Забытая развилка

Он нетвердым шагом двинул в сторону Степки. За его спиной на крыльцо из дома выскользнула Маська в одной только длинной рубашке.

Увидела развернувшуюся во дворе картину и вдруг… выругалась, да такими словами, что Степкина челюсть отвалилась.

– Что? – Карп круто обернулся к дочери. – Ты что сказала?

Маська вдруг поняла, что натворила. Разъяренный отец шагнул к ней, занося руку.

– Это он украл, – вдруг закричала она, показывая на Степку. – Я видела, ты только за ворота, так он сразу в комнату к тебе полез!

Карп снова обернулся к приемышу. У мужика, где они забирали железки, он немало принял на дорожку, потому сейчас покачивался, как трава в поле, когда ветерок дует.

– Убью, – спокойно сказал, шагнув все-таки к Степану. Дочь можно проучить и позже.

Первый удар тот пропустил. Не оттого, что не ожидал, а оттого, что застыл столбом от Маськиных слов. Почему она это сделала? Обвинила его во всем…

От второго попытался прикрыться… Из губы текла кровь, отбитая рука болела, хорошо хоть живот успел прикрыть.

Сопротивляться от не пытался. Какой смысл? Карп только больше рассвирепеет и тогда от него не жди пощады. Однажды после подобного учения Степан месяц отлеживался в сарае и думал уже, что не встанет. Но и подставляться тоже глупо, потому от третьего удара Степан просто увернулся. Не рассчитавший силы Карп промахнулся и, не удержавшись на ногах, рухнул лицом вниз прямо в груду наваленных как попало железок.

И как-то сразу мелко задергался, затрясся. По полу потекли быстрые ручейки чего-то черного, расползаясь вокруг трясущегося хозяина как живые.  Степан отступил, смотрел, уже понимая – Карп умирает, напоролся на что-то, в этой куче и острого было немало.

Тишину и жуткий стук дергающихся конечностей обт утрамбованную до камня землю перекрыл оглушительный вопль.

– Убийца, – визжала Маська, подавшись вперед и вцепившись руками в рубашку на груди. – Люди! Убийца! Помогите! Степан отца убил!

Почти сразу у соседей во дворе завозились. Когда посреди ночи на улице раздаются вопли, лучше быстрее выяснить причину. Ладно, если просто пьяная драка, но возможно это набег городских и тогда, если вовремя не узнаешь, останешься без дома, жратвы и дочерей. Поэтому скрипели открывающиеся двери, приглушенно звучали голоса, подала голос собака. Моментально к ней присоединились все остальные собаки в деревне. Со всех сторон загорались расплывающимися пятнами факелы.

– Убийца! – без передышки визжала Маська.

Тогда Степан понял, что если останется на месте, то очень скоро умрет. Никто и никогда не поверит, что он невиновен – Маськиных обвинений достаточно, чтобы его приговорить, причем недолго думая, этой же ночью. Его повесят еще до рассвета.

Через секунду Степан бросился в сторону огорода, за которым дорога в лес.

Маська вдруг резко замолчала и припустилась вслед за ним.

Огибая сарай, Степан со всей силы врезался во что-то мягкое и это что-то повалилось на землю, утягивая за собой. Бешено несущаяся по венам кровь сама собой вздернула Степана обратно на ноги, он подпрыгнул почти как резиновый мячик, а потом уставился на землю, разглядывая, с чем же столкнулся. В траве у стены, прищурив глаза, лежал местный красавец и покоритель женских сердец Русый.

– Лови его, та штука еще у него! – раздался за спиной крик Маськи.

Русый напрягся, упираясь рукой в землю, а через секунду плавно поднялся и тут же бросился вперед.

Степан ни о чем не стал думать, просто очень быстро пнул Русого между ног, заставляя согнуться пополам и припустил в лес.

Через несколько минут за ним сомкнулись зеленые стены, оставляя за спиной факелы и разъяренные крики.

4

Долгое время после встречи с поселением, жители которого исповедовали культ, требующий в качестве подношения живых людей, Килька шла, пытаясь понять, какие именно происшествия подтолкнули их к выбору подобного божества. Ведь объектом веры могло стать мирное небесное светило или обладающие человеческой внешностью духи земли. Но эти люди предпочли темное, черное, мертвое. Страх, вероятно. Чем его больше, тем сильнее хочется от него избавиться. Переложить на плечи богов свой страх, убедить в своей лояльности к каждому принятому ими решению. А что может быть убедительнее готовности пожертвовать таким же, как ты, живым и разумным существом?

Собственно, отец Илья не мог ошибиться, когда пояснял, что выжившие люди вскоре вернутся в каменный век, и по бытовым условиям существования, и по моральным принципам.

Лес постепенно изменялся, светлел, деревья становились ниже и тоньше, хвойные сменялись лиственными. Медведи в этой местности уже не попадались. Волки и лисицы вели себя очень осторожно, увидев Кильку, сразу же убирались подальше, но она успевала рассмотреть, что они все как один какие-то мелкие, щуплые и полудохлые.

Потом Килька вышла к южному городу.

Город поднимался далеко на горизонте, как положенная на ровную поверхность щетка с жесткой щетиной и был окружен пустым пространством так широко, что приближаться близко Килька не рискнула. Она потратила три дня, чтобы обойти находку по периметру и нашла девять живых поселений, в каждом из которых имелось не менее трех дюжин дворов. Целых девять!

И ни одного места, похожего на место поклонения неизвестным божествам. Во всех поселениях имелись небольшие церквушки, отличающиеся от обычных домов разве что наличием на крыше креста. Сама Килька верующей не была, но считала, что наличие православия куда предпочтительнее наличия любого включающего человеческие жертвоприношения культа. Оставалось надеяться, что христианская вера мало изменилась с момента рождения нового мира и не содержит нововведений в виде новогодних ритуальных сожжений на кострах или ежегодного принудительного вознесения чьей-либо души с креста.

Поселения Килька рассматривала долго и тщательно, хотя изучить их должным образом было возможно только изнутри. Ни у одной деревни не имелось общего внешнего забора, каждый дом жители огораживали отдельно: некоторые высокими и плотными заборами, другие будто двойными – крепкий вокруг самого дома и почти вполовину ниже вокруг двора. В самых редких случаях захватывался огород рядом с домом, но похоже только для ограждения от скотины, никакой другой функции такая хлипкая на вид преграда нести не могла. Заградительную роль от диких животных выполняли поля, окружающие каждую деревню широкими кольцами.

Вне всякого сомнения, местные жители пользовались благами ушедшей цивилизации, что Кильку тоже порадовало. Ей вообще любое отличие от прошлого поселения нравилось.

Выйдя на южную окраину города, пустую до самого горизонта, где, судя по карте, расположилось море, Килька впервые в жизни увидела живую лошадь. Вернее, лошадей – пять взрослых особей и одного жеребенка. Животные неспешно плыли в море высокой травы и лениво помахивали хвостами. Килька остановилась подальше, лошади наверняка дикие и неизвестно, как они относятся к человеку – испугаются или подпустят поближе, чтобы познакомиться.

Вскоре стало понятно, что человека лошади презирают. Знакомиться они не пожелали, видимо люди их не раз пытались изловить – дармовая лошадь должна цениться, даже если не подойдет для работы, то это много еды.

Когда лошади заметили, как осторожно к ним подкрадывается Килька, то сразу же быстро перегруппировались. Жеребенка поджали с двух сторон две кобылы и, плотно прижимаясь друг к другу, потрусили вдоль побережья, в сторону необжитых высоких холмов.

Одни из жеребцов демонстративно проделал перед Килькой пару замысловатых виражей, взмахивая хвостом и угрожающе фыркая, а после бросился без оглядки догонять остальных. Килька смотрела им вслед до тех пор, пока животные совсем не затерялись в зарослях и думала, что события, принесшие одним живым существам горе и смерть, для других обернулись свободой и раздольем. И в этом есть нечто удивительно правильное.

Вечером Килька уселась у костра и как обычно достала карту. Судя по карте, раньше эта местность была степью: теплая зима, жаркое лето, бахчи, виноградники и рисовые поля.

Теперь климат изменился, отчего досюда добрался лес. Несмотря на близкое расположение моря, его соседство никак не ощущалось. Окрестности заросли колючим кустарником, чередующимся с лугами, а невысокие пологие холмы покрылись низкими скрюченными деревьями, сплошь оплетёнными какими-то вьющимися растениями. Килька придумала, что это растет виноград, хотя не знала, как на самом деле тот выглядит. Отец Илья говорил, виноград одна из самых вкусных ягод, которые он когда-либо пробовал, а следовательно, стоит внимания.

Прежде чем приступить к изучению людей (в том, что эти люди больше подходят для изучения, чем встреченные прежде, Килька не сомневалась), она решила увидеть море. Прогулка заняла в общей сложности три дня, один из которых она просидела на высоком берегу, неотрывно смотря в бесконечную воду.

Море вызвало в Кильке чувство похожее на то, что вызывали следы жутких пожаров, без труда уничтожавших леса и города, но если от огня можно хотя бы попытаться убежать, то от этой бескрайней силы… если она по-настоящему рассердится, останется только покориться и смиренно смотреть, как водная стихия поднимается, закручивается и стремительно несется тебя уничтожить. Вот кому следовало бы поклоняться…

– Не сердись, – шептала Килька, слушая как собственный голос подскакивает на слогах, словно умоляет. Словно уговаривает.

Обрыв, к которому она вышла, был слишком высоким и крутым, чтобы попытаться спуститься к воде, но Килька не жалела. Она все равно не рискнула бы искупаться, море казалось ей живым существом с довольно капризным и неуравновешенным характером, а от капризов следует держаться подальше, потому что с ними не выживают.

Вернувшись к городу, Килька приступила к изучению местных жителей.

Поля вокруг поселений достигали самой кромки леса, приходившие на них женщины вели себя спокойно, одеты были по погоде и безо всякого стеснения оголяли руки и ноги. Говорили на совершенно понятном языке, но сильно растягивали слова, будто не столько говорили, сколько пели. Смеялись, могли крикнуть или выругаться. Они не боялись.

Охотой местные промышляли мало, куда больше встречалось рыбаков. Неудивительно, зверья в округе водилось не настолько много, чтобы им прокормиться, почему, кстати, непонятно, вроде за столько лет должны были расплодиться.

Килька появилась у города, когда земля уже была вспахана и засеяна, потому не знала, пользовались ли люди при этом какими-либо специальными приспособлениями.

В лес местные ходили за хворостом, травами и корнями морковки, которая в этих местах прекрасно себя чувствовала и процветала. В свое время вирус, убивший человечество и изменивший всех оставшихся живых существ, также сказался на растениях. К нашему счастью, говорил отец Илья, потому что некоторые слабые сельскохозяйственные культуры окрепли и прекрасно распространились среди диких. Например, там, где жила Килька отлично рос горох, забивая даже стойкие заросли осота. В голодные времена горох составлял большую часть из рациона. Здесь, у города, разрасталась многолетняя морковь и Килька надеялась, что выжил еще и виноград. Желание попробовать самых вкусных ягод было очередной игрой, наподобие карты, которую она рассматривала каждый раз перед тем, как лечь спать.

Однажды вечером Килька возвращалась к месту своей стоянки и наткнулась на двух людей, спящих в кустах у кромки леса. Она замерла, опасаясь, что ее заметят, ведь в лесу спать может только тот, кто уверен, что при необходимости мгновенно проснется. Но люди не просыпались.

Подкравшись поближе, Килька уловила идущий от спящих терпкий прокисший запах. Прокрутив в голове имеющуюся информацию, сделала вывод – они пьяны. В семье Кильки никогда не пили, очень редко ставили ягодное вино, но использовали его в небольших количествах только холодной зимой, когда шли в лес. Однако запах спиртного с другим не перепутаешь.

Не теряя времени понапрасну, Килька подобралась вплотную и внимательно принялась осматривать и ощупывать их одежду. Плотная самодельная ткань, грубая, из толстых волокон. Обувь из жесткой кожи, тоже самодельная. У одного мужчины за поясом нашелся нож, у второго – короткий хлыст. Оружие Килька трогать не стала. Лица круглые, здоровые, у обоих бороды обкорнали чем-то тупым, слишком уж неровные края.