~ А. Часть 2. Найти тебя

Мы стали классическими противоположностями: он – слишком взрослый и сдержанный, привыкший все держать под контролем, я – необузданная и спонтанная, предпочитавшая скорей застрелиться, чем принять его точку зрения. Мы ругались с ним до смерти. К тому моменту я уже поняла, что он отчаянно мне нравится, но раньше перекрасила бы волосы в зеленый цвет, чем согласилась с тем, что у нас может случиться что-то серьезнее, чем обычный спонтанный секс – тот самый, после которого вы остаетесь либо друзьями, либо знакомыми, которые идут по одной улице, но при виде друг друга предпочитают перейти на другую сторону, чтобы просто не встретиться.

Секс случился вчера, и наш космос вдруг сузился до понимания, что так, как было у меня с ним, с другими уже не будет. Мы совпадали с ним идеально, до миллиметра кожи, до такта дыхания, до децибела стона, и, если бы у желания не было названия, я бы дала ему его имя. Затем пришло утро и мой первый осознанный страх, что сейчас все оборвется, и мы станем просто знакомыми. Но мы не стали знакомыми, и не стали друзьями: «мы» вдруг переросло в нечто большее. Вдруг оказалось, что влечение и влюбленность всегда начинаются одинаково. Вдруг обнаружилось, что путь от полных противоположностей до единого целого может быть меньше месяца. Вдруг оказалось, что ты почти в него влюблена и готова драться с соперницами. И, подустав отгонять от него девиц, ты пускаешься на маленькую провокацию, чтобы он сам разогнал всю свою девичью галерею, хотя и дураку ясно, что последнее, что ты сделаешь, это ему изменишь.

Он меня зацепил. Очень сильно. Сильнее, чем я сама думала. За несколько дней прочитал меня, разобрал и вдруг сложил заново. Я стала другой с ним и наконец поняла, что сначала я просто женщина. Страсть, ревность… вдруг обострившееся во мне чувство собственницы, которое до этого молчало с другими. Он смотрел на меня так, словно за то, чтобы быть рядом со мной, он отдал бы полцарства. Он глядел так, словно не замечал ни моей бледной кожи, ни отсутствия макияжа, ни утренней хрипотцы в моем голосе. Но я все-таки видела: он не влюблен в меня – он увлечён мной. Да, жадно, да, остро, но он всего лишь увлекся. В нем оставалось нечто такое, из-за чего он продолжал не подпускать меня близко. И это чувствовалось даже в том, как он строил фразы. Я стала говорить «мы». Он предпочитал оперировать такими понятиями, как «я» и «ты». Да, как ни горько это осознавать, но он всего лишь увлекся, а любое влечение, как известно, проходит, и это вам скажет каждый второй мужчина. И каждый первый тоже…

«Мы знаем, где все закончится. Если ты скажешь мне, что устала от отношений или что завтра выходишь замуж, то я тебя отпускаю, и ты больше не возвращаешься». И это тоже его слова. Да, он закрытый, он разный, он сложный, но он ни разу мне не соврал. И как бы мне не хотелось поверить в сказку о доброй фее и happy end романа, я тоже знаю, где все это закончится. Через месяц, максимум через два, когда «заяц» поднимется на ноги, я должна буду вернуться к неоконченной истории с Игорем, и Сечин, узнав об этом, уйдет. Уйдет сам, первым. Такие, как он, не прощают измен – таких, как он, не бросают.

Ополоснула кисти и бросила взгляд на себя в зеркало. Напряженное лицо, припухший, еще не отошедший от его поцелуев, рот, и лихорадочно блестящие глаза женщины, которая сходит с ума по мужчине и боится его потерять. Я запуталась в сотканной мною же паутине… Но если мне так больно сейчас, то что же будет после, когда мы расстанемся и все оборвется?

«Господи боже, – вихрем проносится в моей голове, когда я утыкаюсь взглядом в отражение своих застывших зрачков, – здесь, в реанимации, в паре метров от меня лежит мой больной ребенок, которого я не видела целые сутки, а я думаю только о Сечине». Стыд – нереальный, моментально смявший меня, наваливается с такой силой, что я зажмуриваюсь и приваливаюсь к умывальнику, чувствуя, как лицо начинает пылать. Холодеют кончики пальцев.

Скажите мне, я вообще – нормальная, если вместо того, чтобы сидеть с ребенком, отправилась из «Бакулевского» на квартиру к Сечину и полночи там развлекалась? Я нормальная, вообще, или у меня нет ничего святого? Нет ничего, ни в мозгах, ни в душе? Сорвалась… куда, зачем? Похоть одолела? Полгода не было секса – и поплыла? Господи, да что же я за человек-то такой, а?

«Данька, мальчик, пожалуйста, прости меня!»

На лбу и висках моментально проступают капли холодного липкого пота, и мне уже отчаянно хочется сунуть в рот кулак, чтобы не закричать.

– Саш, полотенце возьмете… Саша, что с вами? – пугается Наталья Павловна, которая, бросив совать мне полотенце, с тревогой вглядывается в меня.

– Ничего… Не надо, – трясу головой, провожу рукой по лицу. Боясь, что эта женщина сейчас начнет пичкать меня лекарствами или, что еще хуже, бросится звонить Сечину со словами, что «Саше плохо», отклеиваюсь от умывальника. – Все нормально, – сглотнула комок, вставший в горле. – Наталья Павловна, скажите, пожалуйста, а вы Данилу Кириллову сегодня видели?

– Видела, – кивает она и, кажется, чуть успокаивается.

– И как он?

– Нормально.

«Что-то сухо она отвечает…»

– А скажите, ночью с ним кто-то сидел?

– А вы, Саша, простите, но – кто вы этому мальчику? Просто, – она неловко мнется, – я так поняла, что вы собираетесь здесь передачу снимать, а к мальчику вас пускают, потому что Арсен, как лечащий врач, за вас попросил, – неожиданно заключает она, чем и ставит меня в тупик.

– Да, передачу… – бормочу в ответ я, лихорадочно пытаясь сообразить, каким образом Сечин из консультанта-хирурга вдруг превратился в лечащего врача? Ну ладно, предположим, я еще могу поверить в то, что Арсен вместе с Литвиным операцию вчера проводил, но то, что он стал лечащим врачом Данилы – это уже нечто новенькое.

«Он же, по его словам, не лечит детей!.. Так, интересно… И что тут вчера было?»

– Вы, Саша, с Арсеном на эту тему поговорите, – мягко советует Наталья Павловна, но голос у нее непреклонный.

«Нет, это не „Бакулевский“ – это какая-то тайная организация, где все нити заговора ведут исключительно к Сечину», – раздраженно думаю я, еще не отойдя от жаркой волны стыда, испытанного мной при мыслях о «зайце», на которую уже накатывает порция привычной злости на Сечина, в очередной раз ухитрившегося провернуть все дела за моей спиной.

– Саша, а вы с Арсеном как договаривались? – отвлекает меня голос Натальи Павловны, успевшей протянуть мне кипельно-белый халат.

– О чем? – изгибаю бровь я, машинально просовывая руки в широкие рукава халата.

– Я имею в виду, вы с Арсеном где договорились встретиться: у реанимационной или у палаты ребенка? – терпеливо объясняет мне Плехова.

– А-а… А мы никак не договаривались, – надев халат, оглядываюсь в поисках своего мобильного. – Сейчас я ему наберу, и мы с ним это выясним.

– Нет, нет, нет! – Наталья Павловна прямо пугается. – Во-первых, раз руки чистые, то не надо хвататься за телефон. Во-вторых, если Арсен, – это сказано почти с придыханием, – успел переодеться, то трубку он не возьмет. Вот что, – Наталья Павловна задумчиво глядит на меня и складывает губы уточкой, – давайте так сделаем: я вас до палаты, где лежит мальчик, доведу, а Арсен вас там перехватит.

Забавно, но в том, как она произносит его имя: «Арсен!» чувствуется даже не уважение, а восхищение – она чуть ли не боготворит его! Честное слово, я прямо преклоняюсь перед этим мужчиной: успел не только создать в «Бакулевском» культ своей личности, но и окончательно заморочить мне голову.

«Видимо, Плехова не так давно с ним работает: еще не видела, что он в принципе может выкинуть», – мстительно думаю я, когда Наталья Павловна подзывает меня к двери. Выходим из кабинета, Плехова запирает дверь и ведет меня к глухому отсеку. Вместе проходим распашные двери толстого закаленного стекла с надписью: «Реанимация». Здесь очень тихо. Мимо нас проследовала пара хирургов в униформе зеленого цвета (что-то типа футболки и брюк плюс маски и белые шапочки). Шагая за Натальей Павловной, я осматриваюсь по сторонам, ловлю глазами голубоватый цвет, выбивающийся из периметра длинных окон палат с какой-то сложной, бесшумно работающей, мерцающей разноцветными огоньками техникой, носом ловлю знакомый запах больницы и – будоражащий – антисептика, но где-то между общей нервозностью и радостным предвкушением, что вот-вот, еще немного, и я увижу Данилу, рождается давно знакомое уютное чувство уверенности, которая была у меня только с ним: что каждый мой шаг, который приближает меня к нему, он чувствует своим новым сердцем.

Минута – и Наталья Павловна подводит меня к реанимационному блоку, закрытому со стороны коридора синими жалюзи.

– Наташ, Арсен где?

Оборачиваюсь на глуховатый, прокуренный, довольно резкий голос и вижу, как к нам стремительно приближается низенькая, очень полная женщина с ярко-рыжими волосами и ультракороткой стрижкой. Заметив мой взгляд, женщина быстро кивает и отрывисто произносит: – Здрасьте.

– Добрый день, – вежливо отзываюсь я, ожидая, что эта дама сейчас проводит меня к Арсену.

– Это Александра Аасмяэ, она с телевидения, – мнется Наталья Павловна.

– Да? Очень приятно, – мельком бросив на меня еще один взгляд, женщина нетерпеливо морщится. – Так где Арсен?

– У Кириллова, – Наталья Павловна указывает на окно помещения, напротив которого мы и стоим. – А что случилось, Ань?

«Итак, рыжеволосую женщину зовут Аня», – думаю и с тоской смотрю на реанимационную палату, в которой лежит Данила. Нет, ну что за несчастье такое? Всего секунда отделяла меня от него – и вот, нате вам, принесла эту Аню нелегкая.

– Уже? Лихо! Нет, ты представляешь? Я же еще вчера сказала ему, чтобы он утром сюда не являлся, потому что я на дежурстве, и что после такой операции, которую он вчера проводил у этого ребенка, – кивок на окно помещения, и я замираю, – отдыхать нужно, как минимум, сутки, а он все равно явился! Он вообще спит, паразит? Супермен чертов! Всё главному расскажу, – мстительно обещает рыжеволосая Аня и косится в мою сторону, а я медленно обращаюсь в статую.

– Ань… Аня… Анна Михайловна! – жалобно просит Плехова и указывает на меня глазами, типа, это – чужой человек.

– Да ну, тоже мне, секрет Полишинеля, – пренебрежительно машет рукой Анна Михайловна. – Раз Александра… Александра? – деловито уточняет она, и я сглатываю, что, видимо, воспринимается, как мой кивок. – Ну вот, раз Александра с телевидения, то пусть покажет в своем репортаже, какие сотруднички тут работают. Честное слово, много чего в своей жизни видела, но Сечин вчера меня просто ошеломил! Руки над парнем так и летали… Над выходным отделом желудочка стенку вскрыл ювелирно, и с такой же точностью место дефекта закрыл. Полное впечатление, что я вчера живого Бога за работой видела… Он мальчику жизнь вчера спас, – просто добавляет она, взглянув на меня, и у меня по спине мурашки бегут. – И этот, Литвин, тоже хорош. Не успел открыть глаза на больничной койке…

– На… какой койке? – шепчу я (голова идет кругом).

– Да Литвин пару дней назад в аварию угодил, – деловито сообщает Анна Михайловна. – И тоже, туда же, сопляк с бородой – вслед за своим лучшим другом! Лежит с переломами и названивает мне с вопросами: как ребенок, как операция, да как анестезия прошла? Сечин, видимо, телефон не берет – то ли в своем духе эсэмэской отделался, то ли не хочет лишний раз его беспокоить, так Литвин мне названивает! Всё главному расскажу, – злорадно обещает Анна Михайловна и, не прощаясь, уходит.

«Сейчас я умру, – отрешенно думаю я, – или с ума сойду…»

– Вот, Саш, видите, как живем? Я молчу: информацию давать не положено, а Аня, то есть Анна Михайловна… – Плехова виновато пожимает плечами, – тоже хороша: кричит на Арсена, а сама после восьмичасовой операции, которую на ногах выстояла, дежурила тут всю ночь с мальчиком, чтобы Арсен отдохнул и хоть немного выспался.

«А он выспался… Из-за меня спал часа три, по-моему…»

– Руки у него золотые, – заключает Наталья Павловна.

«Да, у него они золотые… А у Анны Михайловны – золотой язык…»

– А Анна Михайловна – это кто? – слабым голосом интересуюсь я, медленно оживая.

– Анна Михайловна? Наш главный анестезиолог.

– Ясно. А где Данила? – окончательно прихожу в себя я.

– Тут. Только Арсен сначала команду даст…