Легенда о сломанном городе

Словом, Айса была первым в мире бессмертным божеством,

довольствовавшимся скромной должностью клерка.

Гроссмейстеру нравилось, как она работает. Его даже не смущало, что приходилось убирать все колюще-режущие предметы, такие, как ножницы и канцелярские ножи, дабы ненароком не напомнить Айсе о прежнем месте работы. Если исключить этот «пунктик», все остальное было безупречным.

– Я вас слушаю, господин.

– Когда белое сделается черным, – с выражением произнес Квермонт, – когда низ станет верхом, а верх – низом…

Гроссмейстер остановился, чтобы понаблюдать за реакцией своей помощницы. Та молчала, и только таращилась на магистра своими огромными глазами. И, казалось, была ничуть не удивлена неожиданным словесам.

Впрочем, чем можно удивить бессмертное божество?

– Живые тогда начнут завидовать мертвым, – продолжил Гроссмейстер.

– И токмо Темный Отрок,

Который не жив, но и не мертв,

Который не раб, но и не господин,

Который не человек, но и не зверь,

Токмо Темный Отрок, чья душа преисподней подобна,

Восстанет из могилы и спасет город сей.

– Вы практикуетесь в изящной словесности? – поинтересовалась Айса.

– Не я написал эти строки. Это из «Сочинения Иоганна Пересмешника». Знавал я этого чудака. Многие считают его пророком, но по мне так он был гениальным плутом.

– Не сильна в литературе, – ответила Айса.

– Моя дорогая ходячая мифология, – издалека зашел Гроссмейстер. – Глубокоуважаемое бессмертное божество из Древней Греции… я ничего не путаю? Милая Айса…

– Я вас слушаю, – повторила черноокая красавица.

– Тебе ведомо настоящее, прошлое и будущее. Ты разрезаешь нить судьбы, быстро, и неумолимо, как божественный хирург, не ведая скорби и не зная печали.

– Я в отставке, мой господин, – ответила мойра. – Ныне я всего лишь скромный секретарь.

– Но при этом ты не забыла, кто ты есть. Ты дитя божественной природы, не человеческой… и я порой тебя боюсь.

– Ну что вы, мой господин, – усмехнулась Айса.

– …Ибо я прекрасно знаю, зачем ты со мной. Ты – моя персональная смерть, и однажды ты разрежешь нить моей судьбы. И закончится славная история подмастерья, сына часовщика, ставшего главным волшебником всего мира.

Ответь мне, милая Айса, только на один вопрос.

– Вопрос жизни и смерти? Не имею права, мой господин.

– Айса, ну скажи мне, не как божество, но как мой секретарь – сегодня?

Мойра устремила на Гроссмейстера испепеляющий взляд своих огромных

древнегреческих глаз.

– Нет.

ГЛАВА 2

ВИРХОВ

Было несколько вещей, которые Осколия поставляла на экспорт – это магия, дирижабли и снобизм.

Жители Флагманштадта, общепризнанной столицы мировой магии, привыкли снисходительно относиться к жителям других городов, считая их людьми второго сорта. Данный снобизм был бы легко объясним, если б осколийская столица представляла собой благоустроенный и красивый город, застроенный шедеврами архитектуры разных времен и стилей. Но увы, Флагманштадт, чье население давно перевалило за миллион, был отвратительно убогим и грязным городом с одной-единственной улицей, которой не стыдно было показать туристам – пафосно-неоготическим Новым Проспектом. Все остальные улочки этого города не могли похвастаться

чистотой. Да и откуда взяться чистоте в городе, в котором публичных домов было больше, чем магазинов готового платья?! Словом, Флагман был городом дешевых меблирашек, нищих… и при этом он как-то ухитрялся сохранять статус главного магического города Европы, главным образом из-

за природного фона, чудовищно высокого.

Парадокс был в том, что, несмотря на грязь и убожество своего города, флагманштадтцы не теряли своей спеси ни при каких обстоятельствах.

Впрочем, малая толика этой спеси передалась по наследству и жителям Вирхова – второго по величине города Осколии. Этот город по праву считался младшим братом Флагмана, и надо отдать должное, был гораздо чище и опрятней своего неряшливого родственника.

Тихий и патриархальный Вирхов был знаменит своими тенистыми улочками, уютными особняками и пивоваренным заводиком, принадлежавшим датчанам. Больше ничего интересного в этом городе не было.

На одной из тихих улочек располагалась частная гимназия, где обучались мальчики из богатых семей Вирхова. Гимназия славилась триединым девизом: «Послушание, повиновение, подчинение!» и строжайшей дисциплиной. И горе было тем учителям, что отказывались слушаться, повиноваться и подчиняться – ученики могли жестоко наказать

провинившегося. Школьная инквизиция работала на ура.

Господин Озеров, привыкший так же отзываться на «Иван Алексеевич» был одним из немногих учителей, которым удалось выдрессировать юных сорванцов, отчасти из-за дьявольского терпения, отчасти от безысходности. Учеников он представлял дикими зверями, классную комнату – ареной цирка, а себя – отважным артистом, готовым исполнить свой смертельный номер.

Вот и сегодня он в сотый раз взошел на авансцену и грудью встал на защиту исторической науки от мракобесия.

Считал ли он себя хорошим учителем? Наверное, нет. Хороший учитель наверняка любил бы своих учеников, несмотря ни на что. Озеров же всегда относился к ним с опаской.

В конце концов, напомнил он себе, они всего лишь милые дети. Проблема была лишь в том, что эти милые дети слишком часто задавались вопросами типа «А что будет с учителем химии, если его поджечь?», или «С каким ускорением полетит новый преподаватель физики, если спустить его с

лестницы?» и прочими в том же духе.

– А вы часто бываете во Флагманштадте? – спросил рыжий ушастый ученик с первой парты.

Этот рыжий, кстати, был младшим сыном внучатого племянника двоюродного дяди бургомистра, так что с ним надо было держаться осторожней.

– Да, – сухо ответил Иван Алексеевич.

– А расскажите! – едва ли не хором попросили ребята. – Расскажите!