Хозяйка Шварцвальда

– Томас Швайкер. Между прочим, почти ваш земляк – из Швабиш-Халля.

– А зачем такое рисовать?

– Это автопортрет. Швайкер нарисовал сам себя.

– Где его руки? – Это было первое, что произнесла Агата за все время их поездки.

– Их нет. – Разговор на эту тему почему-то ужасно развеселил Кристофа. Вероятно, ему нравилось наблюдать за тем, как вытягиваются в недоумении лица гостей. – Швайкер таким родился.

– А где он сейчас?

– Прямо сейчас очень болен и, вероятно, вскоре умрет.

– Тогда его положат в очень узкий гроб?

В тихом голосе Агаты звучало любопытство. Кристоф Вагнер от души расхохотался.

Потом они бродили по ярко освещенным залам, и хозяин дома радостно указывал то на одну, то на другую диковинку, которые привозил из своих многочисленных путешествий: картины, разрисованные веера, уродливые маски… Казалось, он побывал повсюду. Слушать его было интересно, но Урсула с ног валилась от усталости. Хотя дорога была куда короче, чем она думала, тело от нее стало тяжелым, точно мешок с зерном. А еще в доме царила небывалая жара. В каждой печи, каждом камине, что они встретили, потрескивали поленья.

Третий этаж занимали спальни. Они выглядели совсем обычными, но все равно кое-что удивило Урсулу в этом доме. Если не считать их четверых, он был совершенно пуст. Даже слуги, что приехали вместе с ними, куда-то подевались. Несколько раз девушке казалось, что она слышит цоканье когтей и собачий лай, но стоило прислушаться, как все звуки исчезали, оставался только шум леса за окном.

«Деревня далеко, – думала Урсула, медленно шагая следом за Ауэрхэном и Кристофом по мягким коврам. – Вокруг только лес, где живут медведи и волки. Больше ничего. Ни души».

* * *

Ужинали тоже вчетвером в большой столовой. На ковре поближе к печке лежали три черных брылястых пса размером с теленка. При виде Кристофа они вскочили, радостно виляя хвостами, но, разморенные, быстро вернулись на свои места и больше не поднимали голов.

Длинный стол был застелен белоснежной скатертью, свет дюжины свечей плясал на зубцах серебряных вилок, каких Урсула прежде никогда не видела. На круглом блюде красовался запеченный ягненок, а в кувшинах дожидалось подогретое вино. Но ни одного лакея не было видно. Кто же накрывал на стол? Урсула спросила, где ужинает прислуга, но Ауэрхан заверил ее, что сегодня она может составить компанию господину и его воспитаннице за общим столом.

Кристоф ел быстро и без особого аппетита – чтобы насытиться, а не распробовать лакомство. Он ловко орудовал вилкой, а вот Урсула от прибора отказалась: так она только вернее заляпает платье и скатерть, да и «вилы дьявола» не внушали ей доверия. Еда оказалась очень вкусной, мясо таяло на языке, а от вина клонило в сон. Она заметила, что Агата тоже клюет носом.

– Комната для тебя и фройляйн Гвиннер уже готова, – заметил Кристоф. Дома он казался не таким уж развязным. Может, дело было в длинном бархатном халате с меховой опушкой, но вид у него, скорее, был расслабленный и спокойный. – Если что-нибудь понадобится, обращайтесь к Ауэрхану.

– А я смогу завтра познакомиться с остальными слугами? – уточнила Урсула.

– Если хочешь, – пожал плечами Кристоф и взглянул на Агату, которая уже дремала, свесив голову на грудь, но так и не выпустила ложку из рук. – Ты грамотная?

Урсула смутилась. Ауэрхан уже задавал ей этот вопрос, когда нанимал на работу, но, вероятно, не передал ничего своему господину.

– Нет.

Когда у тебя шесть сестер, тут уж не до азбуки. Пока всех накормишь, обштопаешь, отмоешь да сопли вытрешь, уже на дворе глубокая ночь. Урсула вспомнила, как засыпала за занавеской под одним одеялом с сестрами, и неожиданно затосковала по дому. Справляется ли там матушка? Помогают ли ей?

– А сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

Кристоф неожиданно улыбнулся:

– Когда мне было столько же, сколько тебе, я тоже ни черта не знал. Глуп был как пробка, зато смазлив и ловок. Отец все дождаться не мог, когда я уеду из дома, чтобы глаза его меня не видели. Твои родители тоже мечтали тебя вытурить?

Урсула мотнула головой:

– Нет. Отец с матерью меня очень любят, господин. Полагаю, им сейчас грустно без меня.

Когда она подняла взгляд, Кристоф хмыкнул и подмигнул ей, чуть заметно кивнув в сторону Агаты:

– Тогда ты в меньшинстве, пташка.

* * *

У Урсулы никогда не было своей комнаты и, как она думала, никогда не будет. Она знала, что сначала будет жить с родителями и сестрами, потом выйдет замуж, а через год уже свои детки пойдут. Где тут уединяться? Урсула даже не могла вспомнить, когда в последний раз была одна. Наверное, никогда.

Но хозяин этого дома в глубине темного леса мог остаться один в любой миг, когда бы ни пожелал. Интересно, каково быть Кристофом Вагнером? Ужинать из фарфоровых тарелок, сидеть перед камином, зная, что завтра ты целый день сможешь провести в праздности и не таскать самому воду, не начищать медь, не выгребать золу из печи, не смотреть за детьми… Урсула никогда раньше не прислуживала в богатых домах, а потому и не завидовала их обитателям. Легко не завидовать, когда не видишь, как живут толстосумы. Но теперь она это узнала, и нутро ее вспыхнуло от желания стать кем-то другим.

Она внимательно оглядела комнату, где предстояло жить им с Агатой. В просторной спальне почетное место занимала большая дубовая кровать с балдахином на четырех столбиках. В углу жарко натопленная печка с изразцами. Издалека казалось, что она покрыта обычным пестрым узором, но, если присмотреться, с каждой плитки пялилась оскаленная красная морда с рогами и высунутым языком. Урсула поежилась. Зато резной золоченый сундук в углу был разрисован облаками и пухлыми ангелочками. Он был пуст, и Урсула сложила туда их с Агатой одежду.

На маленьком столике у кровати ждали кувшин с теплой водой и пара полотенец. Но Урсуле не хотелось раздевать и умывать Агату. Выискалась хозяйка! Еще вчера бегала в грязных башмаках, а сегодня уже нос задирает. Пускай сама укладывается, не маленькая… Девушка отошла к окну, попыталась отпереть его, чтобы впустить немного прохлады, но рама была заколочена. Она вздохнула и обернулась.

Агата сидела на кровати и болтала ногами, поглядывая украдкой на свою новую няньку. Взгляд был чересчур пристальный для ребенка. Урсула хотела помочь девочке снять башмаки, но та мягко уперлась рукой ей в плечо.

– Не нужно, я сама.

– Сама так сама, – буркнула Урсула и распрямилась.

– Отвернись.

– Чего я там не видела?

Агата пожала плечами, развязала передник и аккуратно повесила его на спинку кровати, затем скинула юбку и осталась в одной нижней рубашке. Тогда-то Урсула поняла, почему девочка просила не смотреть. Ткань сползла, и показался край острой детской лопатки, на которой багровел рубец. Агата повела плечами, словно взгляд Урсулы причинил ей боль. «Значит, не зря отец отмалчивался», – полыхнула мысль.

Стараясь не смотреть на шрамы, девушка достала гребень, чтобы причесать воспитанницу. Как бы там ни было, отец – человек подневольный, это его работа… Черные волосы Гвиннер струились между пальцами, как вода, и слегка завивались на концах.

– Больно было? – не выдержала Урсула и тут же отругала себя за глупый вопрос. Конечно, больно! Но как? Как когда крышка сундука падает тебе на пальцы? Или как обжечься горячим жиром? У боли сотни оттенков, и каждый не похож на другие.

Но Агата беззаботно ответила:

– Я уже и не помню. Наверное, да.

– Как это – «не помню»? У тебя вон вся спина изуродована!

– Сильно? – тихо переспросила та.

Урсула смутилась:

– Бывает и хуже… Да и кто там твою спину увидит? Разве что муж, но до тех пор все заживет.

Желая поскорее свернуть разговор, она заплела Агате косу, велела ей забираться под одеяло и затушила свечу.