Главный козырь

– Что нет?

– Я упал. У нас в ванной лампочка разбита. Вот я и упал. На кусок мыла наступил.

– Чего? Да любой врач подтвердит факт побоев. И я как врач подтвержу.

– Лариса Васильевна, – Валерка впервые назвал мою маму по имени отчеству, – ну, пожалуйста, я просто упал. Упал и ударился головой. Я все равно так скажу. И милиции, и всем…

– Нет, это черт знает что! – воскликнула моя мама, и тут в дверь позвонили.

Я открыл дверь и впустил двоих ментов.

– Что здесь происходит? – поинтересовался один.

– Я не знаю, – честно ответил я.

– А ты кто?

– Сосед.

– А кто милицию вызвал?

– Другие соседи.

Тут в прихожую вышла моя мама. Она тихонько о чем-то поговорила с ментами. Потом мы все гурьбой прошли в комнату, где лежал Валерка с уже перевязанной головой.

– Что случилось? – опять спросил один из ментов. Валерка переглянулся с моей мамой, длинно-длинно так на нее посмотрел, а потом начал рассказывать про то, как собирался помыться, а в ванной не было света, и как он упал, и ударился головой о кафель, как его увидела соседка по лестничной клетке и вызвала милицию. Валерка рассказывал спокойно, складно и правдиво. И моя мама не сказала ни слова, ни единого слова.

– Опять ложный вызов – бросил один из ментов.

– Нет, погоди, Саня, – другой глянул остро. – В эту квартиру уже вызывали по подобному поводу. Что-то ты, парень, часто падаешь? Ты с отцом живешь?

– Да, но он на сутках.

– Я позвоню ему.

– Не надо. Лариса Васильевна уже звонила, – он опять длинно посмотрел на маму, и та опять промолчала, говоря всем своим видом: «Это черт знает что».

– Ничего не хочешь добавить? – опять задал вопрос въедливый мент.

– Нет.

Потом Валерку увезли в больницу, где он провалялся две недели. Переживал ли об этом его отец? Пожалуй. Все эти две недели, пока Валерка отдыхал в больнице, он не пил. Ну, то есть это я так думаю, во всяком случае, я не видел его пьяным. Хватило его, впрочем, ненадолго.

После этого случая Валерка изменился. Нет, изменилось не его отношение к отцу, просто сработали некие инстинкты самосохранения. Валет записался в секцию дзюдо. Вернее, сначала мы ходили туда вместе. Да какое вместе – Валерка заразил этой секцией полкласса. Но бесконечные тренировки, ненужные синяки и расквашенные носы, непонятная философия – это извините. Вокруг кипит жизнь, столько соблазнов, прогресс несется вперед бешенными скачками, короче, спорт не актуален. Но Валерка заболел дзюдо всерьез. И я знал, что для него это – вопрос жизни и смерти.

– В следующий раз батяня не ограничится мордобоем, – сказал мне Валерка на резонный вопрос, какого черта он так бездарно тратит свободное время, – … засунет перо мне под ребро, – криво усмехнулся он. – Да нет, он неплохой мужик, не повезло.

– По-моему, это тебе не повезло, Валет.

Валерка присвистнул:

– Дурак ты, Жора.

Да, я понимал и не понимал его, но это было неважно. Неважно, потому что я хотел находиться рядом с ним, слушать его бесконечные рассказы о Севере и Дальнем Востоке, где он жил вместе с отцом. И я никогда – ни тогда, ни позднее, не задумывался о том, хороший человек Валерка или нет. Это тоже было неважно. Он был мне интересен, притягивал как магнит. Я заразился им, как заражались после многие, но у меня, похоже, не было иммунитета против этой болезни. Впрочем, существовала и обратная связь. Валерка привязался ко мне. Я стал его другом, пожалуй, что единственным другом. Валерка-Валет – человек-фейерверк – был одинок. Все эти годы, всегда, он был отчаянно, я бы сказал клинически одинок. Но знал об этом только я.

Все лето Валерка с отцом работали – что-то разгружали на железке. Конечно, нельзя эксплуатировать детский труд, но широкоплечий Валерка со своими метр девяносто запросто сошел за шестнадцатилетнего, а паспорта там не спрашивали.

Меня предки увезли в Сочи, где я маялся от безделья. Под конец каникул просто выть хотелось, и опротивело мне это море да пляжные развлечения в виде глупых аттракционов. Я скучал по Валерке, мне не хватало его. Тогда я не очень-то сознавал это, но теперь… Да, теперь я знаю точно, я скучал. Именно тогда я начал писать стихи. Под этим южным солнцем я как-то осоловел. Мыслей в голове не было абсолютно, поэтому я развлекался тем, что рифмовал слова, просто любые слова, пришедшие на ум от балды. Слова выстраивались в некие фразы – рифмовать становилось интереснее. Короче, в Москву я привез толстую тетрадку со своими, блин, произведениями – отстой полный: «…море голубое… и все такое родное…», и прочий бред. К тому же я жутко стеснялся – четырнадцатилетний парень, весь такой из себя царь горы, со стальными нервами, крепкими кулаками да компьютерным мозгом пишет стихи – смешно… Однако, где-то в глубине души, я страшно собой гордился. Все-таки я не утерпел и поделился своими успехами с Вальтом. Боялся его насмешек, но он не засмеялся, а попросил почитать.

– Да ты читать-то не умеешь.

– На себя посмотри – давно с пальмы слез?

– Хочешь в глаз?

– Я тут собираюсь пойти в одно место – на х…, не составишь мне компанию?

После лета Валерка здорово изменился – возмужал, осунулся, много курил и матерился. Он уже давно жил какой-то другой, взрослой жизнью, но сейчас это стало заметнее. И все-таки я видел, что курит и матерится он как-то через силу, пытаясь за коконом грубости скрыть свои обычные комплексы четырнадцатилетнего мальчишки. Валет вернул тетрадку через день. Я с нетерпением ждал его приговора: обсмеет? будет презирать? перестанет общаться?

– Ну, что отметим? – ошарашил он.

– Ага.

Мы взяли пива и каких-то там чипсов.

Вообще, Валерка не любил пить – режим спортсмена, но, думаю, дело было не только в этом. Он боялся, боялся наследственности, как бы глупо это не звучало.

Мы протопали на детскую площадку и уселись на качели. До сих пор помню – конец августа, сумерки, вечер и эти скрипучие качели. И мы на них пьем пиво.

– Прочел? – начал я, внутренне содрогаясь.

– Прочел.

– Ну?

Валерка отхлебнул пива и посмотрел странно:

– Что думаешь делать?

Я не понял ни вопроса, ни этого странного взгляда, поэтому ждал продолжения, но Валерка молчал.

– А что делать?

– Ну… не знаю… это здорово.

Я ошалело на него уставился:

– Ты шутишь?