Роль читателя. Исследования по семиотике текста

Так, читатель отрывка (5) уверен, что Рауль поднимает руку, чтобы ударить Маргариту, потому что большое число повествовательных ситуаций уже определенно гиперкодировали ситуацию «комическая ссора между (ревнивыми) мужем и женой». Изобразительные фреймы (тысячи рук, поднятых для удара, на тысячах картинок) также помогают читателю сделать данный вывод. Интертекстуальная компетенция (крайняя периферия семантической энциклопедии) охватывает все семиотические системы, известные читателю. Фрагмент из «Поминок по Финнегану» Дж. Джойса, рассматриваемый в главе 2 в связи с анализом метафоры, – хороший пример текстовой загадки, которая может быть разгадана только с помощью интертекстуальной информации (согласно моему толкованию здесь должны быть задействованы общий фрейм «суд» и текстовый фрейм «Мандрэйк-гипнотизер»). В «Парижских тайнах» Эжена Сю первое же появление Флёр-де-Мари сразу указывает на литературный топос* «la vierge souillеe»[40 - Оскверненная дева (фр.).]. В романе каждый персонаж (или каждая ситуация) немедленно наделяется свойствами, которые не явствуют непосредственно из текста, но которые читатель был «запрограммирован» почерпнуть из сокровищницы интертекстуальности.

Фреймы, которые можно назвать «общими», относятся к обычной энциклопедической компетенции читателя (общей для большинства носителей той культуры, к которой он принадлежит); это в основном правила практической жизни (см.: Charniak, 1975). Фреймы интертекстуальные – это, напротив, литературные топосы, нарративные схемы (см.: Riffaterre, 1973; 1974).

Нередко читатель, вместо того чтобы обращаться к общему фрейму, извлекает из запасов своей интертекстуальной компетенции более специфические, более ограниченные интертекстуальные фреймы (например, типические ситуации, такие как Эдипов треугольник, описанный З. Фрейдом). Правила жанра также создают текстовые фреймы, более специфические и более ограниченные, чем фреймы общие. Вот еще пример: интертекстуальный фрейм «большое ограбление поезда», ставший популярным после нескольких фильмов в жанре «вестерн» на эту тему, включает в себя меньше различных действий, меньше участников и меньше прочих свойств и обстоятельств, чем общий фрейм «ограбление поезда», который могут иметь в виду профессиональные грабители.

0.6.1.7. Идеологическое гиперкодирование [ «ящичек» № 1]. В Теории (3.9) я рассматриваю идеологические системы как частные случаи гиперкодирования. Здесь я хотел бы добавить, что читатель всегда воспринимает текст со своей личной идеологической точки зрения, даже если он сам этого не осознает, даже если его идеологические пристрастия – всего лишь простейшая система ценностных оппозиций. Предполагается, что читатель распознает («ящичек» № 9) элементарные идеологические структуры текста, – и эта операция предопределена его, читателя, собственными идеологическими субкодами.

Из этого следует не только то, что понимание идеологических структур текста зависит от идеологических пристрастий читателя, но и то, что определенная идеологическая установка читателя может привести или к восприятию, или, наоборот, к полному невосприятию идеологических структур текста. Читатель произведений И. Флеминга, имеющий те же идеологические установки, что выражены в тексте на уровне дискурсивных структур, вероятно, не захочет доискиваться до поддерживающих их идеологических конструкций более абстрактного уровня. Напротив, читатель, который не согласен со многими из эксплицитных ценностных суждений автора, пойдет дальше по пути идеологического анализа, чтобы «разоблачить» скрытую катехизацию, осуществляемую в тексте на более глубоком уровне.

Но идеологические пристрастия читателя могут действовать и как «переключатели кода», заставляя читателя читать тот или иной текст в свете «отклоняющихся» кодов (в данном случае – просто отличных от тех, которые были предусмотрены автором-отправителем)[41 - См. рис. 0.2. (с. 18–19).]. Типичные примеры: средневековая интерпретация Вергилия и пролетарская интерпретация «Парижских тайн» Эжена Сю. В обоих случаях «переключение кода» произошло вопреки известным идеологическим установкам автора.

Наконец, идеологические пристрастия могут привести к тому, что критически настроенный читатель вычитает из книги больше, чем текст говорит на первый взгляд, т. е. читатель может выявить невысказанные идеологические предпосылки (пресуппозиции) текста. В результате такого столкновения идеологических субкодов интерпретатора и идеологических субкодов, предположительно приписываемых автору (при этом для определения идеологических структур текста привлекается предполагаемая энциклопедия той социальной группы или того исторического периода, к которым принадлежит автор), даже самые «закрытые» тексты подвергаются хирургическому «вскрытию»: художественный вымысел (fiction) может превратиться в документ, а невинная фантазия – в серьезное философское утверждение.

Иногда текст требует от читателя идеологического сотрудничества (таковы многие тексты Бертольта Брехта). В других случаях текст как будто отказывается от каких бы то ни было идеологических пристрастий, хотя его идеологический смысл заключается как раз в этом отказе. Именно так обстоит дело с «Поминками по Финнегану»: исчезновение всего и вся в тумане языковой грезы – это отнюдь не уход от идеологии, но скорее еще одно утверждение того Weltanschauung[42 - Мировоззрение (нем.).], которое прозрачно выражено всей лингвистической стратегией книги.

0.6.2. Семантические экспликации [ «ящичек» № 4]

Когда читатель сталкивается с лексемой, он не знает, какие из ее потенциальных свойств (или сем*, или семантических маркеров*) должны быть актуализованы для продолжения процесса амальгамации.

Если бы при дальнейшем чтении текста надо было учитывать все потенциальные семантические свойства лексемы, то читателю приходилось бы всякий раз решать невозможную задачу: вызывать в своем воображении как живую мысленную картину всю эту сеть взаимосвязанных свойств, которую энциклопедия приписывает соответствующей семеме. Речь идет о той Глобальной Семантической Системе*, которая постулируется Моделью Q (см.: Теория, 2.12).

Но, к счастью, это происходит на самом деле лишь в редких случаях так называемого эйдетического воображения*. В обычных же случаях все свойства лексемы / семемы не должны быть актуализованы в сознании читателя. Они лишь потенциально присутствуют в его энциклопедии, т. е. хранятся в памяти культуры, и читатель извлекает их из семантического хранилища лишь по мере надобности[43 - «Лексема, следовательно, есть потенциальное семантическое образование, которое, за редкими исключениями… никогда не реализуется как таковое в конкретных дискурсах. Всякий дискурс, как только он устанавливает свою собственную семантическую изотопию, – это лишь весьма частичное использование тех многочисленных потенций, которые может предложить ему лекс(емат)ический тезаурус: если дискурс и далее идет своим путем, то он усеивает этот путь отвергнутыми им образами мира, которые тем не менее продолжают жить в своем потенциальном существовании, готовые возродиться вновь при малейшем усилии памяти» (фр.). (Greimas, 1973, 170).]. Иначе говоря, читатель осуществляет семантические экспликации (semantic disclosures, esplicitazioni semantiche), т. е. актуализует непроявленные свойства (а также семантические намеки).

Эти семантические экспликации играют двойную роль: проявляя одни свойства лексем / семем (т. е. делая их релевантными, или пертинентными, для данного текста), они отодвигают в тень, как бы отключают, усыпляют, другие их свойства.

Например, в рассказе «Вполне парижская драма» говорится, что Рауль – / Monsieur / [/ Господин /], что подразумевает: взрослый человек мужского пола. Следует ли сразу актуализовать и учесть то, что у взрослого человека есть две руки, две ноги, два глаза, система кровообращения, пара легких и даже поджелудочная железа? Поскольку ряд гиперкодированных выражений (таких, как заглавие рассказа) дали понять читателю, что он имеет дело не с трактатом по анатомии, то читатель держит все эти анатомические свойства «отключенными», «усыпленными» – вплоть до второй главы рассказа, в которой Рауль поднимает руку: см. выше текст (5). В этой точке виртуальное свойство «иметь руки» должно быть актуализовано или проявлено. Рауль вполне может прожить (в тексте) без легких, но если бы мы читали «Волшебную гору» Томаса Манна, вопрос о легких Ганса Касторпа не казался бы нам таким смехотворным.

Однако «отключить» («усыпить») свойство не значит его отменить. Потенциальные свойства всегда могут быть актуализованы по ходу чтения текста. Во всяком случае, оставаясь несущественными, они отнюдь не становятся несуществующими. Для рассматриваемого нами повествования несущественно, что у Рауля в жилах течет нормальная теплая кровь. Но если бы вдруг выяснилось, что кровь у него холодная, то читателю надо было бы перенастраивать свое сотворческое внимание и обращаться к другим интертекстуальным фреймам, к другому литературному жанру: не к комедии, а к готическому роману ужасов.

Для осуществления всех необходимых семантических экспликаций недостаточно сопоставить явленные семемы. Для актуализации дискурсивных структур необходим текстовой оператор: топик*.

0.6.3. Топики и изотопии* [ «ящичек» № 4]

И фреймы, и семемные представления основаны на процессах неограниченного семиозиса и поэтому требуют ответственного сотрудничества со стороны читателя, которому приходится решать, когда и где давать волю, а когда и где ставить предел процессу неограниченной интерпретации (il processo di interpretabilit? illimitata). Семантическая энциклопедия потенциально бесконечна (или конечна, но неограниченна); именно поэтому неограничен и семиозис: с крайней периферии любой данной семемы можно дойти до центра любой другой семемы – и наоборот (см. также Модель Q в Теории, 2.12). Поскольку же любое утверждение содержит в себе любое другое утверждение (как показано в главе 7, посвященной Ч. Пирсу), то всякий текст может породить – посредством последовательного ряда интерпретаций и семантических экспликаций – любой другой текст. (Кстати, именно это происходит в интертекстуальных превращениях: история литературы – живое тому доказательство.)

Теперь мы должны понять, как и почему текст, сам по себе потенциально бесконечный, может порождать лишь те интерпретации, которые предусмотрены его собственной стратегией (Поль Валери вовсе не прав, утверждая, что «il n’y a pas de vrai sens d’un texte»[44 - У текста нет истинного смысла (фр.), т. е. нет такой «вещи», как «подлинный смысл» текста. // Цитата взята из эссе Поля Валери «Au sujet du Cimeti?re Marin» («О [моем стихотворении] “Кладбище у моря”» (1933). Вот более широкий контекст этой цитаты: «… il n’y a pas de vrai sens d’un texte. Pas d’autoritе de l’auteur. Quoi qu’il ait voulu dire, il a еcrit ce qu’il a еcrit. Une fois publiе, un texte est comme un appareil dont chacun se peut servir ? sa guise et selon ses moyens: il n’est pas s?r que le constructeur en use mieux qu’un autre» (Valеry P. «Au sujet du Cimeti?re Marin» // Variеtеs, dans Cuvres I, Paris, Gallimard, coll. «Biblioth?que de la Plеiade», 1957, p. 1507.). Ср. перевод В. В. Петрова: «Не существует истинного смысла текста. Нет самовластия автора. Что бы он ни хотел сказать, он написал то, что написал. Будучи опубликован, текст подобен устройству, которое каждый может использовать по своему усмотрению и сообразно своим возможностям. Нет никакой уверенности, что тот, кто выстроил текст, использует его лучше, чем кто-либо другой» (Петров В. В. Ареопагитский корпус как интертекстуальный проект // Философский журнал. 2015. Т. 8. № 2. С. 57).]: мы видели, что даже наиболее «открытые» из экспериментальных текстов управляют процессами своей свободной интерпретации и предопределяют заранее «ходы» М-Читателя). В самом деле, «фрейм может содержать много деталей, предположение (supposition) о наличии которых вовсе не требуется данной конкретной ситуацией» (Winston, 1977, 180). И еще: «Кажется очевидным, что, когда я устраиваю вечеринку или читаю рассказ о вечеринке, я не должен актуализовать весь супермаркет только потому, что сбегал туда за орешками для моих гостей… Если топик – «покупка орешков для гостей»… то единственно релевантный аспект – это успешность акта реализации моей цели» (van Dijk, 1976b, 38).

Многие из кодов и субкодов, перечисленных в разделе 0.6.1, не относятся, строго говоря, именно к интерпретации текста. Они могут участвовать и в интерпретации отдельных лексем или предложений (за исключением, пожалуй, операций кореференции – см. раздел 0.6.1.2). Но даже на уровне простых предложений каждая из этих операций рискует оказаться неэффективной, как показывают многие примеры грамматических двусмысленностей: вне структуры определенного текста «зеленые бесцветные идеи» не могут ни существовать, ни «яростно спать»[45 - Имеется в виду предложение, придуманное Н. Хомским: «Colorless green ideas sleep furiously» («Бесцветные зеленые идеи яростно спят»). См.: Хомский Н. Синтаксические структуры // Новое в лингвистике. Вып. II. М., 1962. С. 418.], и мы не можем понять, что значит «flying planes»[46 - Имеется в виду предложение «They are flying planes» (англ.) – грамматически правильное, но двусмысленное. Оно может быть переведено, по крайней мере, двояко: «Они – летающие самолеты»; «Они управляют самолетами».].

Когда мы имеем дело с неоднозначным предложением или небольшим отрывком текста, оторванным от всякого ко-текста или от обстоятельств его высказывания, мы не можем снять эту неоднозначность без обращения к предполагаемой «о-чём-ности» («aboutness») ко-текста – к тому, что обычно называют текстовым топиком (по отношению к которому сам текст оказывается комментарием). Топик обычно определяется посредством формулирования вопроса.

Рассмотрим для начала следующий знаменитый пример:

(6) Charles makes love with his wife twice a week. So does John[47 - «Чарльз занимается любовью со своей женой дважды в неделю. Джон – тоже» (англ.).].

Прочитав этот короткий текст, читатель-циник может сделать определенные заключения о морали этого дружеского «треугольника»; читатель более добродетельный может прочитать тот же текст как информацию о ритмах половой жизни двух разных супружеских пар.

Но попробуем прочитать текст (6) как ответ на следующие вопросы:

(7) Сколько раз в неделю Чарльз и Джон занимаются любовью со своими женами? (Топик: сексуальные ритмы двух пар.)

(8) Я не понимаю отношения внутри этого треугольника. Что происходит? Я имею в виду – в сексуальном плане? (Топик: отношения между женщиной и двумя мужчинами.)

С помощью такого приема текст (6) может быть легко освобожден от двусмысленности[48 - Кристина Брук-Роуз (в личной беседе) высказала предположение, что никакой многозначности не возникло бы, если бы текст имел вид: / Чарльз гуляет со своей собакой дважды в день. И Джон тоже /. Это означает, что при чтении текста (6) читатель-интерпретатор прежде всего вызывает в памяти интертекстуальный фрейм «адюльтерный треугольник», поскольку тысячи текстов описывают подобную ситуацию. Напротив, нет никаких текстов (насколько я помню), которые описывали бы болезненную страсть двух мужчин к одной и той же собаке, и поэтому в памяти читателя возникает лишь общий фрейм «прогуливать свою собаку». Таким образом, никакой двусмысленности не возникает.].

Однако роль топика как текстового оператора – это не просто дело читательской инициативы. Отнесенность к текстовому топику должна быть неотъемлемой частью любого удовлетворительного семантического описания. Это явствует из компонентного анализа такого «синкатегорематического»* (служебного) слова, как / so / [/ тоже /].

Возвращаясь к тексту (6) и к уточняющим его вопросам (7) и (8), мы можем сказать, что компонентный анализ слова / so / [/ тоже /] (сохраняемый в памяти энциклопедии) наряду с первым семантическим маркером «in the same way as» [ «так же, как», «таким же образом»] должен учитывать также и предпочтение (selection) «referring to the topic» [ «относящийся к данному топику», или «ссылка на топик», или «применительно к данному топику»]. При таком подходе семема предполагает определенный ко-текст (co-text), а текст оказывается не чем иным, как нормальным развертыванием семемы.

Рассмотрим теперь значения слова (союза) / а / в следующих текстах:

(9) Маша любит яблоки, а Ваня их ненавидит.

(10) Маша любит яблоки, а бананы она ненавидит.

(11) Маша любит яблоки, а Ваня любит бананы.

(12) Маша играет на скрипке, а Ваня ест бананы.

В этих примерах союз / а / обозначает разного рода альтернативы: в тексте (9) – альтернативу субъекту действия и самому действию; в (10) – альтернативу действию и его объекту; в (11) – альтернативу субъекту и объекту; в (12) – альтернативу по всем трем пунктам.

Конкретные значения / а / в каждом из четырех случаев станут ясными, если мы прочитаем примеры (9) – (12) как ответы на четыре разных вопроса:

(13) Любят ли Маша и Ваня яблоки?

(Топик: те, кто любит яблоки.)

(14) Какие фрукты любит Маша?

(Топик: фрукты, которые любит Маша.)

(15) Какие фрукты любит Ваня?

(Топик: фрукты, которые любит Ваня.)

(16) Чем эти дети занимаются? Ведь у них должен быть урок музыки!

(Топик: урок музыки у Вани и Маши.)

Текст (12) особенно ясно показывает, что значение / а / сильно зависит от ко-текста: мы не поймем, почему поглощение бананов выступает в качестве альтернативы игре на скрипке, пока конкретный вопрос (16) не определит конкретную текстовую оппозицию.

Из рассмотренных примеров явствует, что при интерпретации союза / а / следует принимать во внимание как семантический маркер «альтернатива чему-то», так и предпочтение (selection) «применительно к данному топику» («referring to the topic»).

Было бы неосмотрительно утверждать, что во всяком тексте есть лишь один топик. На самом деле текст может функционировать на основе нескольких «включенных» в него топиков, которые образуют своего рода иерархию. Прежде всего, есть топики предложения. Топики дискурса могут определять понимание микроструктурных элементов на уровне коротких фраз. Топики нарратива могут определять восприятие текста на более высоких уровнях. Топики не всегда очевидны. Иногда, конечно, они проявляются на самом поверхностном уровне текста, и сотрудничество читателя состоит лишь в том, что он преобразует фреймы и «проявляет с увеличением» (blowing up) те семантические свойства, которые нужны в каждом конкретном случае. Иногда есть четкие маркеры* топиков – такие, например, как заглавия[49 - См. у ван Дейка (van Dijk, 1976b, 50) описание пробных атрибуций различных топиков. Ван Дейк говорит о вероятностной стратегии, которая имеет дело с временными (предварительными) топиками. Иногда же, напротив, топик эксплицируется выражениями вроде / Суть дела в том, что… /. Т. А. ван Дейк называет такие высказывания маркерами топиков (topic markers). О жанрах как топиках см.: Culler, 1975, гл. 7.]. Но во многих иных случаях топик не явлен, скрыт, и читатель должен до него доискиваться.

Нередко текст определяет свой топик просто путем повторения ряда семем, принадлежащих одному семантическому полю, иначе говоря – повторением ключевых слов[50 - См. работу А. Греймаса (Greimas, 1973, 170) и его понятие parcours figuratif («фигуративный отрезок»). См. также Groupe d’Entrevernes, 1977, 24 и van Dijk, 1975 (в связи с понятием ключевые слова).]. Иногда такие семемы навязчиво повторяются по всему тексту. В других случаях подобные семемы не рассыпаны щедро по тексту, а расположены стратегически. В таких случаях чуткий читатель, ощущая нечто необычное в dispositio[51 - Расположение [материала в речи] (лат.) – термин риторики.], пытается делать абдукции [в смысле Ч. Пирса] (т. е. строить гипотезы о скрытых закономерностях текста) и проверять их по ходу дальнейшего чтения. Поэтому при чтении художественных текстов читателю приходится по многу раз возвращаться к уже прочитанному; вообще говоря, чем сложнее текст, тем менее линеарно должно быть его чтение, тем больше необходимость возвращаться и перечитывать прочитанное, даже по нескольку раз, а в некоторых случаях – от конца текста к его началу.

В главе 8 мы увидим, что в рассказе Альфонса Алле есть, по сути дела, два топика: один – для наивного читателя, а другой – для читателя критического, искушенного. Первый топик достаточно очевиден, поскольку он явлен навязчивым повторением ключевых слов. Второй топик тщательно скрыт: подобно похищенному письму[52 - Аллюзия на рассказ Эдгара По «Похищенное письмо» («A Purloined Letter»).]. Он виден только проницательному читателю, который способен «учуять», где, в каких точках текста, стратегически расположены соответствующие ключевые слова.