~ А. Часть 2. Найти тебя

– Прости, детка, я, кажется, перестарался, – слабо усмехается он.

– Прости, я, кажется, тоже. Просто ты потрясающий любовник. – Ложусь на бок, лицом к нему, беру его за руку. Закрываю глаза и, чувствуя, как он с веселым изумлением глядит на меня, с улыбкой отправляю себе под щеку его теплую ладонь, понимая, что, хотя завтра я, возможно, и буду ходить с трудом, это не важно, потому что самое главное заключается в том, что больше мы не одни – ни он, ни я».

Глава 2. Треугольники

– А разве людей надо понимать?

– Конечно. Иначе как же с ними ужиться?

    «Певчая птица крылья не машет» («Saezuru Tori wa Habatakanai»)

Февраль 2017 года, Москва.

1

Квартира Арсена. Бакулевский центр.

«Проснулся в семь утра от того, что рядом на тумбочке пиликал будильник, а еще от того, что на моем плече тихо спала Сашка. Изогнувшись, ухитрился прихлопнуть ладонью часы. Посмотрел на нее, улыбнулся. Нет, спит она, конечно, потрясающе: спокойное, безмятежное лицо, вызывающе припухшие губы и беззащитная кисть руки, уцепившаяся за меня так, словно она боялась, что меня от нее заберут. Разглядывая ее, осторожно погладил ее тонкие длинные пальцы и откинулся на подушку.

Голова поразительно чистая, как поверхность стеклянного шарика, и я начинаю гонять в ней мысли, туда-сюда. Странный вчера был день, и еще более странный вечер. Сложная операция, когда все, что ты знаешь, сосредоточено в твоих руках. Очередная маленькая победа над смертью, усталость. Внутреннее опустошение. Катя… И вдруг – нечаянная встреча в вестибюле, когда ты уже успел убедить себя в том, что ты больше не хочешь ЕЕ видеть. Резкий, как толчок ладони в грудь, удар в сердце, когда ты внезапно ощущаешь всю её боль, отчаяние и растерянность. Попытка уйти, сбежать от нее – и все равно ты возвращаешься к ней обратно, потому что не можешь бросить её вот так, одну – а может, ты просто не можешь уйти от неё… Поездка ко мне, ее лихорадочные, странные и, в то же время, пустые взгляды. Мой побег от неё на кухню, где я, закрывшись от неё дверью, стоял у мойки и, вцепившись в столешницу, мучительно пытался сообразить, почему же все так нелепо? Приоткрытая дверь в ванную, как ее маленькая провокация. И её по-настоящему сильный ход – взмах полотенцем, обнажающий тело, и ты, кипя от злости на собственное бессилие перед ней, уже собираешься её раздавить, но вместо этого берешь у нее всё… Крик, сорвавшийся с ее губ, распявший тебя с ней рядом. Очередная попытка уйти от нее, закрыться, убраться в свой безопасный кокон – и её возвращение, но в этот раз настоящее и осознанное, как и её желание, резко, сильно, до чертиков впечатавшееся ей в сетчатку.

«Что-то идет не по плану», – говоришь себе ты, хотя давно уже знаешь, что это «не по плану» началось не вчера, а, кажется, в тот самый день, когда вы впервые встретились. Но если сначала ты пытался сбросить «это» с себя, стереть, избавиться от него всеми силами, то сейчас ты ощущаешь себя в совершенно незнакомом тебе состоянии удивительного умиротворения. Мне действительно хорошо с этой женщиной. И мне нереально уютно сейчас, точно я понял, что отныне она и я будем смотреться только в одно зеркало.

Так что же это такое, чувак? Ты говоришь себе: «Я не знаю», но ответ есть. Больше того, он буквально лежит на поверхности. Он был даже тогда, когда ты загораживался от неё баррикадой из слов, вроде «влип», «сдался» или «попался». Но ты не сдался – просто ты пока что предпочитаешь не произносить «это» вслух, обойти стороной, точно боишься сглазить. Просто тебе нужно время. Просто так проще, так легче. И так пока что проще ей, раз уж она сказала тебе, что «больше не хочет выбирать сердцем».

В какой-то момент в голове возникает мысль, что надо бы встать с кровати и убрать ту фотографию из гостиной, спрятать ее от греха подальше, но я уже знаю, что не сделаю этого. И дело даже не в том, что Саша наверняка ее уже видела, а в том, что, хотя я пока не готов выложить ей о себе всю правду, обратный отсчет уже начался и отступать мне, в общем-то, уже некуда.

Кожей плеча почувствовал взмах ее ресниц, прежде чем услышал ее севший со сна голос:

– Здравствуй.

– Привет, – с улыбкой смотрю на неё. Интересно, что в глазах у нее сейчас столько чувств, что даже становится непонятно, как у одного человека в принципе может быть такая палитра эмоций: ощущение безмятежности утра, радость при виде меня («Ты здесь»), смущение при воспоминании о первой совместной ночи («Боже, что я творила»), внезапная тревога, навеянная, очевидно, мыслями о ее мальчике и что-то еще. Ожидание. Она пытается угадать, как я себя поведу – и в следующий момент я ловлю ее губы, а она упирается спиной и пяткой в матрас.

Еще через минуту моя ладонь лежит на ее животе, а я делаю то, что, в общем, не особо люблю, но то, что ей, кажется, нравится: едва уловимыми круговыми движениями мягкого, расслабленного языка медленно продвигаюсь вверх по её розово-нежной плоти. Ее мягкий интимный запах и тихие, чуть смущенные мурлыкающие горловые стоны, от которых с ума можно сойти. «Господи, Сашка, как же ты это делаешь?» Мой резкий, внезапный укол языком, проникающий внутрь нее, и она тихо вскрикивает. Но мускулы ее живота под моей рукой уже напряглись, а значит, она уже близко. Нарочито медленно выхожу из нее, покружил губами по шелковистой коже между ее распахнутых ног. Внутренняя поверхность бедер у нее очень чувствительная, и Саша снова начинает постанывать. Чуть протестуя, зовет меня:

– Арсен, – и, часто дыша, приподнимается, глядя, как моя ладонь припечатала ее живот, а моя взъерошенная голова ритмично и медленно движется между ее разведенных коленей. Поднял глаза, поймал ее взгляд, ухмыльнулся и, провоцируя ее, неторопливо облизнул кончики своих пальцев. Сашка широко распахнула глаза, простонала и откинулась на подушку. Локтем прикрыла лицо и, конвульсируя, всхлипнула, когда я, сменив тактику ласки, прижал пальцы между ее раскинутых ног и, медленно кружа ими, приподнялся на локте и сомкнул губы вокруг маленькой родинки на ее снежно-белом лобке, языком прошелся по острой косточке таза, напряженному животу, кожа которого казалась почти перламутровой от тонкой пленки влаги и льющегося из окна света. Лаская ее, обвел губами поднимающиеся и опускающиеся струнки ребер, окружность груди, втянул в себя напряженную розовую ареолу и наконец поймал ее раскрытые для меня губы.

Она ответила, простонала мне в рот и завелась ещё больше. И кажется, ей – слава Богу! – уже наплевать, что за окном утро, и что я вижу ее вот такую, постанывающую и раскрытую, с поднимающимися вверх-вниз бедрами, которые повторяют движение моей руки. В последний раз нашел ее губы, в последний раз медленно покружил внизу пальцами, и, резко съехав на локтях вниз, также жадно, как целовал ее, накрыл ее ртом – правда, успев ладонями защитить ее кожу от уколов своей щетины. В ответ раздался пронзительный крик, и Сашка стала сжиматься. Еще через минуту забилась, практически складываясь пополам, сжимая коленями мою голову, извиваясь и пытаясь вывернуться из-под меня.

Поджимая пальчики ног, что-то отчаянно кричит на эстонском. Тяжело дыша, смотрю на нее. «Господи, – проносится в голове, – да я же, кажется, впервые понял значение фразы «до безумия хотеть женщину».

Но так не бывает, когда тебе уже тридцать шесть, и ты видел все. Но, видимо, «это» уже действительно витает в воздухе, потому что даже самоубийственная мысль о том, что я становлюсь элементарно гормонально зависим от этой женщины, не вызывает протеста.

Сажусь на колени. Ее частое, прерывистое дыхание – и рука, которая ложится мне на бедро и, поглаживая, пытается вернуть меня к ней обратно.

– Сейчас, детка, подожди, – лезу в тумбочку. Прошуршал фольгой, взглянул на нее, томную и расслабленную – и тут мне в голову пришла одна интересная мысль. Перегнувшись через нее, хватаю свою подушку.

– Хочешь меня придушить? – лежа на боку, слабо усмехается Сашка, наблюдая, как я сворачиваю подушку вдвое.

– Обязательно. Но чуть позже, – вернул Сашку спиной на кровать, приподнял ее бедра.

– У тебя криминальные наклонности, – протестует она, когда скомканная подушка отправляется ей под задницу.

– Еще какие, – закидываю на себя ее ноги.

– Интересно, и почему ты всегда предпочитаешь быть сверху?

«И действительно, почему?» Хмыкаю:

– Потому что снизу я беззащитный.

Вхожу в нее.

– Кто, ты? Ха-ха… ой!

– Ну не ты же, – делаю второй толчок. – Это ты у нас даже если снизу, то все равно сверху.

– Да? – изгибаясь, уперлась ладонью в изголовье кровати и затылком в матрас, подставляя мне под обозрение изгиб груди, тонкую линию талии, бархатистый живот. Картинка такая, что смотреть можно до бесконечности. И… надо ли говорить, что я отчаянно увлечен этой женщиной?

– Все, шш. После поговорим. – Третий, уже резкий толчок в нее, и ее руки поднимаются, ищут меня. Поняв, что ей до меня не добраться, разочарованно стонет. Еще один толчок, в этот раз медленный и глубокий, и она впивается ногтями в матрас. – О… о Господи!

Вот этот-то стон меня и доконал. Впрочем, она всегда умела выворачивать меня наизнанку. Сходу взял нужный темп. Понемногу забирая ее с собой на «тот» свет, сжал ее бедра, добавил пальцы, и она вскрикнула. Еще пара минут, и она, кажется, готова, но я чувствую, что она машинально закрывается от меня – поза чересчур откровенная. Но я уже неплохо знаю ее, а с точки зрения чувства юмора мы с ней действительно всегда смотрелись только в одно зеркало.

– Сань, – двигаясь в ней, тихо и вкрадчиво зову я.

– М? – она постанывает.

– Сань, а как по-эстонски кончить?

– Ч-что? – Сашка в изумлении распахнула глаза, приподняла голову, изумленно поймала мой взгляд, и – какое там на хрен смущение, если в ее темных, уже основательно поплывших зрачках загорелись две смешливые искорки. Не сдержавшись, хихикнула, и этот смешок мягкой волной прокатился по ее и моему телу, а я с облегчением выдохнул, ощутив, как она раскрылась. До конца. Для меня. Вся.

«Да, детка, мы неплохо изучили друг друга». Впрочем, эта мысль распадается на куски, когда я делаю новый толчок, а еще через пару минут все наши игры в ха-ха заканчиваются, и мы со стонами, под вопль будильника, кончаем практически одновременно.

Примерно через двадцать минут я, насвистывая, стою у плиты и орудую ложкой в высокой кастрюльке, деликатно оставив Сашку одну в спальне, пока она одевается. Выходит на кухню ко мне уже собранная, я бы даже сказал, деловитая (строгий пучок плюс свежевыстиранные и свежевысохшие джинсы и свитер). Но, главное, босиком.

– Почему не в тапочках? – киваю на маленькие голые стопы ног, быстро-быстро пробегающие по плитке пола по направлению к ближайшему стулу.

– Твои тапочки с меня сваливаются, – заявляет она и плюхается на стул, поджав под себя одну ногу. Шевелит пальчиками второй, а я стою и хлопаю ресницами, уставившись на ослепительно-белую узкую стопу с ноготками, покрытыми алым лаком, и пытаюсь восстановить способность связанно мыслить. Господи, что же это за морок такой? Ты пару раз взял ее ночью, она разбудила тебя в пять утра, чтобы продолжить, ровно тридцать минут назад вы еще раз переспали, а ты стоишь и не помнишь, о чем ты вообще ее спрашивал, и только марево картинки обнаженной женской ступни на сетчатке твоих глаз, да еще наступившая тишина напоминают тебе о том, что ты находишься в состоянии невесомости.

– Не смотри так, – смущенно шепчет она и, закрыв вспыхнувшее лицо рукой, делает вид, что поправляет волосы.

– Как «так»? – придя в себя, подхватываю кастрюльку за ручку и направляюсь к столу.

– Ты знаешь, как, – фыркает Сашка, и тут ее лицо изумленно вытягивается, когда она видит, что я выкладываю нам на тарелки.

– Это… это что, каша? – вскидывает на меня не верящие глаза.

– Мм. Овсянка, – усмехаюсь я.