Женские сказки – 1

Удивилась Васька, море манило ее всегда.

– Да просто лень было, пусть вдвоем побудут, а то мама опять с вопросами – когда замуж, хочу внуков покачать. Настя скривилась и принялась расправлять огромную кровать. Мы спокойно помещались на ней втроем, Машка предпочитала раздвинутую софу в большой комнате, и Васька обычно укладывалась вместе с ней.

Зевая и потягиваясь, умылись и разлеглись, кто где привык, Васька щелкнула выключателем, утро вечера мудренее!

Глава 8

– Девчонки!

Возопила наша сдержанная и скромная Машка.

– Что это такое?

Вопящая Машка, размахивала блестящей золотистой открыточкой. Знакомые завитушки резали глаз: «вы попали в вашу любимую сказку «О мертвой Царевне и семи богатырях».

Мы ошеломленно огляделись. Пять существ сидели в гостиной, у Насти, там же где собирались вчера. На часах шесть, на столе чайные кружки, а мы, Боже мой! В каком мы виде! Настя в красивом сарафане, вышитой рубашке и алой ленте на пушистых кудрях. Машка вообще в чем-то парчовом, блестящем и в драгоценных камушках. Я, судя по всему тоже в платье Елены Премудрой так и переместилась, прямо из-за стола с волшебной книгой. А вот в креслах напротив сидели лебедь, и лягушка.

Маша

И как только девчонки н понимают, что сказки – это отражение народного мышления, были даже особые «бедняцкие» сказки, а были и «купеческие». Вот та же Пушкинская сказка «О мертвой царевне», в «народном» варианте там барышня такая оторва – всех разбойников потравила и к жениху сама вернулась, да еще с деньгами, что бы он по ночам заикался. Ура, молодец девка! А вот кроткой царевне такое не полагается – только тихое лежание на лавке под образами, а потом в хрустальном гробике. Вздохнув и покрутившись, Маша скользнула в сон. Ах, как вкусно пахнет! Мария зажмурилась от удовольствия, ароматы были ее слабостью, и тут же услышала приторный старушечий голос:

– Просыпайся, лебедь белая, царь – батюшка к себе кличет.

Это что я под аудиокнигу уснула? Недоуменно принахмурилась Машка, не открывая глаз. А голос не унимался:

– Ясно солнышко по небу котится, а царевнушка вставать не торопится.

Маша с удивлением открыла глаза – и закричала, потом всхлипнув, перекрестилась. Над нею был высокий сводчатый потолок, и возлежала она не на Настасьиной софе, а на отдельном роскошном ложе. И к этому ложу склонялось нарумяненное и набелённое женское лицо с самой кровожадной улыбкой. От крика мамка шарахнулась, закрестилась, и пав на колени у икон громко зашептала молитвы, кося глазом на Машку. Поняв все правильно, Машка бухнулась на колени рядом, благо в храме бывала и «Отче наш» знала. Минут через двадцать, когда колени затекли до полной нестоячести набелённая женщина поднялась сама и помогла подняться Машке. Потом с поклонами проводила к высокому даже на вид неудобному креслу и захлопала в ладоши. Тут же набежала толпа – мамки, няньки, девки, шутихи. Утренний туалет царевны оказался тем еще цирком. Чистоплотная Машка мечтала о ванной, но будто угадав ее мысли, беленая тетка сказала, что ужо в баню после сговора пойдем, а пока к царю – батюшке поспешать надобно. В момент одевания в руках у Маши вместе с расшитым и отделанным кружевами платочком и оказалась та злосчастная открытка. Прочитав витые строчки, девушка судорожно сглотнула и в совершенном обалдении дала помощницам свести себя вниз, в большой белокаменный зал.

В центре зала стоял трон, по виду тоже весьма неудобный. Помня о приличествующей царевнам скромности, Мария старалась глаз не поднимать, а потому видела только трон, сидящего на троне царя и стоящего рядом человека в яркой и похоже иноземной одежде, во всяком случае, русских образцов подобной одежды Мария вспомнить не смогла, да и орнаменты на его одеждах были скорее восточные.

– Здравствуй дочь моя!

Загрохотал под сводами голос, похоже, фокус акустики был собран в точке над троном. Машка с помощью окружавших ее женщин низко поклонилась, ощущая, как под тяжестью одежд и украшений кровь приливает к лицу, и щеки начинают краснеть.

– Вот сватов прислал к нам, Елисей царевич, из земель заморских. Я за тебя слово дал. И приданое даю достойное царской дочери – семь торговых городов, да сто сорок теремов!

Стоящие вдоль стен люди зашушукались, а Машке хватило сил только на то что бы поклониться. После этого настала темнота. Очнулась уже там, где проснулась утром. Дивный аромат вновь витал в воздухе – оказалось окно распахнуто в сад. Полежав и послушав причитание женщин:

– Вот от счастья то голубушку сморило!

Мария призадумалась: где то ведь тут мачеха должна обретаться, и чернавка, которая в лес поведет, надо срочно готовиться.

– Эээ…

Интеллигентная девушка не представляла, как нужно обратиться к собравшимся в комнате квохчущим дамам.

– Что царевнушка, что лебедь белая? Водички подать, али яблочко наливное?

Машка призадумалась, да и выдала нежнейшим голоском:

– Ох, мамушки мои – нянюшки, ох, девушки голубушки, ох сердечко в груди бьется, скачет, а и правда ли, что царь – батюшка меня молодешеньку просватать изволил?

– То, правда, то истина!

Загалдели разом тетки.

– А и когда же мне оплакивать мою волю девичью?

Все разом замолчали. Потом молодой неуверенный голос протянул:

– Так царь – батюшка ноне девичник собирать велел…

Опс, даже и на мачеху полюбоваться не успею что ль? Сразу в лес?

– Ой, вы девушки мои красавицы, ой, вы любушки мои голубушки не покиньте меня в тоске моей печалюшке, – завела Машка волынку размышляя: где бы денег раздобыть на подкуп чернавки, да и на мачеху поглядеть стоит.

Тут двери распахнулись, и в них показалась целая армия, похоже, к девичнику жаждало приобщиться все женское население дворца. Сперва всей толпой пошли в баню. Огромные хоромы с низкими потолками вместили не всех желающих, но оказалось того и не требовалось, мыться помогают только незамужние девушки. Потом торжественно облачили Марию в рубаху, поверх накинули шубу и повели в огромную светлую горницу с большими окнами. По углам прятались прялки и пяльцы, вдоль стен стояли широкие лавки, а в центре большой стол с водруженным на него зеркальцем.

Возле стола стояла высокая очень красивая женщина с высокомерным породистым лицом. Ее тяжелое платье гранатового бархата было с большим вкусом расшито темным шнуром и драгоценными камнями. Волосы убраны под кику, ненавязчиво намекающую на корону. Тончайшая шелковая фата не белая, а зеленая в тон глазам спускалась до кромки подола. Засмотревшись, Маша и не заметила, как ее усадили в кресло, чуть поудобнее утреннего. Разряженные боярышни завели грустные песни, а сразу две встали за спиной и принялись разбирать длинные волосы на пряди. Длинные? Машка постаралась оглянуться, и слезы выступили на глазах, от пребольно дернутого узелка.

Она давным-давно носила волосы до плеч – черные жесткие кудри трудно было прочесать и с бальзамом, а уж после простого мытья со щелоком и листьями мяты из гребня должны были посыпаться деревянные зубья. Но тут боярышни явно разбирали нечто длинное, и как она не заметила? Недоумевающая Маша предпочла, однако не дергаться, а просто высидеть в кресле, сколько положено.

Песни пели долгие, со слезами и подвываниями. На каждую песню полагалось свое действие, чесание волос, заплетание косы, надевание украшений. Невесте полагалось тихо плакать и улыбаясь сквозь слезы желать подружкам такой же судьбы.

Реветь сначала не хотелось, Маша жадно рассматривала обстановку, костюмы, вслушивалась в слова песен и общую мелодику. Но тут к ее волосам подобрались две новые девушки, и слезы сами потекли из глаз – ей так оттянули волосы назад, что карие, словно вишни глаза превратились в раскосые щелочки.

По знаку мачехи столик заставили баночками с румянами да белилами, и принялись штукатурить ими Машку, да так старательно, словно скульптуру вылепить хотели. Потом в дело пошла сурьма – зачем чернобровой девушке замазывать брови белилами, а затем рисовать их сверху? Молчать становилось все труднее, и Машка принялась подвывать в голос, особенно после того, как увидела себя краем глаза в зеркале. Они что всерьез собираются королевичу такое в жены предложить? Однако слишком долго подвывать ей тоже н едали – сунули в рот липучую плитку орехов в меду. Зубы сразу склеились намертво, и из-под фаты доносилось лишь тонкое скуление, почти заглушаемое пением. Одев и обув невесту, торжественно проводили в спальню – свадьба откладывалась до приезда королевича, что в прочем Машку нисколько не огорчало.

Умывшись и скинув на лавку большую часть одеяний, она по-тихому велела молодой крепкой бабенке принести с кухни простой сарафан, рубаху, лапти, и лукошко побольше. На удивленно вытаращенные глаза заявила:

– Притомили меня гулянки девичьи, развеяться хочу, в лес по грибы собраться.

Покивав головой, бабенка скоро вернулась с заказанным, вещи были явно новые, даже пахли приятным холодком и крапивой, видно в кладовой лежали.

– Ступай еще раз на кухню, – велела Машка, – принеси хлеба каравай, туес квасу холодного, да мяса али творогу поболе, и огурчиков захвати, пригодятся!

Чернавка убежала. А Машка принялась отбирать наименее заметные украшения из шкатулки стоящей на столике рядом с гребнями и маленьким ручным зеркальцем. Чего только тут не было, правда, в основном серебро, золото незамужней царевне все ж не часто полагалось. Тяжелые, изукрашенные зернью зарукавья браслеты, девушка сразу отложила – по полкило серебра на руках таскать не годится в дальнем походе. Длинные подвески – колты тоже убрала в сторону, в лес пойдет в платке, незачем голову нагружать. А вот мелкие цепочки и привесками, булавки, тоненькие браслетики, похоже, детские забрала все. Кое – что надела или прицепила к нижней рубахе, кое-что пришпилила к подолу сарафана, а остальное завернула в вышитую ширинку:

– Узелок будет, рядом с хлебом и мясом в лукошке спрячу, – подумала Маша и собралась укладываться, когда, наконец, объявилась прячущая глаза женщина.

Осмотрев груженый как для трех голодных мужиков поднос, Машка-царевна объявила ласковым голоском:

– Выбери милая, что понравиться, да в узелок собери, завтра с тобой по грибы раненько пойдем, что б дорогой покушать можно было.

Побледневшая служанка быстро увязала в узелок ковригу хлеба, полотняный мешочек творога и бадейку с квасом, остальное Машка разделила пополам сейчас – и накормила косящую нервным голубым глазом чернавку.

– Так утром не опаздывай, милая, как первые петухи споют – заходи!