Секрет индийского медиума

– Крепко об лед треснулся.

– Помер, от такого удара не выживают.

– Поглядите, сколько крови натекло, – шептали в толпе.

Но прикосновение юной барышни с иссиня-черной косой и огромными золотисто-янтарными глазами в облике индийской принцессы, словно сошедшей со страниц «Тысячи и одной ночи», заставили несчастного, точно молнией пронзенного, вскочить, шумно вздохнуть и разрыдаться с чувством на ее плече. Потом Ромэн поведал, что, черт возьми, больно бьется током ее браслет с альтернатом.

Подоспевшим в ту минуту санитарам, которые дежурили на катке, Ульяна не дала даже прикоснуться к страдальцу, выхватила бинты и, величественным жестом отстранив их руки, сама принялась перевязывать рассеченный висок.

Раны ведь не было. Падая Ромэн коснулся головы пальцами, меж коими сжимал крошечный пузырь из бычьей кишки, наполненный настоящей кровью. На черной перчатке она была незаметна, а вот на бледном лице, а уж на льду – очень даже. До того трогательно! И Ромэн ничуть не хуже Ульяны умел русскую печаль-тоску и страдание изображать.

Дрожащими руками красавица Зои вытерла кровь и перевязала голову Ромэна, Катерина Семеновна и девица Сонер вертелись рядом, маленький Сеня принялся рыдать, очевидно, перепугавшись – шутка ли, на его глазах человек умер, а потом воскрес. Вдруг девушка-медиум обернулась к Катерине Семеновне и, протянув к ее лицу перепачканную в крови руку, произнесла таким драматическим тоном, до того жутким замогильным голосом, что едва очнувшаяся толпа снова замерла:

– Внученька, как же тебе не стыдно, гимназию окончила, а «Опыты» Монтеня забросила читать на первом томе. Нехорошо, ай нехорошо, Марья Борисовна узнает, пожалуется маменьке.

И говорила француженка в индийских украшениях на чистейшем русском, без всякого намека на акцент. Сказав эту странную фразу, девушка-медиум шумно вздохнула, будто только что из нее чья-то душа выпорхнула, и закрыла лицо дрожащими руками.

– Я вижу… – выдавила она по-французски, и голос ее звучал совсем иначе, нежный, тонкий, девичий голосок, а не старческий, скрипучий, как старая телега, бас. – Я вижу ее, она рядом. Кто она? Не могу понять… Она велит читать Монтеня… Что это значит?

Перепуганная Катерина Семеновна прижала ладошки в алых варежках к губам.

– Только один человек постоянно велел мне читать Монтеня, – прошептала она. – Эта моя бабушка, но она год как померла. Неужели вы и вправду с призраками говорить умеете? Это невиданно, батюшки-светы. Мы же только что с месье Габриелли о ней говорили.

– И прызвать ее своя беседа. Нужно быт чрэзвычайно осторожно, когда говорыть о покойник, – строго сказала Ульяна, страшно коверкая русский, стараясь в этом подражать Натали Жановне[21 - Читайте об этом в романе Ю. Нелидовой «Дело о бюловском звере» (Издательство «ЭКСМО»).].

Тут вновь толпа заерзала, зашуршала, зашушукала, стали допытываться, кто эти иностранцы, а уже успевшая узнать от мнимого Николя Габриелли о роде деятельности сестры, взволнованная мадемуазель Михайлова поспешила к сбивчивому рассказу о чудо-способностях девушки с черной косой через плечо, о том, что она ученица самой госпожи Блаватской, что долго жила в Индии и развивала свои способности у местных сиддхов и махатм.

Кое-как поднявшийся на ноги Ромэн с трудом сделал два шага, застонал, схватившись за голову, и вновь рухнул на лед, Ульяне едва давалось держать его под локоть – хрупкая девушка, дабы оживить брата, потеряла все силы. Было ясно, что оба не смогут идти без чьей-либо помощи. Тотчас кто-то распорядился подогнать сани, мадемуазель Михайлова назвала адрес своего дома, и под звон бубенцов все пятеро отправились на Ковенский переулок.

Первый пункт плана был сработан блестяще.

Ульяне не пришлось прилагать много усилий, дабы оставаться в образе медиума. Ее сильно лихорадило, от усталости она побледнела и едва ворочала языком, отвечая на бесчисленные вопросы домочадцев семьи Михайловых. Она вещала, томно прикрыв веки и прижав кончики пальцев к вискам. К часу ужина вся семья была в сборе: отец семейства, надворный советник Семен Петрович, его супруга, Дарья Валерьяновна – высокая брюнетка с красивой сединой в волосах и романтической задумчивостью в лице, что говорило о ее натуре, склонной ко всякого рода мистике и прочим чудесам. Она смотрела на гостью во все глаза, слушала ее во все уши. Ульяна внутренне потирала руки, маман нашей принцессы полностью во власти инспираций мнимой ученицы Блаватской, основательницы сообщества теософов. Была здесь и вторая бабушка Кати, мать Семена Петровича, Авдотья Феоктистовна, прямо точь-в-точь, как гоголевская Коробочка, неповоротливая, в накрахмаленном чепце, но с первых минут к черноволосой французской экстрасенше воспылавшая дружеским чувством. Даже вполне современный и скептически воспитанный банкирских дел мастер Петр Евгеньевич Биреев поверил в способности девушки, когда та, устремив на него стеклянный взор и театрально простерши руки, принялась в деталях рассказывать, какие дела он имел со скопческой общиной и как торговал с Туркестанским краем да со всей Закаспийской областью. Спасибо делинским знакомым филерам. У банкира глаза на лоб полезли, он замахал руками, почти умоляя замолчать, захлебываясь изумленными междометиями и многозначительно скосив взгляд к почтенной Авдотье Феоктистовне, которая уже навострила уши.

– Видать, дом этот действует на вас мистически, – наконец нашелся Биреев, приглаживая дрожащими руками светлые волосы, – у него была раздражающая особенность постоянно проводить ладонью по набриллиантированным локонам ото лба к затылку.

– Да, – отозвалась Ульяна и, снова приподняв ладони, встала, прошлась по комнате, водя ими по воздуху загадочным манером, словно пыталась поймать невидимый сигнал от прежних обитателей особняка. Она всякий раз поднимала руки ладонями вверх, когда нужно было щегольнуть очередным провозвестием. – Когда-то здесь было много последователей общины духовных христиан, белых голубей. Я чувствую их прысутствие. Все они крычать: «Новый Иер-русалим». Я вижу огромный зал сквозь стены, обивку и мебель, много людей, которые стекались сюда со всей России.