Внутренний навигатор

– Вы та группа, которая без руководителя осталась? – когда грузинские спасатели поднялись на перевал со своей стороны, стало понятно, что Петровича больше нет…

Непоколебимый авторитет и искренний друг. Мама часто вспоминает, как он говорил порой капризным туристкам: «Эх вы, куклы тряпошные!» – по-доброму, не упрекая, а принимая их немощь. И как же не хотелось быть «куклой тряпошной» после этих слов.

Суровый перевал принял имя своего героя – Сергея Игнатенко. А Ира продолжала топать на маленьких ножках с большим рюкзаком по дорогам России в память о Петровиче. «Идет рюкзак на ножках по солнечной дорожке…» – шутливо напевали те, кто шел вслед за ней. Из раза в раз рюкзак становился объемнее, и разглядеть за ним рыженькую голову хозяйки становилось труднее.

Вот такую веселую и одновременно серьезную, окончившую школу с золотой медалью и поступившую в авиационный институт маму встретил папа. Они дружили, ходили вместе в походы без малого двадцать лет. На какое-то время дороги родителей разошлись, но в 1985-м причудливые серпантины их путей заложили синхронные витки.

Летом 1987-го, погожим июльским деньком на девятом месяце беременности, Ира в ожидании чуда (ей было тогда уже тридцать восемь) разбирала вещи в недавно полученной от кооператива квартире. Неопределенные отношения с Игорем не смущали. «Будь что будет. Главное, скоро родится долгожданный ребенок», – она осознала, что с трудом успевает в последний вагон уходящего поезда материнства, и была благодарна папе вне зависимости от серьезности его намерений.

А серьезность была. Но надо знать папу. К слову сказать, после окончания МИФИ он стал военным физиком в конторе, название которой в нашей семье до сих пор запрещается произносить вслух. К моменту их встречи в 1985-м папа уже носил звание подполковника в своей манере, скромно и скрытно. После полосатой вести последовало краткое «Я рад!» и ничего более. Ни слова.

В тот июльский день он приехал с большим рюкзаком и неожиданными для летнего сезона лыжами. Мама сделала осторожный вывод, что это переезд. Ни слова. Все по умолчанию – как до сих пор любит говорить папа.

Родители, конечно, расписались, но это произошло так же спонтанно и неброско, как многое в их совместной жизни. А я 3 августа 1987 года отправилась в увлекательное путешествие под названием жизнь, весело покрикивая уже тогда низким голоском.

Глава 3. Без царя в голове

– Пап, я устала! – густой ледяной ветер подхватывал слова, разрывая их на куски и смешивая со снежинками, уносил в южном направлении. Но до папы они все-таки долетали.

– Потерпи, Лю! Еще разочек и все, – слегка запыхавшийся, но явно довольный папа в очках-хамелеонах с толстыми линзами был здесь, в Кировске, в своей стихии. – Если задуло, то это, может, и дня на три. А мы всего на неделю приехали, что ж нам время терять?

Тогда в 1991-м подъемника для чайников на горнолыжном комплексе «Айкуайвенчорр» не было. А если и был, то платный – нам не по карману. Первые горнолыжные шаги я делала на одном из пологих выкатов, так называемом «балетном склоне». Буран то стелился поземкой, то вздымался обжигающим ледяным бризом. На горе не было ни души, и только фиолетово-синий комбинезон тащил голубую курточку вверх на стареньком самодельном бугеле. Поднявшись «еще разочек», мы отдышались, снова спустились и с чувством выполненного долга отправились на съемную квартиру. В горнолыжных ботинках маленьким ножкам топалось неудобно. Но желание скорее снять две большие гири настолько грело, что я порхала в них, как в сапогах-скороходах.

– Девочка! Ты такая маленькая, а уже горнолыжница. Сколько ж тебе лет?– у ларька ко мне наклонился веселый мужчина с усами как у казака в одноименном мультике.

– Три с половиной! – голубая курточка гордо выпрямилась. – Мы с папой даже в буран катаемся, – по-детски неидеальная буква «р» умиляла беседу…

Постсоветская разруха не ценила военных, и жили мы небогато. Всю папину зарплату тратили на поездки в горы, походы и встречи с друзьями. Особенно полюбились долгие вечера на поляне в Битцевском лесу, когда веселая компания собиралась у костра и протяжно пела под гитару бардовские песни. Поздний ребенок, я еще тогда привыкла к общению с людьми намного старше меня. Определенно они казались интереснее сверстников.

– Мам, хочу в школу, – как только стукнуло шесть, я тут же заявила о самостоятельности.

– Ну давай попробуем…

Маленькая, худющая, похожая на нарезной батон с торчащими ребрами, облаченная в традиционно белую рубашечку, я отправилась в «джунгли». Так папа назвал школу, когда за свою излишнюю открытость я сразу же пострадала от злых языков одноклассниц и их мамаш. С мальчиками было проще. Отношения строились на общих интересах – побегать на свежем воздухе, играя «в полицейских» или «в пиратов». Такое времяпрепровождение увлекало куда больше томных посиделок с девочками и обсуждений «у чьей куклы платье красивее» или «муж богаче». На правах друга я приобрела у мальчишек авторитет, чем девочки были крайне недовольны. Они не делали явных гадостей, просто бойкотировали пацанку. Молчание джунглей не сильно расстраивало, но на характер повлияло, проращивая во мне образ мышки. Не серой и забитой, но маленькой и способной в любой момент без следа скрыться от злой реальности в собственных мечтах и размышлениях.

– Посадил дед репку… – известные слова Оксана Юрьевна читала за автора. – …Тянет-потянет, вытянуть не может. – К доске на импровизированную сцену один за другим выбегали дети в хенд-мейд костюмах. Сгорбленная бабка в платочке, внучка с косичками-колосками, Жучка с выкроенным из опушки старой дубленки хвостом, кошка с нарисованными черным фломастером на лице усами.

– …Позвала кошка мышку! – Серые лосины на тоненьких ножках, вязаная жилетка, картонные ушки, приклеенные к ободку, – мой выход.

Тогда, будучи мышкой, я поняла, как важно делать вместе. Иногда не хватает совсем немного, чтобы осуществилось задуманное. Быть малой, но решающей силой мне невероятно нравилось.

После второго класса родители решили поменять мое место учебы. В соседнем здании открылась частная начальная школа. Помню, как сложно им было платить за обучение. Но именно оно дало мне возможность душевно окрепнуть и раскрыться. Да так, что к моменту перехода в обычную среднюю школу было уже не закрыть…

С пятого и до окончания учебы я умудрилась поучиться во всех классах от «А» до «Д». Это была крайняя мера, которую применял педсовет для усмирения дикорастущего неуемного диссидентства недавней мышки. Переходный возраст кормил ядреным гормоном не только мою кровь. Компания одноклассников не терпела лицемерия, которое встречалось в джунглях на каждом шагу, и стала живым эпицентром подросткового максимализма школы. Тема бунтарства лейтмотивом звучала на страницах дневника, начатого мной в пятом классе, и переплеталась с многочисленными влюбленностями.

– Нет, это невозможно. Что она себе позволяет? Совсем без царя в голове… – шипела русичка, выпроваживая меня из кабинета. Показывая средний палец закрывшейся перед носом двери, я думала, что «царь в голове» – это вообще-то неплохо. Но точно им никогда не станет кто-то из людей. Для твердолобых постсоветских педагогов, уставших от нестабильности девяностых, я была отвратительным бельмом на глазу. Только ленивый из них не троллил негодницу.

Пока на летних каникулах преподы переводили дух, я штурмовала наглостью детский лагерь «Спутник». Долго терпевший усатый замполит на третьей смене принял решение перевести оторву из пятого отряда в первый. Старшие обитатели лагеря, считавшие себя хозяевами жизни, моканием головы в унитаз доходчиво объяснили мне «где зимуют раки». И все же я стояла на своем, со временем заслужив уважение даже у них. Старшакам нравилось мое стремление не плыть по течению, а оставаться собой.

Юной анархистке нужно было бороться с системой. Неважно, с какой и зачем. Главное – противостоять. С коллегами по подростковому цеху мы боролись «за правду». Не находя ее за партой, с удовольствием прогуливали уроки. Проводили академические часы на квартире одного из лодырей, чьи предки были на работе. Иногда слонялись по улицам с панасоником, из колонок которого вырывалась все более тяжелая музыка. Это был конец девяностых. Нам было тогда все глубоко пофиг…

– Лю. А ты никогда не задумывалась, в чем смысл жизни? – спросил меня однажды дядя Саша, завсегдатай походной компании родителей. Битцевский лес окутала безветренная тьма, поднимая кудрявый дым костра между подмосковными соснами.

– Задумывалась. Но пока не могу сформулировать.

– Смысл жизни – почувствовать Господа в себе… – Не знаю, был ли верующим дядя Саша, и что конкретно он имел в виду. Но эти слова оставили глубокий след в моей душе. По нескольку раз в год я вспоминала их, каждый раз понимая по-разному, но никогда не понимая до конца.

Глава 4. Рок-юность

– Ирк, а кто это? – шепотом спросила я подругу, через много лет ставшую крестной моей дочери. На улице было темно, только огоньки тлеющих сигарет и чиркающих зажигалок освещали двор старенькой хрущевки. Все чаще свободное от школы время я проводила у бабушки в Мытищах. Как обычно, мы с Ирой и еще несколько ребят сидели на исписанной маркерами деревянной лавочке. Высокий парень в косухе, старше нас на пару лет, стоял, поставив ногу на пенек. Так удобнее было играть на гитаре, которую он принес из темноты.

– …Я хотел бы остаться с тобой. Просто остаться с тобой. Но высокая в небе звезда зовет меня в путь… – трубадур благородно поднял глаза в небо.

– Русак. Джавтаев. Из девятого «В». По нему все Мытищи с ума сходят. Ты чего, не знаешь? – заверещала Ирка. Похоже, я неправильно поставила вопрос. Парень был хорош собой, но меня больше заинтересовали строки, которые он пел.

– А что это за песня? Не знаешь, кто автор?

– Бакулина, ну ты даешь! Это ж группа «Кино», Виктор Цой. Русский рок, в общем.

Это было время без мобильных телефонов, когда стационарные соединялись с розеткой длинными десятиметровыми проводами. Но дворовые ребята могли не звонить и даже не заходить друг за другом. Достаточно было программофонить снизу, ожидая появления абонента на балконе или в окне. Открытый канал связи работал и в обратном направлении.

– Ю-юля-я-я! Домой! – интеллигентная бабушка Бела, мамина мама, порой по часу стояла на балконе, пытаясь загнать гуляку.

Я не могла спросить у Яндекса или загуглить, что это за группа «Кино» и что вообще представляет собой русский рок. Сходить на железнодорожную станцию и по совету немолодого длинноволосого продавца купить в палатке несколько кассет – было единственным способом познания манящей культуры. Так и поступила. Тремя неделями ранее я трудилась упаковщицей в одном из новеньких московских супермаркетов. За десять рабочих смен удалось заработать пятьсот рублей. Не отходя от палатки, вставила кассету с альбомом «Группа крови» в небольшой серебристый плеер, приобретенный здесь же на честно заработанные. Не успев нажать на «плей», я залилась хохотом. Вспомнила нашу с Иркой детскую попытку разжиться деньгами. Мы умудрились целый день успешно и безнаказанно продавать дикую вишню в газетных кульках, наполовину заполненных листьями.

Песни группы «Кино» были не похожи на слащавую попсу и однообразный немузыкальный рэп. В хитросплетении брутальных мотивов и искренних слов была недоступная до конца глубина. Тогда я не знала, что у нее есть свойство с годами открываться все новыми и новыми красками.

Через месяц кассет стало уже десять. Прибавились самые известные альбомы «ДДТ», «Наутилуса» и «Алисы». Через полгода они заполнили половину стола, за которым я, окончательно забив на учебу, уже не занималась уроками. Чтобы выучить песни, я включала плеер и каждое слово записывала в блокнот, то и дело ставя кассету на паузу и перематывая назад. Джинсы получили боевые раны в виде потертостей и дырок, а уже хорошо сформировавшуюся верхнюю часть фигуры украсила недорогая косуха, купленная на Черкизовском рынке.

От компании Русака мы узнали, что в Москве на Старом Арбате есть «стена Цоя». Место, где фанаты группы «Кино» собираются попеть песни и пообщаться «не на сухую».

Близился мой тринадцатый день рождения, а опыт употребления спиртного ограничивался походными посиделками с родителями. Несколько раз мне давали пригубить кружку с разведенным спиртом. Надо было потренироваться. Компанией из пяти человек, среди которых была верная Ирка, мы отправились в находящийся недалеко от наших хрущевок дендрарий лесотехнического института. В кожаном рюкзаке позвякивали три бутылки самой дешевой водки «Жириновский», а в полиэтиленовом пакете на праздник спешили яблочный сок и фанта. Пластиковые стаканчики и закуска отсутствовали. Пузырек передавали по кругу. Вдогонку шли сок и фанта – кому что по душе.

После третьего круга картинка прервалась. Следующим в кадре появилось перепуганное, в больших очках лицо бабушки. Ей юные собутыльники, заботливо взгромоздившие меня на четвертый этаж, смекалисто сообщили, что «Юля отравилась пирожком». Надо же было как-то объяснить полубессознательное состояние и извергающиеся из тельца потоки «Жириновского».

Мудрые родители осознавали бесполезность наказания и дали мне шанс самостоятельно сделать выводы. В дальнейшем алкогольные мероприятия обходились без «отравлений». Ну, разве что пару раз.

Весь следующий год еженедельно с одноклассниками и друзьями из Мытищ я вписывалась на рок-концерты. От сохраняемых билетов стены моей комнаты пестрили калейдоскопом красок и многообразием названий. Голосовые связки, израненные истошным ором, требовали пощады и все чаще отказывались исполнять свою функцию. Их жизнь сильно отравляли незнакомый ранее сигаретный дым и коктейль «Отвертка», все чаще льющийся из алюминиевой банки. Круг знакомств в маргинальной среде стал до неприличия огромным для восьмиклассницы. В нем были и добродушные рокеры с хвостами различной длины, и немытые пестрые панки, без жалости к себе проваливающиеся в метадоновый реквием по мечте. Но из романтического восприятия неформальной жизни девочку с плеером вывели не они. Массивными черными колесами, скользящими в закат, по нему след в след проехалась колонна байкеров.

Глава 5. Четырехтактная страсть

Первые ребята, с которыми мы познакомились в этой тусовке, и мотоциклов-то не имели. Таких в те годы называли скамейкерами. Мы с подругой, одетые в традиционно рваные джинсы и косухи, заходили в метро, когда к нам прицепился бородатый нетрезвый парень лет двадцати. Он был сильно удивлен, что такие «клевые герлы» до сих пор не знают байкеров с «нашего штата [4 - Жарг., микрорайона.]», и сразу пригласил в гости в близлежащую шестнадцатиэтажку. В прокуренной комнате на втором этаже ежедневно собиралось минимум человек по восемь. Все они много пили и сокрушались, что не могут накопить денег на мотоцикл, либо лишены прав, либо…

Одним из них оказался Олег по кличке Индеец, запасным позывным которого служило говорящее прозвище Поллитра. Он, как и остальные, «копил» на мотоцикл, но был чуть старше и имел в своем застольном арсенале немало жизненных историй. Еще Поллитра был как-то проще и добрее остальных. В общем, ровно через неделю знакомства нас с Индейцем «обвенчали», кропя пивом согласно байкерским традициям. Олег, как я, любил куражиться и выражать эмоции. Помню, как мы бежали к реке по ромашковому полю и пели «Просвистела». Как ездили на рок-фестиваль «Крылья» в Тушино, где он не спускал с плеч мою маленькую тушку.

Однажды мы с Индейцем пришли в гараж к «настоящим» байкерам. Из каждого угла бетонного лабиринта раздавались урчание моторов разного объема и зарубежная рок-музыка. Адепты четырехтактной [5 - Большинство мотоциклов имеет четырехтактный двигатель внутреннего сгорания.] страсти вели себя, как мне показалось, довольно наигранно и не скрывали свою любовь к деньгам. «Скорее надо уходить отсюда…» – так с юности проявлялась моя непреложная способность быстро оценивать ситуацию единственно верным образом. Тогда я не знала, что это похожее на интуицию глубокое чувство исходило от Того, Кто создал меня. Олег наконец все обсудил со словно депортированными из Америки кадрами, и мы собирались валить, как откуда-то из недр гаража появился он. Кожаная, словно из стали, жилетка, кепи натовской расцветки, черная борода и зеленые глаза. Этот «настоящий» мотоциклист был полной противоположностью моему названому мужу.

– Олег, давай в четверг приезжай ко мне на заправку, детально поговорим, – видно, вальяжный красавец был здесь главным.