Тайна послания незнакомки. Исторический детективный роман. Часть 2

– Такой маленький красивый подарок для кого-то, кто пару раз позировал?

Уэнзли махнул рукой. Он уронил голову на пальцы другой руки, опиравшейся на резной подлокотник кресла. – Она была жадной маленькой штучкой. Я давал ей деньги – небольшие суммы. Я… я не хотел, чтобы она ушла без них.

– Вы подкупали её, но так её и не заполучили.

Уэнзли покачал головой, не отрывая её от руки. – Она была очаровательна. Наивная, но…. Он снова покачал головой.

– Она вас шантажировала?

Уэнзли фыркнул. – Не произошло ничего, чтобы из-за этого можно было меня шантажировать! Говорю вам, всё было так невинно! Я только хотел дарить ей вещи. Чтобы доставить ей удовольствие. Потом, когда она не пришла в оговорённый день, я подумал – может, это и к лучшему. Прекратить с ней встречаться – больше её не нанимать. Если рассматривать в этом свете, то дарить ей картину, было бы ошибкой. И я написал Геддису.

– Она не пришла в оговорённый день для позирования?

Уэнзли кивнул.

– Но ей нужны были деньги?

– Она всегда хотела денег. Она была жадной. Но наивной. Как ребёнок.

– И поскольку она не пришла в назначенный срок, вы решили, что она ушла?

Уэнзли обхватил лицо руками. – Она приходила каждый вторник и четверг. Не появилась в оба дня. Тогда я призадумался – я ждал её и следующую неделю.

– Вам не приходило в голову, что с ней что-то могло случиться?

Лицо Уэнзли, всё ещё в руках, ходило туда-сюда. Он произнёс, почти простонал:

– Я был рад, что она ушла, как вы не понимаете?

Мортон подождал. Большего он не узнает. Он подумал, что верит Уэнзли. Мужчина выглядел покорным, измученным. Своим признанием или безрассудной страстью, которая за этим стояла? Новый взгляд на Кэтрин Джонсон – наивность, обладавшая силой заставить такого человека как Уэнзли рисковать падением. Та же наивность, которая, очевидно, и Геддиса свела с ума.

Мортон сказал, что-то, что было произнесено, останется между ними и вышел, а Уэнзли так и остался сидеть, обхватив лицо руками и глядя в никуда.

– Но здесь что-то не вяжется, Мортон. Почему она исчезла, если так хотела ту картину? Случилось нечто более важное. Я считаю, что то, что она положила свое письмо в рамку сзади картины было предупреждение ему. Но тогда это должно означать, что она действительно надеялась, что он купит картину, заберёт ее и повернёт, или его слуга повернёт, и тогда письмо будет найдено. А потом он передаст картину ей.

Из чувства вины, если ничего другого не случилось. Думаю, она не хотела прекращать все, написав это письмо. Просто предостеречь его. Затем он передаёт ей картину, он предупреждён и будет вести себя прилично. Может ещё что-то там – например, она сама собиралась доставить картину ему, чтобы убедиться, что письмо найдено. Главное вот в чём, я не думаю, что Уэнзли несёт ответственность за её исчезновение. Я ему верю. Этому типу, который готов ударить женщину, но не убить её?

Они сидели в её любимом дешевом кафе в магазинчике компании, выпускающей разрыхленный хлеб, в районе Олдгейт. Она прощалась со своей прежней работой; она пригласила на чай двух женщин, которые с ней работали и собиралась потом на ужин в отель с преуспевающими мужчиной и женщиной, которые субсидировали Общество.

– Они дают тебе рекомендательное письмо? – спросил он.

– Если самое худшее, что люди делают, Мортон, это желают добра, я не буду слишком уж несчастлива. То, что я сделала за последние десять лет, не так уж много, но Общество, по крайней мере, старается. Лучше пытаться, чем нечего не делать.

Он пожал плечами. Как бы то ни было, похоже, Уэнзли – это тупик. Он был по-настоящему напуган, может, даже самим собой. Как человек, который, обнаружив, что ему нравится выпивать, вдруг понял, что это, сидящее в нём желание, погубит его.

Он не называл это любовью? Большинство мужчин это делают.

Как только она ушла и у него оказалось несколько дней всё это обдумать, он понял, – хорошо, что он от этого освободился. Я, должно быть, появился как призрак на банкете. Он ещё несколько недель будет дрожать как осиновый лист.

– Но это завершает дело Кэтрин Джонсон. Теперь ты знаешь, почему она написала письмо, и ты сделал все, что смог – сам с собою рассуждал Мортон.

– Мне по-прежнему хочется поговорить с Химлом из КА. Насколько нам это сегодня известно, Кэтрин Джонсон все ещё не найдена, а Химпл знал её. И все-таки я не верю до конца Уэнзли.

Он покачал головой. – Я поверил ему. Давай посмотрим, что нам скажет этот академик Химпл. Я так и не получил от него ответа – может, члены КА не отвечают на письма простых авторов, – что ж, давай посмотрим, что произойдёт, если я просто навещу его.

Глава 2

Эразм Химпл, член КА, жил в Челси

, не считавшемся в тот момент каким-то особенным артистическим районом, да и сам Химпл, как бы выразился Огастес Джон, ничего особенного как художник собой не представлял. Мортону нравился Челси, но жить там он не хотел. Ему нравилось гулять по его маленьким улочкам и его набережной, хотя, как ему сказали, место это сильно отличалось от «деревеньки с маленькими домиками, окружёнными розами», как в своё время его описывал Стендаль и некоторые другие известные люди. В одном из журналов по искусству, упоминалось, что Химпл высказывался о том, что «ему нравится жить там, где бывал его великий тёзка Эразм

», где творили великие художники – предположительно Хольбейн и Тернер, если понимать «великие» буквально, и менее великие – Росситти и Уистлер

. Как бы то ни было, именно в Челси переехал Химпл, оставив Мелбери Роуд и удалённые уголки Кенсингтона.

Дом оказался весьма небольшим, сразу за углом «Церкви Всех Святых». Мортон подошёл к нему со стороны Эмбанкмент, остановившись посмотреть на реку – он всё ещё не отказывался от мысли поплавать по ней на байдарке, хотя реальностью это пока не стало, и на подвесной мост. Он попытался представить себе реку без Эмбанкмент, илистый, подтапливаемый приливами берег, то там, то здесь ступеньки к воде, но целостной картинки характерной деревни, где сейчас располагалась столь доступная часть Лондона, не получалось. Его сознание всё ещё всецело было занято почти завершённой книгой. Внутри было знакомое чувство приближения финиша, почти ожидание следующего за этим умственного и психического спада.

У него не было особого желания наведаться к Эразму Химплу. Стоял хмурый холодный день, хотя его немного приободрило кружение над рекой утки, которая плюхнулась в воду прямо перед ним. Небо над головой было чугунного цвета и лишь вдали к западу виднелось бледно-медное солнце, на фоне которого возвышались голые и гладкие деревья. В воздухе пахло рекой и копотью; его дыхание рассеивалось и растворялось в нём паром.

– Мистер Мортон хотел бы встретиться с мистером Химплом, если ему будет позволено, – произнёс он и протянул свою визитную карточку. После посещения Уэнзли он ожидал увидеть то же законсервированное великолепие, то же артистическое нуворишество, но дом оказался размером со сдвоенный коттедж, дверь в который открыла женщина средних лет, скорее, домохозяйка, нежели прислуга. В ней была какая-то строгая простота, присущая домохозяйке пожилого ирландского пастора, посвятившей себя сохранению его, нежели собственного, безбрачия; на ней было всё чёрное, головной убор был похож на домашний чепец, только кружевной. У неё были колючие густые брови и нос почти такой же большой, как у Мортона, разве что ноздри были более волосатые.

Не глядя на его карточку, она сказала:

– Мистер Химпл в отъезде.

– Вот так. После того, что сказал ему Джемс, это его не удивило. Его волновало то, что Химпл отсутствовал так долго. – Он скоро вернётся?

После этих слов она воспользовалась очками в стальной оправе, висевшими на шнурке, чтобы прочесть его визитку. – Вы по поводу того, чтобы нарисовать ваш портрет, мистер Мортон? У неё был глубокий, почти мужеподобный, голос.

– Я написал письмо. По поводу одной молодой особы, которая, похоже, исчезла. Я думаю, она была натурщицей мистера Химпла – для картины про Лазаря. Он стоял в некой неопределённости, произнося слова отрывочно. – Я сообщил об этом в полицию. И вот только что узнал о мистере Химпле. О том, что она была его моделью. Я подумал… Он не успел сказать, о чём он подумал.

– О, да, конечно. Она осмотрела его снизу доверху. Очень хорошо, что Фрэнк настоял на том, чтобы он в этот раз оделся как истинный джентльмен. – Заходите, пожалуйста. Но в голосе её не было ни оттенка гостеприимства.

Она провела его в заднюю часть дома через главный холл, где на стенах висели картины, не Химпла, подумал он (они показались ему старше самого Химпла), и остановилась у открытой двери, левой рукой предложила войти, как бы говоря, – Если уж вы здесь по делу, заходите в эту комнату. За дверью оказалась комната, её можно было бы назвать гостиной этой дамы, такой же строгой, как и она сама, на стенах чёрно-белые гравюры вместо картин, на драпированном столе лежала открытая Библия.

Она не предложила ему снять пальто. Наконец, представилась как миссис Эванс. Потом она села, он тоже, стул безжалостно заскрипел. Он рассказал ей уже не раз произнесённую историю о Кэтрин Джонсон, сократив её прилично, стараясь не звучать как гид, в тысячный раз пропевающий детали трёхразрядного чуда. Он показал одну из копий рисунка Кэтрин Джонсон. – Полагаю, этот рисунок нарисовал мистер Химпл. Вы его узнаете?

У неё был такой же зоркий взгляд, как и у Огастеса Джона. – Вот этот маленький в углу похож на Лазаря.

– Да. Он сделал паузу. – А лицо этой женщины вам знакомо?

– Студия мистера Химпла через дорогу.

Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что это значит. Т.е. его моделей вы не видите?

– Я не любопытствую о делах своего работодателя.

– Я не имел в виду даже предположить это. Я просто подумал, может вы её видели.