Прыжок в Вечность

Артур вздохнул:

– Я давно этим не занимаюсь. Сейчас я преподаватель, у которого практически нет свободного времени. К тому же, я живу не здесь, а в России, откуда Вы, как я понимаю, родом, – он мягко улыбнулся ей извиняющейся улыбкой. Несмотря на свое нежелание ввязываться в это дело, Артур хотел продолжить разговор, который вызывал в нем странные чувства. Будучи кандидатом психологических наук, он стремился разбирать каждую эмоцию «по полочкам», но то, что он испытывал, общаясь с Камиллой, не поддавалось быстрой расшифровке. И он тянул время, проявляя, как он объяснил себе, профессиональное любопытство.

Кто она? Почему он чувствует боль, спрятанную по ту сторону безбрежных озер ее дымчатых глаз, в зеркальной поверхности которых он видит свое отражение, и в которые он мог бы проникнуть, чтобы постараться отыскать корешки этой боли и разгадать ее тайны… И, возможно, остаться там навсегда.

– Я пробуду здесь до конца месяца, – вдруг сказал Артур, не поспевая как следует обдумать произносимые слова. – Постараюсь успеть, если для Вас это действительно важно.

– Важно. Не сочтите за чокнутую, просто это подарок… – начала оправдываться Камилла, как вдруг спохватилась: – Только ведь мы уедем в субботу! А Вы сможете отправить по почте? Я сейчас оставлю адрес, – и, аккуратным подчерком указав на своей визитке почтовый адрес, протянула ее Артуру.

– Камилла… Какое красивое имя! Вам подходит, – добродушно сказал Артур, ощущая, как расстояние между ними заметно сократилось. Затем, прочитав остальную информацию, он расхохотался: – Мало того, что мы с Вами земляки, так Вы еще и преподаете в том вузе, где я учился! Давайте сюда, попробую помочь. Денег не возьму, не беспокойтесь, со своих не берут. Угостите потом как-нибудь обедом в студенческой столовой, хочется вспомнить молодые годы…

– Вы серьезно? – опешила Камилла.

– Вполне, – шутливо ответил Артур. – Вам этого пока не понять, Вы сейчас находитесь в той чудесной поре, в которую потом будет хотеться вернуться все сильнее с каждым годом. Сколько Вам? Двадцать три? Двадцать пять?

– Почти, – усмехнулась его прекрасная собеседница, стараясь оставаться на прежнем месте, несмотря на неоднократные попытки сына вытянуть ее за руку на улицу. – Только прибавьте еще двенадцать. За комплимент благодарю! – и, уходя, добавила тихо и с нежностью в голосе: – И большое Вам спасибо за помощь. Даже если ничего не получится.

Глава 3

Едва стеклянная дверь закрылась за спиной, Камилла почувствовала себя увереннее. Словно ничего и не произошло, словно не спускалась она по этим узким ступеням каких-то пять минут назад, если верить цифрам на экране мобильного телефона. Может быть, это все привиделось ей в том же сне, а мозг просто запутался… Она вновь вынула из кармана серебристо-сиреневого плаща записку с адресом и задумалась. Никита, которому не терпелось поскорее увидеть новые места, тянул ее вторую руку то в одну сторону, то в другую. А Камилла растерянно стояла в центре незнакомого мегаполиса, не замечая движения других людей и разноцветных автомобилей. Все нити, связывающие ее с привычным миром, спутались в сложном узле, который предстояло распутать, чтобы вернуть то, что осталось за дверью.

Мимо нее пролетела стая голубей. Провожая их взглядом, Камилла заметила, как из-за крыши выглянуло солнце. Россыпь золотисто-розовых бликов украсила мостовую, скользнула по молодым листьям высоких дубов и опустилась на плечи Никиты. Переполняемая нежностью, она обняла его, будто обнимая само солнце. Никита в ответ прижался к матери, возвращая ей ласку. Это помогло ей вернуть несколько разбросанных пазлов прежней жизни по местам, рассеивая загадочный туман, в который облачился голос прошлого.

Когда они вернулись в отель, Максим уже одевался. Аня заплетала волосы, точь-в-точь, как мама, и рассматривала свое отражение. Вглядываясь в свои темно-серые глаза, унаследованные от Камиллы, она пыталась прочесть в них что-то, что помогло бы понять себя. Вступление в переходный возраст давалось ей непросто. Казалось, что детство осталось навсегда за бортом, а впереди простиралась мгла, укрывшая некогда знакомые горизонты. Все простое стало очень сложным и требовало тщательного анализа и пересмотра новым взрослеющим взглядом. А трепетное сердечко все так же мечтало о заботе и ласке родителей, которых так отчаянно прогонял из жизни разум.

Увидев в зеркале маму, Аня смутилась, ссутулилась и сделала вид, что пытается вытащить соринку из глаза. Камилла, мало что замечая этим утром вокруг, обменялась парой фраз с родными и скрылась под потоками прохладного душа.

Дорога к крепости Кенигштайн, о которой несколько месяцев мечтал Никита, оказалась гораздо более короткой, чем они ожидали. В начале пути они с интересом смотрели сквозь открытые окна арендованного внедорожника, жадно впитывая все, что попадало в их поле зрения. Но вскоре, свернув на автостраду, дети уснули, а Камилла сделала вид, что изучает карту, просматривая один и тот же отрезок несколько минут.

– Что ты там пытаешься найти? – наконец, не выдержал Максим, наблюдая за женой. – В нашем веке за тебя думают навигаторы. Подай, пожалуйста, футляр с очками в бардачке, в правом углу.

Камилла сложила карту и потянулась за бутылкой воды, что лежала в дверце.

– Открыть? – спросила она, ухватившись за пластиковое горлышко. Максим, обгоняя грузовик, кивнул и потянулся за очками, чуть не пролив воду на сидение.

Бросив на Камиллу сердитый взгляд, он промолчал, пребывая в раздражении до конца пути. Как можно быть такой рассеянной? Она и раньше, бывало, путалась в словах и действиях, а сегодня превзошла саму себя. Воспитанный в строгости, Максим привык уважать и ценить порядок во всем, находя в нем желанный покой. Стоило чему-то выбиться из строя, как он тут же бурно реагировал и стремился во что бы то ни стало вернуть все по своим местам. И только потом облегченно выдыхал и продолжал заниматься привычными делами, давным-давно ставшими бесцветными от спертого воздуха его упорядоченного пространства.

Завидев крепость издали, Камилла воскликнула: «Смотрите!». Дети проснулись и, как только папа припарковался на автостоянке, выскочили из машины и побежали вперед, несмотря на достаточно крутой склон. Подойдя вплотную к величественным каменным стенам высотой до двухсот сорока пяти метров, они встали, задрав головы, в молчаливом восхищении. Было что-то особенное в этом моменте. Словно они стояли на границе истории и каждый следующий шаг будет отбрасывать их назад, во времена саксонских королей и герцогов. Максим с детьми отправился за билетами, а Камилла осталась одна у входа, наблюдая за удаляющимися фигурами членов ее семьи. К ней снова и снова возвращалось необычное ощущение чего-то незнакомого, покачивая ее мировосприятие, как на мягких волнах. И это не причиняло никакого беспокойства, напротив, манило к погружению в глубину, растворяясь в ней и становясь ею. И, когда оживленное семейство вернулось с картонными билетами, зажатыми между пальцев, Камилла приняла решение поддаться зову и позволить себе увидеть то, что, по ее мнению, укажет путь к переменам. Но не сейчас. Сейчас она нужна была целиком и полностью здесь, веселой мамой и женой, создавая атмосферу беззаботности и украшая детство детей яркими воспоминаниями.

Они прошли по каменному подвесному мосту и вошли в ворота. Взяв мужа за руку, Камилла подошла к самому краю крепости. От высоты и величия захватывало дух. Под ними проплывали легкие, полупрозрачные облака, а под ними простирались живописные рапсовые поля, лента Эльбы, за которой начиналась Чехия, и маленькие городки в долине реки. Прямо под ногами пролетела чайка, а за нею еще несколько. Наблюдая за их полетом, Камилла на мгновение почувствовала себя птицей, взмахивающей сильными крыльями и рассекая ими воздух, набирая высоту. Одновременно с этим, она ощущала себя и рекой, отражающей небо, и деревьями, по корням которых протекала энергия из недр земли, поднимаясь к макушкам… Она стала всем – всего на несколько секунд, измеряемых вечностью. Камилла удивленно наблюдала за изменениями в теле, казавшимися чем-то нереальным и невозможным. С ее глаз словно исчезла пелена, будто окна с мутными стеклами, наконец, распахнулись, и краски мира стали яркими и сочными. Где-то меж измерений, иногда мелькали едва уловимые формы, цвета, запахи, дразня и маня ее, то появляясь, то исчезая… Камилле удалось поймать быстро промелькнувшую мысль о том, что настолько живой она была впервые. И что, как прежде, уже не будет.

– Мама, смотри, какая пушка! – воскликнул Никита и, смешно нахмурившись, принялся играть в артиллериста. Вскоре к нему присоединились двое других мальчишек и увлекли его в новую игру по завоеванию замка.

Камилла с улыбкой наблюдала за ним и за Аней, которая воспользовалась паузой, чтобы побыть наедине со своими мыслями. Она немного отошла в сторону и задумчиво вглядывалась вдаль. Камилла залюбовалась ею, стараясь не подавать виду, что наблюдает за дочерью. Максим, изучив таблички с историческими данными этих мест, подошел к супруге и спросил:

– О чем задумалась?

Камилла повернулась, встретилась с ним глазами и быстро отвела взгляд. Готовая делиться с ним всем на свете еще вчера, она вдруг испытала дискомфорт от появления Максима в ее личном пространстве. Хотелось укрыться с головой и еще немного побыть в одиночестве, но такой возможности не было. Она нехотя ответила:

– О том, как быстро растут дети. Только посмотри на Анюту. Маленькая женщина, не догадывающаяся о том, как она прекрасна. Она будто стесняется себя все время. Я думаю, как подобраться к ней поближе и попробовать помочь справиться со смущением.

– А надо ли? Время само справится с этим и расставит все по местам. Вспомни себя в ее возрасте. Наверняка, тебе тоже хотелось поскорее отделиться от родственников и попробовать свои силы. Я бы лучше не лез к ней пока. Думаю, она придет, когда захочет нашего участия. И Никите бы поменьше внимания. А то вырастет изнеженной барышней.

Камилла сверкнула глазами. Ставни с мутными стеклами вновь с шумом закрылись перед нею.

– По-твоему, настоящими мужчинами становятся только в спартанских условиях? Он еще совсем ребенок, ему нужно много любви для гармоничного развития. И от отца бы тоже не помешало внимание.

Максим вспыхнул еще быстрее:

– А я, по-твоему, его не уделяю? Если я не бегаю кудахтающей курицей вокруг своего выводка, подобно тебе, это не означает, что я не участвую в воспитании. Меня родители воспитывали совсем иначе. Никаких сюсюканий, никаких часовых бесед, и ничего. Они работали с утра до ночи, а сестре было не до меня. Поскучал немного и занялся своими делами. А ты своим подходом делаешь их избалованными и требовательными.

Загоняя обиду поглубже, Камилла сделала небольшую паузу, чтобы не поссориться. Затем плавно выдохнула и ответила:

– Меня отец тоже не очень-то баловал. После смерти мамы мною мало занимались, но я отдала бы все на свете за порцию любви от него. Ему, наверное, тоже казалось, что так он воспитает самодостаточную дочь без лишних сантиментов, но я видела и ощущала на себе, как он ошибается. Убивать чувственность – преступление. Это все равно, что вкопать забор между своим ребенком и Богом, вместо того, чтобы познакомить его с ним через любовь. И, если ты не хочешь этого делать, то хотя бы не мешай мне.

В это время подошел Никита и попросил воды. Максим в раздражении смотрел на сына и ненавидел себя за свои чувства. Глубокая детская рана, о которой он старался забыть, была вскрыта и болела, затуманивая разум. Он жаждал справедливости, ища в нем исцеление. В то время, как исцеление хранилось в любви, томившейся в закрытом сердце.

На протяжении всего пути в отель, в машине царило молчание. Для Ани оно было привычным и комфортным, и она с удовольствием пользовалась моментом, чтобы на фоне мелькающих машин автобана продолжить путешествие по внутреннему миру. Никита утомился от долгой ходьбы и бега по спускам и подъемам внутри крепости и сладко дремал. Максим направил все внимание на дорогу, желая поскорее забыть неприятный спор с Камиллой. А Камилла пыталась отыскать калитку в сознании и вновь погрузиться в сказку, которая отныне была для нее более реальной, чем все, что она знала прежде.

Глава 4

Что это было? Те дни долгожданного отпуска, что утекли сквозь пальцы, как ни старалась Камилла наполнить ими ладони и освежить лицо, смыв с него разочарование… Один за другим, перед ней сменялись пейзажи, здания, люди, а внутри все словно застыло, и даже крик не мог прорваться сквозь плотное пространство ожиданий. Она все смотрела на Максима и взглядом просила его: «Впусти!». Но он не желал замечать и лишь в очередной раз проверил надежность замков, охраняющих его внутренних мир от чужаков.

В конце концов, наступил момент, когда Камилла сдалась. Отрываясь от земли, крепко пристегнутая к креслу самолета ремнем безопасности, она отрывалась и от мужа, с удивлением обнаруживая прилив сил к ослабленному борьбой телу, и тотальное спокойствие. Будь, что будет. А сейчас – неоновые облака, в которых так хотелось раствориться навсегда. И никакие ремни не способны были удержать вырвавшуюся на волю душу, улетевшую туда, где рождается новый день.

Максим посмотрел в иллюминатор и залюбовался точеным профилем жены. Ее губы дрогнули в улыбке, и по лицу растекались покой и сияние. Он вспомнил, как впервые любовался ею спящей на втором свидании, когда она уснула на его плече под утро на парковой скамье под тусклым фонарем в густых ветвях тополя. Максим подавил в себе желание прикоснуться к ее мягким волосам и потерять в их блеске накопленную тяжесть прожитых лет семейной жизни. Вспоминая себя в юности, он недовольно поморщился. Возвращаться к тому незрелому состоянию, когда любая мелочь могла выбить из равновесия, он не желал больше никогда. Это означало разрушить мир, который Максим годами выстраивал в себе, наполняя его удобством и укрепляя стены, и вновь очутиться на холодном ветру без одежды, как он ощущал себя в молодые годы. Камилла жаждала этого – он понимал, но все больше воспринимал ее как врага, который покушался на его комфорт. И, несмотря на теплые чувства к ней, продолжал держать дистанцию до тех пор, пока ее попытки не завершатся.

– Папа, а долго нам еще лететь? – спросил Никита. Он обожал самолеты и мечтал о том, чтобы этот полет длился вечно. Ну или хотя бы еще пару часов.

Максим посмотрел на часы и ответил:

– Минут через двадцать начнется посадка. Потерпи немного.

Никита вздохнул и повернулся к сестре. Аня что-то записывала в своем блокноте с кружевом и лентами, о котором знал только Никита. В нем хранились девичьи переживания и первые стихотворные строки, как правило, робко выглядывающие неровным почерком из внутренних уголков дневника. А рядом с ними причудливым узором закручивались чернильные спирали, становясь рамкой для стихотворений, словно бы добавляя защиты от посторонних глаз.

– Что пишешь?

– Ничего, – спина Ани стрункой вытянулась вверх. Она посмотрела на родителей и, поняв, что они не смотрят в ее сторону, добавила: – Хотела записать свои мысли о Германии. Мне понравилось, особенно дворец, а тебе?

Никита обрадовался возможности снова поговорить об их завершающимся путешествии и возбужденно ответил:

– А мне пушки в Конишае… Коних… в крепости, вафли с кедровым мороженым, фонтаны возле того черного здания, еще… эээ… – приятные воспоминания столпились в одну кучу, и стоило немалых усилий, чтобы разложить их по местам.

– Мама только была грустной, – задумчиво сказала Аня. – Ей, наверное, было скучно с нами.

Никита отвлекся от загибания пальчиков и стал серьезным.

– Это папа ее обидел. Я слышал, как он ругал ее за что-то, а потом она плакала.