Птицелов

Марвин молча смотрел на него. Робин затараторил – быстро, сбивчиво, умоляюще:

– Он же зверь, сэйр Марвин, ну просто зверь дикий! Нас так мало было, а он нас против Мессеры гнал, одного на пятерых, и всех гнал, всех, и меня даже! Я ему говорил, что не умею, убьют меня сразу, а он бил меня и всё равно гнал, а я во время боя по оврагам прятался… Мне так страшно было, ну, не мог я там больше оставаться!

– Ты дезертир? – тихо спросил Марвин.

Лицо Робина скривилось, он с шумом втянул носом воздух, будто собираясь разреветься.

– Ты не из плена сбежал, – сказал Марвин. – Ты дезертир.

– Я не мог там больше, сэйр Марвин. Не мог, ну, я просто боялся! Сэйр Марвин, не выдавайте меня! Ведь он меня повесит!

Марвин молча шагнул к нему, поднял с земли брошенный мешок. Он был ещё довольно тяжёл – в деревеньке они запаслись неплохо. Робин продолжал канючить:

– Не выдавайте, пожалуйста…

Марвин, не отвечая, снял с мешка верёвку, которой тот был затянут. Коротковата, ну да ладно.

– Сэйр Марвин… не выдавайте… прошу!

Марвин одним движением скрутил на конце верёвки петлю и, прежде чем Робин успел шевельнуться, накинул её ему на шею.

Мальчишка вскрикнул, вцепился пальцами в удавку, изумлённо тараща на Марвина глаза. Марвин затянул петлю сильнее, отвернулся и, не оборачиваясь, поволок мальчишку к обочине. Тот прошёл несколько шагов, а потом всё понял и забился, хрипя и в ужасе мотая головой. Марвин, не обращая на его сопротивление внимания, подтащил мальчишку к ближайшему дереву и захлестнул свободный конец верёвки на суку. Было тяжело, мальчишка весил как боров, и, с силой натягивая верёвку, Марвин втянул воздух грудью. В тот миг, когда дрыгающиеся ноги Робина Дальвонта оторвались от земли, у Марвина оборвалось дыхание, но он сумел закрепить конец верёвки на нижней ветке. Потом отступил, глядя на тучное тело, извивающееся в полуфуте над заснеженной землёй и тщетно пытающееся дотянуться до неё носками.

В голове у Марвина была пустота. Чёрная, мёртвая пустота. И посреди неё – только одна мысль.

– Ты дезертир, – в третий раз повторил Марвин из Фостейна, глядя на бьющегося в агонии мальчишку. – Ты предал своего сюзерена, своего короля, ты трусливо бежал с поля боя. Ты дезертир. Дезертиров вешают.

Он хотел добавить ещё что-то и осёкся, не находя слов. Но ведь было что-то ещё – какой-то слабый, бледный лучик в затопившем его мозг чёрном облаке правил, единственных, которые он знал и признавал, которым не мог противиться. Или мог?..

Блеск наконечника копья в блеклом солнечном свете…

Марвин содрогнулся, будто его пронзило это копьё, его, а не Лукаса из Джейдри. «То, что я сделал тогда, – то, о чём не думал, что не мог сделать иначе, потому что не умею, не умею, не умею проигрывать, – то, что я сделал, заслуживало смерти… или прилюдных пощёчин… или всё-таки лучше смерти?»

Да, заслуживало – и это тоже было правильно, и мозг трёх тысяч людей в тот миг тоже заполняла эта чёрная густая тьма безоговорочного «достоин смерти», но их остановило что-то… кто-то… Кто-то, для кого не существует этих правил, кто оставил ему жизнь… хотя он должен был умереть за своё предательство, так же, как сейчас Робин Дальвонт умирает за своё.

Было тихо, только в небе каркало вороньё – то ли к новому снегопаду, то ли чуя свежую пищу. Тучное тело неподвижно свисало с ветки раскидистого клёна, волчий тулуп свалился с него и лежал на снегу, будто мёртвый зверь. Руки повисли вдоль тела; от бесполезных усилий ослабить петлю рукава на них сбились к локтям, и Марвин увидел на правой руке своего стюарда белую повязку, чистую, без единой капли крови. Как хорошо у него закрылась рана. Воистину, родился в рубашке…

Марвин моргнул, чувствуя подступающий к горлу ком, и в этот миг бледный лучик, бившийся в чёрном облаке, наконец прорвался в его сознание и превратился в слова – глупые, смешные и бесполезные.

– Мне очень жаль, – прошептал Марвин, тронув Робина за пальцы правой руки и, развернувшись, пошёл к деревне. Прежде, чем перейти через перевал, он дважды останавливался, но так ни разу и не обернулся.

– Два часа, – сказал Лукас. – Я даю вам два часа и не минутой больше.

Он был в ярости, но не показывал этого. Ярость – простое чувство, совсем простое, обычное, можно сказать, повседневное, а такие чувства скрывать легче всего. Просто со временем привыкаешь.

– Будет сделано, сэйр Лукас. Но вы бы, что ли, выпили с нами…

– Какое, на хрен, «выпили»? – очень спокойно сказал Лукас. – Ты оглох, мессер наёмник? Или я неясно выразился?

– Э-э, – Чейз быстро моргнул. – Простите? Вы сказали, у ребят есть два часа, чтобы подкрепиться…

– Подкрепиться. А не надираться. Увижу, что кто-то пьёт – убью на месте. Собственноручно.

Во взгляде Чейза читалось возмущение, но он смолчал. «Единый, – подумал Лукас, – как же мне повезло, что он помешан на рыцарстве. Другой бы на его месте меня уже к Ледорубу послал. Но и этот не станет терпеть долго… Его ребята уже и так на меня волками смотрят». А что делать? Они не могли задерживаться: регулярно рассылаемые Лукасом разведчики приносили в последние дни только плохие новости. Королевские войска давили со всех сторон, их становилось всё больше, причём среди них оказалось очень много наёмников. Похоже, его величество Артен-Попрошайка наклянчил где-то солидные средства. Вот только где?.. Неужели его обеспечил орден? Но зачем, ведь Лукас уже не сомневался, что они затеяли всю эту заварушку, чтобы освободить престол. Хотя оставался открытым вопрос, для кого, но у Лукаса теперь было по горло других забот. Враги пёрли со всех сторон, тесня герцогиню всё дальше на север и вырезая всех, кого успевали нагнать. Мессера была разгромлена – и, что удивительнее всего, она бежала. Этого Лукас тоже не понимал. Он неплохо разбирался в людях – ну, это уж очень скромничая можно было сказать, что неплохо – и был уверен, что герцогиня скорее развернулась бы к врагу лицом и приняла бой, в котором погибли бы все, включая её саму, но не стала бы бежать. Что же её заставило? Страха она не знала, а доводов разума признавать не хотела…

«В точности как эти оборванцы», – думал Лукас, поглядывая на хмурые небритые физиономии своих наёмников. Войска короля, несмотря на численность, двигались на удивление быстро, не позволяя беглецам подолгу засиживаться на месте. В последние три дня они вообще неслись по заснеженным холмам как зайцы, и Лукаса это злило. Не необходимость бежать – он бежал в своей жизни не раз, и пока что об этом не жалел. Но он всё больше чувствовал, что теряет контроль над ситуацией. Он мог держать в узде Чейза, он мог бы держать в узде каждого наёмника по отдельности, если бы у него было время на разъяснительные беседы, – но все вместе они были ему неподвластны. Он всегда был мастером индивидуального подхода… но, что тут греха таить, полководец из него аховый. Дереку ещё придётся ответить за эту подставу. И не только за неё.

Сегодня утром Лукас понял, что ещё немного – и его порвут на части. Очередная захудалая деревенька подвернулась очень кстати, и Лукас чуть приспустил поводок. В конце концов, парням в самом деле надо было пожрать. Но не пить, потому что где вино – там девки, а где девки – там снова вино, и так они не поднимутся до вечера, а вечером их вполне могут нагнать войска короля… Треклятье Ледоруба, быстрее бы добраться до Уоттерино, первого более-менее защищённого города на Запястье, объявленного точкой сбора. Там он сбросит этот груз с плеч и… и посмотрим, что потом. У Лукаса было несколько вариантов, и он ещё не определился с самым привлекательным, но эта война для него точно закончена.

Оставив наёмников в деревенском трактире на попечение и совесть Чейза, Лукас вернулся во двор и вскочил в седло. Ему не хотелось ни есть, ни отдыхать, ни видеть мятые рожи своих солдат. Илье он велел остаться с ними и приглядывать, а сам шагом пустил коня вдоль единственной деревенской улицы. Селение, как и следовало ожидать, при их появлении будто вымерло: дворы пустуют, ставни в домах закрыты наглухо. Посреди дороги валялось брошенное коромысло с вёдрами, вода из них вытекла и залила часть дороги катком. Где-то жалобно мычала неподоенная корова.

Дорога, пробегая сквозь деревеньку, уходила дальше в лес, извиваясь меж голых деревьев. Лукас подъехал к самой кромке леса, остановил коня, огляделся, вслушиваясь в напряжённую тишину. Он чувствовал что-то – сам не знал, что, но подобные предчувствия никогда ничем хорошим не оборачивались. Он был уверен, что два часа у них точно есть, но от леса исходило молчаливое и тяжкое ощущение угрозы, затаившейся совсем близко. Лошади передалось напряжение всадника, она фыркнула, мотнула головой, нерешительно переступая ногами. Лукас отрешённо похлопал её по морде, продолжая оглядываться – и тут увидел в стороне на снегу что-то красное.

Спешившись, Лукас пересёк границу леса. Так и есть, кровь. Точнее, кровавые следы, но не человечьи – какого-то зверя, мелкого или просто ещё маленького. Похоже на волчьи, только странно что-то… будто у этого зверя не четыре, а только три лапы. И вдоль вереницы следов – широкая колея, выжженная в снегу горячей кровью, лившейся ручьём. Вереница тянулась извивисто, уводя в лес. Нужно было, наверное, пойти вперёд, но Лукас пошёл в обратном направлении, чувствуя, как напряжение растёт с каждым шагом.

Следы тянулись на удивление далеко – он шёл несколько минут, прежде чем увидел капкан. Странно, что его поставили так близко от дороги – впрочем, здешние леса славились серо-чёрными волками, шерсть которых была тепла и дешева и весьма ценилась среди простолюдинов, а знать не брезговала использовать её на шатры и палатки. Этот капкан стоял здесь недавно и уже успел поживиться: намертво стиснутые зубья были залиты тёмной кровью, среди которой белела обломанной костью волчья лапа. Вернее, лапка – это и правда был волчонок, совсем маленький ещё. Что не помешало ему отгрызть себе лапу и обрести свободу. Правда, вместе со смертью, но когда это останавливало юных волчат?

Лукас развернулся и быстро пошёл по следу обратно. Волчонок, похоже, не полз от ловушки, а весьма бодро бежал – но вскоре перешёл на шаг, а потом и вовсе еле плёлся: это было видно по уменьшившимся промежуткам между следами. Волчонок хотел уйти в чащу, наверное, в родное логово, и ему удалось преодолеть довольно большой промежуток пути – во всяком случае, Лукас зашёл в глубь леса достаточно, чтобы не видеть дороги и не слышать доносящихся от деревни звуков. Потом след оборвался, осталась одна лишь алая полоса, широкая и совсем короткая, и в её конце, завалившись на бок и свесив из пасти язык, лежал волчонок.

Лукас подошёл и присел возле него. Он был размером со щенка волкодава, чёрный, со свалявшейся комьями шерстью. Передняя левая лапа была отхвачена почти до плеча, кровь из неё била сильными толчками, и её уже натекла целая лужа, в которой, дрожа, и лежал несчастный зверёк. Почуяв человека, он вскинул залитую пеной морду и зарычал, обнажив жёлтые зубы. Лукас снял перчатку, осторожно тронул горячий бок волчонка ладонью. Несколько мгновений волчонок не двигался, глядя на него безумным оранжевым глазом, а потом, яростно взвизгнув, рванулся всем телом, и Лукас едва успел вскочить, когда на том месте, где мгновением раньше была его рука, клацнули маленькие, но уже смертельно острые зубы.

«Маленький и глупый», – подумал Лукас, по-прежнему глядя на него. Волчонок положил голову на землю, глухо рыча, и сквозь рык прорывалось тонкое высокое повизгивание. И больно ведь, и страшно, а не дастся… А впрочем, и дался бы – что проку? Вряд ли ему можно помочь – слишком много крови потерял. Да и на что Лукасу хромой волк? Можно было бы, конечно, взять его с собой и назвать Марвином, выходить, приручить… Но Лукас никогда не отличался излишней сентиментальностью. К тому же зачем ему этот волчонок, когда у него и так уже есть один?

Так что он сделал единственное, что мог сделать, – вынул меч и одним ударом добил несчастную тварь. Волчонок не успел даже пискнуть – удар пришёлся на шею, а бил Лукас без промаха. Тот, другой волчонок тоже должен был уже это уразуметь.

Бросив на зверька последний взгляд, Лукас собирался вернуться к дороге, когда впереди с дерева шумно сорвалась стая ворон. Лукас проводил птиц взглядом. Потом посмотрел по сторонам. Несколько мгновений вглядывался в застывшую, но отнюдь не безмятежную сеть зимнего леса, потом закрыл глаза, отрешившись от всего, кроме звуков. И тогда, среди хруста опадающих веток и стука беличьих лапок по древесному стволу, среди вороньего крика и далёкого волчьего воя услышал…

Срываясь с места, Лукас снова скользнул взглядом по волчонку и подумал: я убил тебя, а ты, кажется, меня спас… Интересно, означает ли это хоть что-нибудь? Впрочем, в знамения он никогда не верил. Он верил только в разум и в силы своего тела. От последнего сейчас, похоже, придётся потребовать невозможного.

Он выскочил из леса, взлетел на коня и через минуту ворвался в трактир, столкнувшись в дверях с Илье.

– Сэйр Лукас, я вас искал! Они…

Не теряя времени, Лукас оттолкнул его и шагнул в зал. И уже через мгновение проклял всё – Дерека, подбившего его на эту авантюру, Марвина, благодаря которому он подбился так охотно, герцогиню, драпанувшую в свои леса и бросившую их на растерзанье своему братцу… Но в первую очередь, конечно, этого засранца Чейза. Лукас знал, что на него нельзя положиться, но кто мог подумать, что всё это закончится настолько хреново…

– Чейз!

Он не кричал, но что-то в его голосе вынудило сержанта наёмников выронить кружку, расплескав вино по подолу сидящей на его коленях девки, и, стряхнув сами девку, вскочить. Лукас взглянул на него в упор, и сержант побелел, только багровели поперёк худого лица торчащие усы.

– Что вы делаете? – спросил Лукас – так, словно не видел. Никто из рассевшихся по всему залу и уже изрядно пьяных наёмников, тискавших бледных и таких же пьяных девок, ему не ответил. Лукас снова обвёл зал взглядом, но не стал повторять вопрос.

Чейз прокашлялся и виновато выдавил:

– Я подумал, за два часа ребята и потешиться успеют, и не надерутся особо…

– Какого беса! – выкрикнул кто-то. – Если мессер рыцарь может по две недели не трахаться, это не значит, что и мы тоже евнухи!

Лукас обнажил меч, ещё пахнущий кровью волчонка, шагнул вперёд и одним ударом снёс голову говорившего с плеч.