Другое имя. Септология I-II

Ты всю жизнь хорошо жил на свои картины, говорит Аслейк

Ну да, говорю я

Как посмотреть, говорю я

Во всяком случае, не бедствовал, говорит Аслейк

Да, не бедствовал, говорю я

Никогда не бедствовал, говорит он

а мне не хочется сызнова толковать о том, как я мальчишкой писал картины и продавал их, ведь вообще-то картины были скверные, лживо красивые, хуже некуда, только тени были выписаны хорошо, а хуже всего была копия «Свадебной процессии в Хардангере», потому я и не хотел говорить о ней, сейчас не хотел, можно и повременить, когда-нибудь позднее я расскажу об этом Аслейку, думаю я, судя по всему, я стыжусь картин, какие рисовал в детские годы, но почему? да просто потому, что кое-чем в них злоупотреблял, кое-что портил, тогдашние солнечные картины были чистейшей ложью, кроме теней, тьмы, света, иной раз я к чему-то приближался, но в картине старался спрятать, ведь то, что, быть может, сделало бы картину хорошей, заказчик нередко считал неправильным и неуместным, словно привидение на картине, и я это закрашивал, лучшее на картине закрашивал! даже думать об этом противно, однако, на их взгляд, главное, чтобы вышло похоже, чтобы фруктовые деревья цвели, и солнце освещало солидные белые дома, и фьорд синел, а такую картину написать проще простого, нужна только фотография дома или усадьбы, они и хотели, чтобы я срисовывал с фотографии, и вдобавок сообщали, какого размера должна быть картина, и, выяснив все это, я приступал к работе – и до чего же получалось похоже, и до чего же я стыжусь тогдашних своих картин, хотя стыдиться-то особо нечего, скорей уж мне бы надо гордиться, ведь совсем неплохо для мальчишки уметь этак писать маслом; ну до чего ж похоже! – говорили они и платили, а я писал, и в самом деле отнюдь не плохо для мальчишки писать такие картины, и все-таки я их стыжусь, я словно бы чем-то пренебрегал, даже осквернял что-то, когда писал их, хорошо бы им всем исчезнуть! пропасть навсегда! если б я мог сжечь все и каждую, я бы так и сделал, я думал об этом еще задолго до того, как пошел в Гимназию, и писал такие картины крайне неохотно, к счастью, я их не подписывал, но иной раз кто-нибудь просил подписать, и тогда я писал свое имя в нижнем правом углу, но только имя, не больше, может, им и не нравилось, что я подписываю только именем, но, по-моему, этого было достаточно, хотя некоторые помечали на обороте, что я написал картину в таком-то году; а портреты моих родителей и вовсе кошмар, глаза бы мои не глядели! пропади они пропадом, эти портреты! ведь они были насквозь лживы, хотя отличались большим сходством и выглядели очень красиво, все равно чистейшее пренебрежение, чистейшее осквернение искусства, сказать по правде, именно мой рассказ об этом очень нравился Аслейку, и он совершенно не понимал, отчего я так стыжусь этих картин, он видел кой-какие из них, у него родня в Бармене, мамаша его была родом из Бармена, поэтому он бывал там несколько раз, видел мои картины, и послушать его, так это лучшие мои работы, ни одна из более поздних ни в какое сравнение не идет, говорил он, а я думал, что ни хрена он не понимает, что такое хорошая картина, и я водил с ним компанию, с этим недоумком, постоянно общался с человеком, который ну ничегошеньки не понимает, думаю я, вижу, что Аслейк уже растопил печь и подложил еще одно хорошее березовое полешко, выхожу на улицу, забираю из машины два пакета, возвращаюсь в коридор, открываю дверь кухни, включаю свет, заношу туда пакеты, ставлю их на кухонный стол, иду в комнату и вижу, что Аслейк стоит возле открытой топки и говорит, что теперь хорошо разгорелось и он готов помочь мне занести в дом остальные покупки, он закрывает топку, мы вместе выходим к машине, и я протягиваю ему два пакета, он берет их, а я говорю, чтобы он поставил их на кухонный стол, и сам беру последние два, ставлю их наземь, захлопываю крышку багажника и, глядя, как Аслейк идет к двери дома, говорю: как хорошо, что нам незачем запирать двери

Да уж, что правда, то правда, говорит Аслейк

На Дюльгье никогда не было разговору о том, чтоб запирать двери, говорит он

Никогда, говорит он

и подчеркивает это слово, будто сказал что-то очень значительное, и, в сущности, действительно сказал, ведь в наше время не так много мест, где люди, отлучаясь куда-нибудь, не запирают двери домов

Хорошо, что мы тут, на Дюльгье, можем доверять друг другу, говорю я

На Дюльгье все могут доверять всем, говорит Аслейк

и я вижу, как он стоит в дверях с двумя пакетами, спиной ко мне, и в глубине души знаю, что никогда не забуду этот вот миг, яркий миг, потому что в нем есть свет, свет озаряет его то ли снаружи, то ли изнутри именно сейчас, когда я вижу Аслейка в дверях, спиной ко мне, его сутулые плечи, почти совершенно лысую голову с колечком длинных седых волос понизу, еще мне видна длинная седая борода, по-моему, он вряд ли хоть раз подстригал ее с тех пор, как она начала расти, думаю я, а пластиковые пакеты тянут его к земле, сутулят плечи, он как бы обрамлен дверным проемом, и хотя кругом темно, ведь снаружи свет не включен, лишь чуточку света падает на него из коридора, я вижу его как силуэт, как силуэт с собственным светом, и, наверно, этот свет – его ангел-хранитель, думаю я, но если я сдуру скажу ему такое, он от души посмеется и скажет, что я вроде тех стариков-музыкантов, которые якобы видели водяного и научились у него танцам-слоттам, я такой же, как они, только на свой христианский манер, примерно так он скажет, но так было всегда, подобные миги, яркие вспышки того или иного постоянно запечатлеваются в памяти, и потом я никак не могу их выбросить из головы, никак, они запечатлеваются как картины и остаются, не могу я от них отделаться, пока не напишу, вот в чем штука, такой уж я уродился, думаю я, однако эти мгновения принадлежат и такому человеку, как Аслейк, думаю я, но почему он не заходит в дом? почему стоит в дверях? или, думаю я, время для меня словно бы остановилось?

Заходи на кухню, говорю я

Сейчас, говорит Аслейк

Не пойму, почему ты стоишь в дверях, говорю я

Да я и не стою, говорит он

Ну, давай заходи, говорю я

Да, сейчас, захожу, говорит Аслейк

и заходит, а я поднимаю два своих пакета, тоже захожу в дом и вижу Аслейка, в открытую дверь он проходит на кухню, а я иду за ним, он ставит пакеты на кухонный стол, и я тоже ставлю туда свои

Ты много чего накупил, говорит Аслейк

Шесть пакетов, говорит он

Да, много, всегда получается больше, чем рассчитываешь, говорю я

и выхожу в коридор, закрываю входную дверь, потом возвращаюсь на кухню и закрываю за собой кухонную дверь

Неужто тебе, одинокому мужчине, столько всего надо? – говорит Аслейк

Да нет, говорю я

А ты эвон сколько накупил, говорит Аслейк

И выпить тоже? – говорит он

и косится на меня

Да нет, говорю я

и я знал, что он это скажет, ведь он словно бы все время хочет напомнить мне, что я больше не пью, что я бросил пить, много лет назад, что я… нет, не хочу об этом думать

Ни пива, ни водочки, говорит он

Рождество скоро, а тогда по давнему обычаю надобно иметь в доме пиво да водочку, говорит Аслейк

А ты что же, ничего не купил? – говорит он

Нет, и говорить об этом незачем, говорю я

К Рождеству? – говорит он

И к Рождеству, говорю я

Ты не любишь Рождество? – говорит Аслейк

Нет, ну то есть… как бы это сказать, говорю я

Не любишь быть на Рождество один? – говорит он

Да, не могу сказать, что люблю, говорю я

Понятно, говорит Аслейк

и мы стоим на кухне, не говоря ни слова

А ты на Рождество махнешь, как обычно, к сестре в Инстефьюр, говорю я

Угу, говорит Аслейк

а потом, как обычно, как уже много лет, говорит, что с тех пор как Сестра – ее зовут Гуро, но он зовет ее просто Сестра – осталась одна, с тех пор как муженек ейный ушел и больше не вернулся, лоботряс этакий, она всегда приглашает его на Рожество к себе, прямо-таки упрашивает приехать, а он и не против, чем плохо – встретить Рождество у Сестры, угощает она на славу, нигде не сыщешь этаких бараньих ребрышек, сущее объедение, и как только она добивается этакого вкуса, ребрышки-то у нее на вкус совершенно особенные, ему неведомо, а она, Сестра то есть, рассказывать не хочет, и он подначивает ее, мол, есть у него кой-какие предположения, есть кой-какие подозрения на сей счет, и ведь она только по дурости или, может, перво-наперво чтоб ему досадить, не хочет сказать, как добивается этакого вкуса, ежу понятно, это явно связано с копчением, у нее есть коптильня в подвале, не в отдельной пристройке, как у него, говорит Аслейк, и все дело наверняка в том, что? она использует при копчении, вот к какому выводу он пришел, говорит Аслейк

Бараниной-то ты ее обеспечиваешь? – спрашиваю я

Да, говорит Аслейк

Сам забиваю, сам свежую и рублю, ты же знаешь, говорит он