Другое имя. Септология I-II

но он молчит

Проведать твоих родителей? – говорит она

Тебе не хочется? – говорит она

Ну… – говорит он

помедлив, будто не хочет говорить об этом

Не хочется? – говорит она

Съездить-то можно, говорит он

Там хорошо, в Бармене, говорит он

И усадьба расположена красиво, у самого Хорда-фьорда, а по Хорда-фьорду так здорово плавать на лодке, говорит он

Да, ты рассказывал, говорит она

И на море тебе нравится, говорит она

Да, всегда нравилось, говорит он

и оба умолкают, просто сидят на качелях

Все-таки надо нам как-нибудь туда съездить, говорит она

И было бы приятно познакомиться с твоими родителями, говорит она

Я не очень-то с ними общаюсь, говорит он

Ну как же, ты и твоя мама, говорит она

и осекается

Не будем об этом, говорит он

и оба опять умолкают, долго сидят молча, а я думаю: почему они там сидят? будто окаменели, и оба вроде как смотрят в сторону, будто устремили взгляд на что-то рядом с собой, и как только им удается сидеть так смирно, притом долго, как такое вообще возможно, думаю я, а она смотрит на него

Если хочешь, давай уйдем, говорит она

а он молчит, и она спрашивает, будет ли он завтра снова писать, и он отвечает, что, конечно же, будет, завтра, как и каждый день, ведь с двенадцати лет или, во всяком случае, примерно с двенадцати, дня не проходило, чтобы он не рисовал или не писал красками, так получается само собой, ну, выходит, будто в какой-то мере все это – он, будто картины его продолжение, говорит он и, помолчав, добавляет, что это слишком уж громко сказано, он просто занимается живописью, каждый день, пожалуй что по давней привычке, а она говорит, что, наверно, так и есть, но в голосе ее сквозит легкое недовольство, думаю я, будто его слова ей не вполне по душе, а он говорит, что картина, над которой он сейчас работает, может получиться вполне хорошей, однако очень уж трудно сделать все как надо, тут необходима предельная осторожность, ведь легко переусердствовать и испортить всю картину, а тогда, наверно, будет крайне затруднительно вернуться к тому хорошему, что в ней было, к тому, что? картина хочет сказать, что может сказать, ведь вообще-то высказать это невозможно, картина одновременно и говорит что-то, и не говорит, она говорит безмолвно, скорее просто показывает то, что невозможно сказать, говорит он, а я думаю, что теперь-то мне пора домой, поздно уже, пора ехать дальше, продолжить путь, думаю я, и она говорит, что совсем стемнело, пожалуй, пора идти домой, говорит она, а он соглашается и спрашивает, хорошо ли ей там, наверху, и она отвечает, что да, обзор у нее превосходный, хоть кругом и темно, во всяком случае, ей видно лучше, чем ему, сидящему внизу, говорит она, ну а что видит она лучше, чем он, отнюдь не новость, он может писать сколько угодно, темно ли, светло ли, все равно она видит лучше, видит реально существующее, он же видит лишь ту или иную картину либо ту или иную вещь, говорит она, а он вдруг резко отталкивается от земли, словно рассердился или вроде того, думаю я, и она опускается к земле и кричит, протяжно, негромко, а он отрывает одну ногу от земли, встает и слезает с качелей, руками медленно опуская доску, и вот уж она надежно сидит внизу, он подходит к ней, протягивает руку, она берет его руку и тоже встает, и оба стоят рядом, а я думаю, что мне в самом деле пора домой, скоро окончательно стемнеет, а я все сижу, глядя на детскую площадку, где молодая женщина и молодой мужчина развлекаются и играют, словно дети, и теперь уже так темно, что я едва их различаю, или все это видится мне лишь в воображении? а их вовсе нет? я просто воображаю себе, что они здесь? да нет же, конечно, я их видел и вижу сейчас, думаю я, это бесспорно, но, может, надо выйти из машины и проветриться? подышать свежим воздухом? тоже спуститься на детскую площадку? хотя, думаю я, пожалуй, все-таки не стоит? если спускаться, то прямо сейчас, пока совсем не стемнело, думаю я, да и что тут странного, если человек вылезает из машины, хочет пройтись? ведь к площадке и мимо нее ведет тропинка, сбегает от шоссе вниз, мимо детской площадки и, как я вижу, вверх по крутому склону, так что мне совсем не нужно заходить на площадку, я могу просто пройти мимо, словом, сейчас надо либо ехать домой, либо выйти из машины и прогуляться, думаю я, выхожу из машины и стою, глядя по сторонам, выше дорога круто идет в гору, потом выравнивается и опять идет в гору, а там, на самом верху, мне видно небо, и звезды, тускло мерцающие звезды, и шоссе, узкое шоссе под обрывистым склоном, потом крутой спуск вниз к детской площадке, и по нему вниз к площадке и мимо нее вьется тропинка, прямо за площадкой идет круто вверх и исчезает за вершиной, и это странно, ведь до сих пор я не замечал тропинку, ведущую вниз к площадке и продолжающуюся вверх по крутому склону, думаю я и, стоя там, гляжу вниз, на площадку, и вижу, что он и она стоят там впотьмах, едва различимые, но я вижу, что они неподвижны и держат друг друга за руки, все-таки, думаю я, хорошо, что я вышел из машины и вдохнул немного свежего воздуху, я чувствую его приятную, бодрящую прохладу и, конечно, могу, как любой другой, свободно пройтись по обыкновенной тропинке, думаю я, ну ясное же дело, но я-то свободой не располагаю, потому и совершаю снова и снова одни и те же поступки, думаю я и иду к тропинке, потом по ней вдоль детской площадки и гляжу на этих двоих на площадке, а они, похоже, меня не замечают, стоят обнявшись, будто слившись в одно, он обнимает ее, она его, они неотделимы друг от друга, но вот они разжимают объятия, и я мелкими шажками иду по тропинке

Совсем стемнело, говорит она

Да, осень, говорит он

Скоро зима, говорит она

Пока что есть время до зимы, говорит он

Да, говорит она

Мы только в песочнице еще не побывали, говорит он

По-твоему, нам надо поиграть в песочнице? – говорит она

и в голосе ее слышится легкое удивление

А почему бы и нет? – говорит она

Но мы же перепачкаемся песком, говорит он

А не все ли равно? – говорит она

Пожалуй, говорит он

Одежду перепачкаем, говорит он

а она говорит, что одежду можно снять, и снимает куртку, стягивает через голову свитер и стоит в одном бюстгальтере и лиловой юбочке, а каково сейчас стоять почти раздетой, холодно ведь, думаю я, между тем она тянет его за собой к песочнице, я же иду медленно, шаг за шагом, вниз по тропинке, думая, что все это просто в голове не укладывается, и тихонько пройду мимо площадки вверх по круче, на вершину, гляну, что там, на другой стороне, а потом поверну обратно, пора ехать домой, скоро окончательно стемнеет, думаю я, стараясь не смотреть на этих двоих, но вижу, как они рука об руку идут к песочнице, останавливаются, и она расстилает на песке свою куртку и свитер

Мы снова дети, говорит она

И будем делать все, что заблагорассудится, говорит она

Да, мы дети, говорит он

Непослушные дети, которые делают все, что заблагорассудится, говорит она

и она ложится на песок, на свою куртку и свитер, и лежит там в бюстгальтере и лиловой юбочке, черные волосы ее рассыпаются вокруг, и она говорит, чтобы он тоже разделся

Нет, так нельзя, говорит он

Можно, говорит она

Нас могут увидеть, говорит он

Уже почти совсем темно, говорит она

Ну, давай, говорит она

и она подтягивает лиловую юбочку повыше и говорит, чтобы он тоже разделся и лег рядом, потому что холодновато и он ее согреет, говорит она, а он говорит, что предупреждал, раздеваться слишком холодно, а она говорит: да ладно, иди сюда, и он отвечает, что так нельзя, дескать, их могут увидеть, ей надо одеться, сию же минуту, говорит он, а она повторяет, что уже почти совсем темно, никто их не увидит, иди сюда, ну, иди же, говорит она, и он говорит, что раз она просит, то он, пожалуй, выполнит ее просьбу, говорит он, ставит коричневую сумку подле песочницы, снимает длинное черное пальто, ложится на нее и укрывает их обоих своим пальто, так что, кроме пальто, ничего не видно, но на это, на это я смотреть не вправе, да, не вправе, думаю я, и происходит ли это на самом деле? или мне только грезится? или это случилось когда-то со мной? не я ли сам лежу там в песочнице, на ней, не мое ли длинное черное пальто укрывает нас обоих? ведь разве именно так, думаю я, не случилось когда-то? но все равно я не вправе смотреть на происходящее, думаю я и иду дальше, тихонько, тише уже не могу, медленно иду дальше вниз по тропинке, не хочу, чтобы эти двое меня заметили, не хочу их тревожить, пусть они будут одни, в своем мире, и теперь я вижу только пальто в песочнице, а может, и пальто не вижу? может, все вместе просто плод моего воображения? ну надо же, думаю я, но мне нельзя на это смотреть, запрещено это видеть, теперь, теперь надо повернуть обратно, думаю я, и вернуться к машине, ведь это вот происходит наяву? или мне только кажется? я просто вспоминаю случившееся когда-то, случившееся со мной самим? причем наверняка очень давно, ведь я не могу это помнить, но разве не я лежу там, в песочнице, под своим длинным черным пальто? и разве не это самое пальто по-прежнему на мне? старое доброе длинное черное пальто? а она лежит там подо мной, и мое длинное черное пальто укрывает нас обоих? разве это не я? разве не мы? разве это не я в какой-то момент прошлого? или все происходит сейчас, думаю я, в реальности, прямо у меня на глазах, на детской площадке? я останавливаюсь, уже совсем темно, непроглядная тьма, но чутьем, которое позволяет мне видеть во тьме, я вижу, угадываю, что эти двое лежат в песочнице, и оттуда отчетливо доносится дыхание и слышны их равномерные движения, словно волны, плещущие о берег, я слышу равномерный плеск волн, вперед и назад, снова и снова, все – одно движение, одно дыхание, вдох-выдох, и биение сердец, двух сердец, что стучат рядом в песочнице, и моего собственного сердца, которое знай себе бьется, и в ровном ритме, словно в ритме волн, я поднимаюсь к шоссе и к своей машине, а с детской площадки слышны движения, волны прибоя, вперед и назад, и я иду в том же ритме, шаг за шагом, и теперь мне нельзя оборачиваться и смотреть на эту парочку, думаю я, продолжаю идти, но вот больше не слышу движений из песочницы, смотрю туда и вижу, что теперь молодой человек стоит в песочнице в спущенных брюках, а молодая женщина по-прежнему лежит под черным пальто, в руках у молодого человека игрушечное ведерко, он наполняет ведерко песком и сыплет песок на пальто, на нее, наполняет ведерко и высыпает, покрывает и пальто, и ее песком, нет, просто уму непостижимо, он вправду сыплет песок на нее, лежащую под его пальто, сыплет из ведерка, которое кто-то из детворы забыл в песочнице и… нет, недосуг мне смотреть, надо ехать домой, на Дюльгью, не могу же я этак вот бродить в потемках и смотреть, как молодой человек стоит подле молодой женщины, лежащей под его длинным черным пальто, и сыплет на пальто песок, ведерко за ведерком, думаю я, но я не в силах отвести взгляд от этих двоих в песочнице и вижу, как он ведерко за ведерком сыплет на нее песок, потом наконец подтягивает и застегивает брюки, снимает с нее пальто, с которого сыплется песок, и она встает, приводит в порядок одежду, поднимает свитер и куртку, стряхивает с них песок, а он стряхивает песок с длинного черного пальто и надевает его, потом вешает на плечо коричневую сумку и вроде как собирается уходить

Иди сюда, говорит она

и смотрит на него

Не уходи, говорит она