Маятник Фуко

– Где мне еще быть? Я ведь потерянное поколение, и если кто меня хочет найти – пусть ищет там, где собираются все потерянные… Там и увидимся.

13

Li frere, li mestre du Temple

Qu’estoient rempli et ample

D’or et d’argent et de richesse

Et qui menoient tel noblesse,

O? sont il? que sont devenu?[28 - Магистры, братие во Храме,Кто неусыпными трудамиЕго расширил, укрепилИ золотом обогатил, —Где вы теперь? Что с вами сталось?(старофр.)]

    Хроника-продолжение «Романа о Фовеле»,
    Жерве дю Бю, нач. XIV в.
    Gervais du Bus, Chronique ? la suite du roman de Fauvel

Et in Arcadia ego. «Пилад» тем вечером представлял собой типичную картину золотого века. Буквально в воздухе витало предчувствие, что революция не только назрела, но и нашла себе спонсора – Союз Промышленников. Владелец трикотажной фабрики (битловка, борода) играл в подкидного дурака с будущим террористом в двубортном костюме и в галстуке. Ломалась парадигма. Еще в начале шестидесятых годов борода была признаком фашизма – шкиперская, в духе Итало Бальбо; в шестьдесят восьмом она стала означать революционность, а потом приобрела нейтральный смысл в духе «Я выбираю свободу». В любую эпоху борода заменяет маску; фальшивую бороду лепят, чтобы не быть узнанными; но в те времена, в начале семидесятых, можно было маскироваться настоящей. Можно было лгать, говоря правду, правда становилась туманной и ускальзывала от понимания. Пред лицом подобной бороды вряд ли могла пройти любая бравада бородою. Однако этим вечером самая искренняя борода рисовалась даже и на бритых лицах, ее не носивших, но намекающих, что непременно бы носили, да дух противоречия не позволяет.

Бог с ним. Наконец предо мною предстали Бельбо и Диоталлеви. Вид у них был мученический, и они не могли говорить ни о чем, кроме перенесенного ужина. Я тогда еще не представлял себе ужины с господином Гарамоном.

Бельбо потребовал ежевечернюю дозу, Диоталлеви долго и мучительно выбирал и расхрабрился на стакан тоника. Мы нашли столик в глубине зала, еще не остывший после двух грузчиков, которые отправились по домам, потому что назавтра вставать было рано.

– Ну, ну, – начал с ходу Диоталлеви. – Тамплиеры.

– Не надо, умоляю. Это можно прочесть в любом учебнике.

– Мы любим сказовый стиль, – сказал Бельбо.

– Это более мистично, – добавил Диоталлеви. – Бог создал мир с помощью слова. Заметьте, не телеграммы.

– Да будет свет тчк подробности письмом, – отозвался Бельбо.

– Не письмом, а Посланием к фессалоникиянам, – сказал я.

– Давайте о тамплиерах, – сказал Бельбо.

– Значит, – начал я.

– Со значит начинать неграмотно, – запротестовал Диоталлеви.

Я сделал вид, что встаю со стула. Никто не стал умолять сесть. Я сел сам.

– Так вот, это вообще азбучные вещи. Первый крестовый поход. Готфрид, как известно из Тассо, Господен Гроб почтивши, снял обет. Балдуин становится первым королем в Иерусалиме. Христианское царство в Святой Земле. Но один разговор Иерусалим, другое дело остальная Палестина. Сарацин побили, а они не угомонились. Жизнь в тех краях не слишком спокойная ни для новопоселенцев, ни для паломников. И в этот момент, в тысяча сто восемнадцатом году, при правлении Балдуина II, девять человек под командой некоего Гуго де Пейнса образовывают ядро ордена Бедных Рыцарей Креста: орден монашеский, но с ношением оружия. Три обычных обета: бедности, воздержания и послушания. Плюс к тому обязательство давать защиту паломникам. Король, епископ и прочая иерусалимская верхушка немедленно отстегивают деньги. Им выделяют помещение – в одной из пристроек при старом Храме Соломона. Так они становятся Рыцарями Храма.

– Что это были за люди?

– Скорее всего, романтики крестового похода. Но потом это переменилось. Начали прибиваться к компании обездоленные дураки, младшие сыновья без наследства. Иерусалим – это была та же Аляска, туда ехали за деньгами. В основном те, кому дома ждать было нечего, или прежде судимые. Иностранный легион. Такой плакатик: ты записался в тамплиеры? Ждут тебя дальние страны, крепких и сильных душой. Кормежка, одежка казенная, под расчет еще и спасение души. Разумеется, с хорошей жизни на это не шли. Жить в пустыне, в палатке, годами не видя человеческих лиц, если не считать других тамплиеров и нескольких турецких рож, потом еще жара, жажда и обязанность вечно потрошить сарацин…

Я перевел дух. – Получается какой-то вестерн. Прошу прощения. На самом деле орден пережил три эпохи, и на уровне третьей этих проблем уже не было и в него записывались даже те, кто отнюдь не бедствовал. Потому что стало не обязательно вербоваться в Святую Землю, можно было работать на материке. Вообще что касается тамплиеров, мне они не вполне ясны. Иногда кажется, что это просто банда, иногда, наоборот, в них есть какое-то изящество. Этнические чистки они проводили по-рыцарски. Они, конечно, били мусульман, потому что такая была их работа… Но когда посол эмира Дамасского прибыл с визитом в Иерусалим, тамплиеры предоставили ему мечеть для отправления культа, невзирая на то что ее уже успели переделать в христианскую церковь. Он себе молится, в этот момент заходит какой-то франк, видит неверного в святом месте и вышвыривает его. Тамплиеры наказали виновного, а перед мусульманином извинились. Это джентльменское отношение к противнику их и погубило, не зря на суде им шили связь с эзотерическими мусульманскими сектами. Может быть, связь и была, точно так же как авантюристы прошлого века заболевали Африкой. Тамплиеры были люди без систематического образования, они не понимали многих идейных тонкостей и не думали о них, а одевались в духе Лоуренса Аравийского… Вообще понять причины их действий для меня нелегко, потому что христианские историки, Вильгельм Тирский и прочие, при каждом случае поливают их грязью…

– Почему?

– Потому что тамплиеры слишком усилились, и притом слишком быстро. Все началось со святого Бернарда. Вы представляете себе, кто такой святой Бернард? Гениальный организатор, реформатор бенедиктинского ордена. Из всех церквей велел вынести статуи и украшения. Когда ему не нравится коллега, например Абеляр, он с ним ведет себя по-маккартистски, а в принципе предпочел бы сжечь. Если нельзя, то хотя бы сжечь его книги, что он и сделал. Потом начал агитировать за крестовые походы. Вперед, Святая Земля зовет…

– Симпатяга, – подытожил Бельбо.

– Ненавижу. По мне, его не в святые надо бы, а в самый глубокий круг ада. Но он умел себя подать, посмотрите, на какой пост его определил Данте, пресс-секретарем Пречистой Девы. А с такими суперсвязями и канонизовали его потом быстро. Когда Бернард прослышал о тамплиерах – сразу спикировал на эту идею. Благодаря ему девять авантюристов превратились в Militia Christi[29 - Воинство Христово (лат.).], так что можно сказать, что тамплиеров как героический миф изобрел он. В 1128 году он созывает собор в Труа именно для того, чтоб легитимировать этот новый орден монахов-солдат, а через несколько лет пишет более чем положительный отзыв на их деятельность и сочиняет статут в семидесяти двух параграфах, где чего только нет. Месса ежедневно, и нельзя иметь связи с рыцарями, отлученными от церкви, однако если те попросят о принятии их в орден – реагировать по-христиански. Видите, я не случайно проводил параллель с Иностранным легионом. Формой будет белая накидка, простая, без меховой оторочки или с оторочкой, но позволяется только ягнячий или же бараний мех. Запрещено носить гнутую или тонкую по моде обувь, спать следует в рубахе и портах, на тюфяке и с простыней и одеялом…

– В жарком климате, могу вообразить эту вонь, – сказал Бельбо.

– О вони отдельный рассказ. Есть иные жесткие ограничения: питаться двоим из одной миски, трапезовать в молчании, мясная пища трижды в неделю, строгий пост по пятницам, вставать на рассвете… ну, если накануне день выдался трудный, разрешается пролежать еще не более часу, но в этом случае надо прочитать в постели тринадцать отченашей. Начальником в ордене назначается магистр; имеется иерархия младших по званию, на нижних ступенях – коневники, оруженосцы, денщики и слуги. Рыцарю полагается набор из трех коней и оруженосца, запрещено украшать стремена, седла и поводья, оружие должно быть простое, но отличного качества, никакой охоты, за исключением львиной, словом – жизнь военная, богоспасаемая. Не говорю уж о воздержании, на которое сочинитель статута напирает особенно. А ведь наши герои живут не в монастыре, а на людях, если можно звать людьми тот сброд, который тогда наводнял Святую Землю. В уставе сказано, что общества женщин надобно избегать насколько возможно и не целовать никого, кроме матери, сестры и тетки.

Бельбо вставил: – Насчет тетки я бы еще подумал. К слову, тамплиеров разве не обвиняли в содомии? Я помню, в книге Клоссовского, «Бафомет»… Бафомет – какой-то дьявольский идол, которого они чтили…

– Сейчас дойдем. Ну посудите по логике. Жили они по-матросски, месяц за месяцем в пустыне, на рогах у черта. Представьте себе: по ночам ледяной ветер, вы в палатке вместе с другом, с которым едите из одной плошки, страшно, голодно, холодно, хочется к маме. Что дальше?

– Фиванский легион, мужественное объятие, – предположил Бельбо.

– Подумайте об этом адском положении, бок о бок с солдатней, которая никаких обетов не давала, врываясь в город, добыча солдата – мавританочка, золотой нежный живот и ресницы как бархат, а что достается тамплиеру в ароматной тени ливанских кедров? Оставьте ему хотя бы маленького мавра. Понятно вам теперь, кстати, откуда идет выражение «пить и ругаться как тамплиер»? Их удел напоминает мне положение войскового капеллана, который жрет спирт и богохульствует со своими неотесанными подопечными. Уж одного того хватило бы… А тут еще печати. На печатях тамплиеры изображаются по двое, на одной и той же лошади. С чего бы это, если учесть, что по уставу каждому положено три коня? Конечно, Бернард мог считать это удачной находкой в качестве эмблемы бедной жизни или символа двойственного служения: рыцарство-монашество… А теперь представьте себе, как все это выглядело в глазах простого человека: ничего себе монах, гляди-ка, присоседился даже на ходу! Вполне возможно, что все это домыслы…

– Но безусловно они сами нарывались, – продолжил Бельбо. – А что, святой Бернард был такой глупый?

– Не сказал бы… Но он монах тоже, а в те времена монахи странно представляли себе смирение плоти. Я только что извинялся, что мой рассказ слишком походит на вестерн, но вообще такой подход не вполне ошибочен… Я захватил с собой выписку из нашего любимого Бернарда, вот как он описывает идеал поведения тамплиера: «Они презирают и ненавидят мимов, шутов, площадных жонглеров, неблаголепные песни и фарсы, они обрезают волосы коротко, потому что апостол сказал, что не подобает мужчине заботиться о шевелюре. Их никогда не встречают причесанными, очень редко мытыми, их борода клочковата, они покрыты пылью, грязны от ношения брони и от жаркой погоды…»

– Не хотел бы я жить с ними на одной лестнице, – произнес Бельбо.

Диоталлеви отчеканил: – Отшельникам искони была свойственна праведная нечистота, в целях истязания плоти. Не святой ли Макарий жительствовал на столпе, и когда черви осыпались с его тела, он их подбирал и сажал обратно, потому что и они, божьи твари, имели право на питание?

– Столпник был не Макарий, а Симеон, – сказал Бельбо, – и я думаю, он залез туда, чтобы плевать на голову прохожим.

– Вот это все дух Просвещения злостный, – не смирялся Диоталлеви. – Какая разница, Макарий, Симеон, все согласны, что столпник был кругом в червяках, я не вхожу в подробности, поскольку не интересуюсь мракобесием гоев.

– Твои геронские раввины были сильно чистые, – парировал Бельбо.

– Они ютились в гетто, куда их загоняли вы, милые гои. А ваши тамплиеры воняли по собственному почину.

– Не будем зацикливаться на гигиене, – сказал я. – Те же запахи, что в обычной роте после марш-броска. Я обрисовал вам их облик, чтобы вы поняли парадоксальность их жизни. Будь мистичен, будь аскетичен, и не ешь, и не пей, и не совокупляйся, ступай в пустыню и руби башку неприятелям Христовой веры, больше нарубишь – больше дадут талончиков в рай, воняй и не мойся, обрастай шерстью; и еще Бернард требовал от них, чтоб, захвативши город, они не накидывались на девушек или даже на бабушек, без разбору. После этого он думал, что в безлунные ночи, когда, как известно, горячим дыханьем самум палит сновиденья бойца, ни один из них не попробует получить хоть капельку нежности от товарища по палатке. То есть постановка вопроса довольно жесткая. Будь монахом, будь головорезом, кроши врагов и читай авемарию, не гляди в лицо двоюродной сестре, а потом, после месяцев осады, когда город наконец завоеван, другие подразделения на твоих глазах пусть насилуют жену халифа, молоденькие суламифочки пусть сами расстегивают лифчики и говорят: я твоя, только сохрани мне жизнь… Но тамплиеру – нет, ему нельзя ничего, молчи и воняй, так сказал святой Бернард, можешь почитать молитву… Все это прекрасно описывается в Retraits…

– Что такое Retraits?

– Устав ордена тамплиеров, поздняя редакция, периода заката. Ничего нет хуже армейской скуки, когда война окончена и сушатся портянки. Начальство издает довольно странные законы, скажем, запрещаются драки, нельзя наносить ранения христианину по мотивам мести, нельзя заключать торговые сделки с женщинами, возводить напраслину на собрата. Никто не имеет права терять раба, впадать в бешенство и заявлять: «Я ухожу к сарацинам!» Нельзя по небрежению лишаться коня, нельзя дарить животных, за исключением собак и кошек, отъезжать без позволения, раскалывать печать магистра, по ночам отлучаться из капитанства, одалживать деньги ордена, не имея полномочий, и кидать от злости платье свое на землю…

– По системе запретов можно понять, чем люди занимаются, – перебил Бельбо, – такие себе картинки с натуры.

– Да-да, – подхватил Диоталлеви. – Представьте себе: тамплиер, поругавшись из-за чего-то с товарищами, выезжает ночью без разрешения на коне в сопровождении арапчонка и с притороченными тремя каплунами. Он направляется к девице предосудительного поведения и, ублаготворив ее каплунами, ведет себя с ней распущенно… В течение грехопадения сарацин удирает с лошадью, и наш тамплиер, еще более грязный, волосатый и вонючий, чем прежде, возвращается поджав хвост и стараясь ни с кем не встречаться. Он выносит толику денег (принадлежащих компании) к ростовщику-еврею, который жаден как жид…

– Твои слова, Каифа, – ввернул Бельбо.