~ А. Часть 2. Найти тебя

И тут из-за стены помещения, рядом с которым мы стоим, слышится до боли знакомый голос:

– Ань, ты мне сцен тут не закатывай! – это, естественно, Сечин.

– Сцен не закатывай? Ах ты… Да я тебе еще не то сделаю, – кипятится Анна Михайловна, но тон послушно снижает. – Я кому вчера говорила, чтобы ты сюда не являлся? Ты что, железный?

– А ты? – легкая насмешка в голосе.

– Так, пошел вон отсюда! Тем более, что, к твоему сведению, там Наташа к тебе девушку с телевидения привела.

Молчание.

– Та-ак, – глубокомысленно произносит Сечин. – И ты с ней, естественно, уже пообщалась?

– А что, надо было у тебя разрешение спрашивать? – голос Анны Михайловны звучит неразборчиво, но, судя по интонациям, женщина извиняться не собирается: – Сказала… тебе отдыхать надо… а не по телевизорам бегать, – доносится до меня ехидное.

– Ну, спасибо тебе, Аня. От всего сердца! – такое ощущение, что сейчас Сечин ее убьет («Или я – его…»). – Ладно, все, проехали. – Звук шагов, хлопок двери, я придвигаюсь ближе, и жалюзи у окна, рядом с которым стою я, медленно поднимаются. Невидимый мне механизм накручивает ткань вверх, и передо мной возникает знакомый торс, облаченный в бледно-зеленую униформу, обнаженные до локтя красивые смуглые руки с дорожкой темных волос, широкие плечи, золотистое горло с четко, даже воинственно обозначившимся кадыком, марлевая повязка и, наконец, его глаза – острые, зеленые, ослепительно яркие, но немного грустные. Но самое интересное, что в них нет ни капли вины: Сечин глядит так, что прочитать его взгляд невозможно. Он всегда от меня закрывался. Не мигая, смотрю на него. Все стало ясно. Он действительно никогда меня не бросал. Он был рядом. Близко. Всегда.

Но с тем, что я чувствую к нему, мы еще разберемся. А пока я поднимаю руку, прикасаюсь указательным пальцем к стеклу и глазами спрашиваю: «Где Данила?» Сечин указывает влево, чуть-чуть отодвигается в сторону, и я вижу то, что запомню на всю жизнь. Длинная, напоминающая бокс, койка. Руки, раскинутые в стороны – так, что тоненькая фигурка подростка напоминает распятие. Трубки. Голубой свет. И безмятежное лицо моего ребенка, который спит и мирно дышит во сне, а на губах у него играет тоненькая улыбка, словно он говорит: «Я люблю тебя. И я буду жить».

Не говоря ни слова, приваливаюсь лбом к стеклу, обвожу дрожащими пальцами контуры его хрупкого тела. Силуэт расплывается. Наверное, я сейчас плачу? Провела рукой по глазам – и ладонь стала влажной. Всхлипываю, шмыгаю носом. Да, я плачу. Не знаю, сколько я простояла вот так. Не признаюсь, о чем я просила, беззвучно шепча губами знакомую с детства молитву. Все самое страшное уходило от нас. Все самое страшное кончилось. И хотя впереди нас с Данькой ждали годы лечения и наблюдений, как предупреждал меня Сечин, все самое страшное было уже позади. В тот миг, подаривший мне чудо, я наконец осознала, что никогда не смогу предать мужчину, спасшего моего ребенка».