подвержены недугу неверности. Все без исключения – и ее муж, разумеется, тоже. И поэтому надо просто закрывать на это глаза. И она так и жила – с широко закрытыми глазами.

Диля развесила вещи и стояла, глядя в ночное небо, которое было почти не рассмотреть за деревьями. Второй этаж. Птицы невысокого полета.

О чем она сейчас думает? Чего она вообще хочет?

По неизвестной для Рината причине ему внезапно стало казаться, что эта женщина его убивает. Хитрым, незаметным, никак не обличимым способом. Покладистостью. Бесстрастностью. Безразличием. Какой-то внутренний демон нашептывал ему даже не мысль, а предмысль – он гибнет из-за нее. И чувство ярости в нем стало еще сильнее. Он защищался от жены слепой, дикой яростью. Яростью зверя, соскользнувшего в слишком глубокую для него яму.

Кровь бежала по венам в бешеной пляске. Ринат буквально ощущал, как она ошпаривает его изнутри. Одичавшая кровь, кровь охотника-убийцы. Он представил, как подходит к жене и резким движением сбрасывает ее с балкона. Если действовать быстро, то она не успеет сориентироваться. В его воображении уже случилось все. Он видел вопросительный испуганный взгляд жены. Он ощущал пальцами мягкое бедро, в которое погружается рука, и резкий рывок. А дальше свобода. Тишина. И балкон, на котором только белье и никакой жены.

Диляра вышла с балкона так же невозмутимо, как и зашла.

– Ильдар сегодня на сборах, – сказала она.

Ринат подошел к ней, расстегнул халат. Содрал его с жены, как кожу. И стремительно впился в ее смуглое рыхлое тело. Она не противилась, не радовалась, не удивлялась, несмотря на то что их супружеская близость с некоторых пор случалась не так уж и часто. И через несколько минут, когда все уже было кончено, Диляра невозмутимо подобрала свою одежду и направилась в душ, чтобы после так же спокойно лечь спать.

Ринат сидел напротив раскрытого балкона, на котором было белье и не было жены. Обновлял стакан снова и снова. После секса неистовая злость отступила, думалось легче. Вопросы появлялись в голове без ответов. Поезд из вопросов.

Ведь все же отлично, но почему так паршиво? Где я допустил ошибку? В каком именно месте поворот оказался не тем? Когда именно я сбился с пути и оказался именно тут – в этой точке реальности? Почему это случилось именно со мной? С моей семьей, с моей женой? Где-то же у нее все равно есть чувства?

Илья и его волна

За восемь месяцев до письма

Илья, муж Нины, как уже повелось, выходные проводил с пользой – на тренингах и в духовных исканиях. Раз в три недели тренинги были с выездами-интенсивами. Медитации, занятия йогой, работа в группах, индивидуальный коучинг и подготовка к ретриту. Все это постепенно расширяло внутреннюю вселенную, наполняло силой и позволяло решать личностные и внешние задачи.

Поначалу Нина в этом шла за мужем, но когда Илья нашел своего гуруджи, то с ним у Нины сразу не заладилось – слишком крепкий замес всего в одном уникальном учении. Нина постоянно заходила в тупик, когда соотносила одни постулаты с другими. Да и сам вид «гуруджи», прибывшего из Ульяновской области и в прежней жизни звавшегося Владимир («Ленин», – добавляла Нина), не вызывал особого трепета. Конечно, гуруджи было послано новое имя, кажется Анируддха Виджай (что означает «беспрепятственная победа»). У Владимира были не менее грандиозные планы, чем у его тезки-земляка – он собирался стать первым российским Буддой. На полном серьезе. Но такого уровня серьезности у Нины не скопилось, она отошла от этого учения и была изгнана из клана будущих Будд.

Илье новое учение нравилось, давалось легко и как минимум вдохновляло. Такой уж склад психики. Родись Илья на пятнадцать лет раньше, был бы отличным комсомольцем. Поначалу Нина радовалась за мужа, что он обрел свою волну и не прозябает в унынии, в котором Илья решил прозябнуть сразу после их свадьбы. Потом она стала опасаться за его психическое равновесие, потому что Илья нырнул в новорощенную эзотерику с головой, совершенно отключив критическое мышление.

Нина тогда начала штудировать информацию по сектам, как из них спасать близких. Шло время, увлечения Ильи отражались на их общем кошельке незначительно. Никто не просил его продать квартиру и уйти с работы. Илья стал стабильно бодр, начал практиковать позитивное мышление и аффирмации. И Нина поверила на какое-то время в то, что это решение, выход. Но потом поняла, что это скорее уход из реальности, ее избегание. Илья отдалился от семейных дел, отдалился от сына. Отдалился от Нины. Ей казалось, что он оставил ее, поместил на полку в серванте, как дорогой трофей, а сам двинулся дальше за новыми достижениями.

На неделе муж собирался уехать в свой первый ретрит. Илья пребывал по этому поводу в крайней степени ажитации. Он переходил на новую ступень развития, так он и говорил Нине, где каждый вынужден платить чем-то дорогим за право обладания новыми знаниями. Плата не деньгами. Плату назначал гуруджи, у Ильи это была отвязка от семьи. Не развод, нет! Просто отвязка. Илья рассказывал, как представлял каждого из них отдельной космической галактикой и чувствовал ток вселенского тепла. В своей медитации он увидел, что отвязка Богдану пойдет на пользу и Нине тоже не повредит. Он представлял, как рвет обвязывающие и удушающие их нити, и все галактики улыбаются.

Как именно улыбаются галактики?

– Только важно, чтобы вы тоже не держали нити. Ты как мать объясни это Богдану. Каждый из нас личность, космос, демиург, и родственные связи лишь ограничивают нас, ничего не давая взамен, кроме плена.

Нина вздохнула только. Сотый разговор в таком ключе, все аргументы она исчерпала – Илью не прошибешь. Он как в броневике, на котором стоит сам Ленин.

* * *

– Он будет месяц работать над своей духовной составляющей – снимать умственное напряжение, слушать потоки информации земли.

Обе вздохнули.

– Ох. Это еще не самое ужасное, что может произойти с мужиком, – говорила Нине мама, – главное, что не пьет, – добавляла она и тут же вспоминала нехорошими словами первого зятя.

– Нашел такой способ справляться с кризисом среднего возраста, – отвечала Нина и вертела в руках кружку с чаем. Обычным черным, с лимоном. У Нины дома пили только иван-чай (экологически чистый), который собирали люди гуруджи. «А обычный-то вкуснее», – промелькнула мысль. На родительской кухне Нине было по-детски уютно. Она все чаще вспоминала детство, которое от долгой выдержки в бочке памяти становилось все ярче, добавлялись разные ягодные нотки, а сейчас еще простой и любимый привкус лимона. Нина смаковала воспоминания, как хорошее вино, так было легче глядеть на это неведомое чудище – кризис среднего возраста.

– Кстати, не передашь ли отцу этот коньяк в знак примирения? – И мама протянула вычурную бутылку в виде туфельки. Жидкость внутри была мутноватая.

– Мам, он не общается со мной так же, как и с тобой. Не отвечает на звонки, не пишет эсэмэс, как я ему передам? – Нина машинально взяла бутыль-туфлю. – Слушай, тут какой-то осадок. Смотри, коньяк мутный!