Гнездо аиста

– Ну что это такое! – расстроенно воскликнул Клим, прочитав. – Вы всю афишу испортили… Какой же я драматург? Я – врач. И мне нравится быть врачом!

– Но пьесу-то вы написали! – поддел Иван. – Вам, Клим, самого себя полечить надо, раз уж вы врач. Вы обросли своими комплексами просто до безобразия! Надо устроить вам большую стрижку, как барану.

Он засмеялся и упал на кожаный диван рядом с Климом.

Внутри что-то жалобно отозвалось, и Клим попытался представить, сколько времени потребовалось ему самому, чтобы осмелиться вот также плюхнуться на подобный диван. Он почувствовал, что Иван смотрит на него как-то особенно пристально, и заставил себя взглянуть ему прямо в глаза – маленькие голубые сгустки смеха. Правда, на этот раз они почти не смеялись, и от этого Климу стало не по себе.

«На что это он так серьезно настроился? – в замешательстве попытался он угадать. – Или просто готовится к спектаклю? Я мешаю, наверное…»

– Я уже говорил вам, как мне понравилась ваша пьеса? – без улыбки спросил Иван, не отводя глаз.

– Да, – растерялся Клим. – Еще в первую нашу встречу… Вспомнили?

– Я все помню.

– Зачем тогда спрашиваете?

– Чтобы сказать еще раз. Клим, мне очень понравилась ваша пьеса.

«Ты ни черта в ней не понял, – с грустью подумал Клим. – Ну да что уж теперь…»

– А моя жена в нее просто влюбилась, – продолжил Таранин, не переставая мучить его цепким взглядом. – У нас дома просто дым коромыслом стоял из-за вашей «Лягушки». Занька доказывала, что играть ее нужно совсем не так. Но я умею настоять на своем.

Встрепенувшись, Клим с надеждой спросил:

– А как ей казалось надо играть?

– Со слезой, – насмешливо отозвался Иван. – Она вбила себе в голову, что это очень печальная штуковина…

– Но вы ее не послушались…

– А кто из нас режиссер?! Если я буду позволять каждому актеру навязывать мне свое мнение… Актер – это ничто, Клим. Это глина, из которой режиссер, как Бог, должен вылепить образы, которые только он и видит. Ну и автор, конечно. Тут я не спорю.

Клим упрямо пробормотал, разглядывая полоски на рукаве:

– А Гайдай, например, требовал, чтобы некоторым актерам просто не мешали играть, как они считают нужным… Разве театр – это не совместное творчество? В отличие от литературы…

– Слушайте, Клим, – он резко поднялся, обдав его горячим запахом, – мы ведь говорим с вами о любительском театре! То, что мы сорвали аплодисменты на фестивале, еще ничего не значит. Думаете, я хоть минуту заблуждался на этот счет? В моем театре нет великих актеров. Поэтому никто не вправе мне диктовать. Я сам выстраиваю весь ход спектакля, сам делаю ваших героев видимыми, сам придумываю костюмы. Потому что мне не на кого здесь положиться. Может быть, если б Зина не была моей женой, тогда… Но этого нельзя позволять! Женщины и так уже везде нас подавили. Остальные же просто гроша ломаного не стоят! Но я тяну их за уши, ведь лучших мне взять негде. И если честно, я уже устал от этой самодеятельщины…

Схватив стул, Иван ловко перевернул его в воздухе и оседлал, усевшись наоборот. В лице его вдруг проступило что-то мальчишеское, восторженное, и Клим физически почувствовал, как того распирает желание поделиться чем-то невероятно важным. Таким кажутся в детстве самим же придуманные карты с помеченным крестиком местом, где зарыт клад. Улыбнувшись с несвойственной ему застенчивостью, Иван почти шепотом проговорил:

– Я собираюсь учиться. Стать профессионалом.

– В режиссуре?

– А в чем же еще? Я ведь только наш институт культуры закончил, театрального образования у меня нет. Думаете, поздно?

– Нет, не думаю, – не зная, что еще сказать, ответил Клим. – А сколько вам?

– Тридцать четыре, – сказал Иван тем тоном, каким говорят о самых неприятных вещах. Потом снова спросил с неожиданной жалобной интонацией: – Это ведь не поздно, правда?

От того, что теперь требовалось его поддержать, Клим сразу почувствовал спокойную уверенность, которую всегда ощущал, работая с детьми. Ему даже удалось выпрямиться и улыбнуться:

– Да конечно не поздно! Главное – решиться! Вот чего нам всем не хватает – решительности.

– Ну, мне-то этого не занимать, – внезапно вернувшись в себя прежнего, снисходительно заметил Иван. – Я не собираюсь всю жизнь прозябать в глуши и безвестности. Я заслуживаю большего, правда?

– Наверное… Я не спорю! Я просто не видел еще ваших… работ.

Дернув на себя спинку стула, Иван приподнял его ножки, будто конь от изумления встал на дыбы.

– Как это – не видели? – с недоверием спросил он. – Вообще ничего? Ни одного спектакля? А… а почему же тогда вы именно мне прислали свою пьесу? Или вы разослали по экземпляру в каждый театр?

Клим испуганно заверил:

– Нет-нет, только вам!

Язвительно усмехнувшись, Иван процедил:

– Да я не сочту это супружеской неверностью… Вы имели право поступить именно так.

– Я узнал о вашем театре от одного мальчика, – терзая полу пиджака, признался Клим. – То есть я и раньше знал, что существует «Шутиха»! Но он отзывался о вас с таким восторгом. И я решил попробовать…

Ему было противно оправдываться, и от этого во рту горчило все больше. Казалось, что запах водки исходит изо всех его пор и ею уже пахнут и волосы, и руки… Но самым мерзким было то, что Клим чувствовал скованность, еще более непреодолимую, чем до того, как выпил.

– Ну правильно, – усмехнулся Иван и погладил спинку стула. – Начинать, так с лучшего.

– А вы считаете ваш театр лучшим? Нет, я не сомневаюсь, – тут же заторопился он. – Просто интересно, как вы к этому относитесь.

– Влюбленно! – отрезал Иван, потом смягчился и добавил совсем другим тоном: – Это, Клим, как с женщиной… Если твоя жена не кажется тебе лучшей изо всех, какого черта с ней жить?!

«Иногда просто потому, что уйти невозможно», – подумал Клим о том, о чем никогда никому не рассказывал. Он заставил себя вернуться к предмету разговора и, прекрасно осознавая, что допускает бестактность, напомнил:

– Но ведь вы только что называли это все самодеятельщиной…

– Ну правильно, – невозмутимо согласился Иван. – Я же не считаю, что лучше моей жены и вправду в мире нет! Но мне так кажется, понимаете?

– Нет, – признался Клим. – Боюсь, то, о чем вы говорите, слишком условно. Считать, казаться – в этом нет принципиальной разницы. Это синонимы.

Скорчив недовольную гримасу, Иван лихо застучал ножками стула и небрежно откликнулся:

– Может, для вас это и синонимы, вы у нас мастер слова! А для меня разница очевидна… Ну что, Клим, пойдемте к гостям? Я все же хозяин. Да спрячьте же вы свои деньги! Как будто брезгуете взять… Наша интеллигенция именно поэтому никогда и не выберется из нищеты – брезглива слишком.

Клим невольно зацепился взглядом за все ту же цепь, и ему показалось, что она поблескивает вызывающе, выглядывая из-под не застегнутой на груди рубахи, которая стоила, наверное, целую зарплату врача. И с мгновенно возникшей брезгливостью отметил, что этому человеку нищета не грозит, сколько бы высших образований он ни получил.

«Ну и хорошо, – пристыдил он себя. – Наверное, так и надо. Все уметь – и мебелью торговать, и спектакли ставить. Сухово-Кобылин тоже был фабрикантом… Будь тот же Чехов чуточку побогаче, жил бы еще да жил! Почему же мне так противно думать о деньгах, хотя ведь никуда не денешься от невозможности прожить без них? Значит, к их добыванию нужно относиться как… Как к отправлению естественных надобностей. Процесс отвратительный, но необходимый. Это я понимаю… Вот только как бы еще смириться с этой мыслью?»

Глава 3