Она доведена до отчаяния

В понедельник утром я проснулась поздно. В бассейне кто-то плавал. Из своего окна я увидела, как папа глотнул воздуха, глубоко нырнул и снова вынырнул далеко от прежнего места.

– А почему ты дома? – крикнула я из окна. – Почему не на работе?

– Разве не может человек позволить себе маленький отпуск с дочерью? – отозвался папа. – Надевай купальник и поплавай со мной!

Потом мы лежали на полотенцах у бассейна и загорали.

– Кстати, – с улыбкой произнес папа, приподнявшись на локте, – все хотел тебя спросить.

– Спрашивай.

– Что это у тебя там?

Он смотрел на верх моего купальника так, что я покраснела.

– Где?

Он потыкал пальцем в мои бугорки и взял за подбородок:

– Ты там грецкие орехи спрятала, что ли?

– Да ну тебя! – сказала я, прыгнула в бассейн и поплыла к другому бортику, пряча под водой улыбку. Он просто любит пококетничать, вот и все. Что здесь такого? Если миссис Мэсикотт настолько глупа, чтобы купить нам бассейн за папин флирт, то это ее головная боль, а не наша.

Во вторник начался дождь. Весь день мы ездили по делам, но на этот раз для себя, а не для старухи. Из толстого комка банкнот в кармане брюк папа отсчитывал деньги за стулья у бассейна, надувные матрасы, новый раздельный купальник для меня. Уже у кассы в хозяйственном магазине, куда мы принесли все выбранное, папе пришло в голову, что девочка моего возраста должна иметь собственный ключ от дома.

– Подождите, – сказал он продавцу, пробивавшему наши покупки. – Мы кое-что забыли.

Мы пообедали в китайском ресторане, заказав роллы с яйцом, лапшу «Ло Мейн» и печенье с предсказаниями.

– Что у тебя? – спросил папа, когда я разломила свое печенье и развернула полоску бумаги.

– «Улыбка, которую ты посылаешь окружающим, возвращается к тебе». А у тебя?

– «Пустые развлечения только притворяются прочным счастьем». – Папа с досадой бросил свое предсказание в пепельницу. – Что бы это значило, черт побери.

Всю неделю мы играли и плавали, не упоминая про Пети и ссору с мамой. Я начала понимать, отчего отец так вспылил: моя мать кого угодно доведет своей хандрой, нервозностью и привычкой то и дело прыскать спреем в нос. Качаясь на надувном матрасе, я смотрела на папу, на рябившую воду бассейна и думала, что если бы жизнь была справедливой, он бы встретил миссис Норд вместо мамы и женился бы на ней. Они бы жили сейчас счастливо с бассейном и двумя дочерьми, мной и Джанет.

К концу недели папа проплывал бассейн сотый раз, а я приближалась к шестидесяти. Мы сидели на бортике, свесив в воду загорелые ноги. Покрасневшие глаза щипало от хлорки.

– А помнишь, как у меня было свое малярное дело? – спросил отец. – Пока я не начал работать у Лу-Энн?

– У тебя был зеленый пикап, – ответила я. – Мы с мамой привозили тебе обед.

– Верно, – улыбнулся он.

– А почему ты спрашиваешь?

– Не знаю, – ответил он. – Просто подумалось.

Я не хотела, чтобы время вдвоем с папой заканчивалось и чтобы беседа приняла печальный оборот.

– А что ты думаешь об этом? – я нагнулась и брызнула на него холодной водой. Папа зарычал, как лев, и принялся гоняться за мной вокруг бассейна.

Папа позвонил маме вечером в воскресенье. После разговора с ней он передал мне, что она просит привезти меня на Род-Айленд на пару дней.

– Зачем? – заныла я.

– Потому что ты бабушку с Рождества не видела.

– Тоже мне, потеря! Я хочу быть здесь, с тобой!

Папа отвел взгляд.

– Что там у нас на ужин? – спросил он. – Давай закажем пиццу.

Синяк на маминой губе стал желтовато-зеленым.

– Я по тебе соскучилась, дочка, – сказала она. – Что нового? – спросила она.

– Ничего, – пожала я плечами.

– За несколько дней ничего?

– Джанет на следующей неделе устраивает ночной девичник по случаю начала занятий. Я, она и еще шесть девочек.

– А как прошла неделя? Вы с папой говорили?

– Постоянно говорили. Нам было здорово. Ни одной секунды не скучали.

– Он что-нибудь сказал?

– О чем?

– Ни о чем.

В доме бабушки пахло камфарой и повсюду стояли статуэтки святых. На первом этаже, оклеенном старыми безвкусными обоями с розовыми фламинго, вдоль лестницы висели семейные фотографии – по одной рамке на каждую ступеньку. Вот фотография моей матери и ее подруги Женевы Свит: девушки в белых платьях и с прическами сороковых годов обнимают друг друга за талии. Сделанный в день окончания школы снимок младшего брата моей матери, дяди Эдди, утонувшего в девятнадцать лет. Свадебные фотографии папы с мамой и бабушки с дедушкой. Мне почти стало жалко бабушку, торжественно стоявшую в атласном платье рядом с женихом, не ведая, что ей суждено потерять мужа, сына и внука, Энтони-младшего.

– Правда, интересно рассматривать старые фотографии? – спросила мать, увидев, что я стою на лестнице.

– Не особенно, – пожала я плечами.

До самого отъезда я нарочно сидела на диване, тупо уставившись в телевизор, односложно отвечала на вопросы бабушки и гримасничала от ее еды.

В автобусе мать начала болтать, какое у нее было детство и что если бы она могла что-то в себе изменить, то избавилась бы от робости. Бабушка хотела как лучше, но…

– …поэтому когда появился Тони и начал мне названивать, окружил таким вниманием, я просто не устояла…

– Какой сейчас смысл об этом говорить? – вздохнула я.