Птица навылет

Г-н Роберт смачно выругался, потирая ссадину на кулаке.

– Пас-скуда! Пристрелить тебя, собаку. Возиться не хочется.

Он сел в машину и завёл мотор.

– Подождите! – закричал Дурашка. Решимость его вдруг заметно убавилась. – Подождите! Постойте, я покажу! Да стойте же…

То, что называлось «ситуацией» и «моментом», кажется, выходило из-под контроля.

Шатаясь и утирая кровь, которая лилась из разбитого носа, изобретатель побежал к центру луга. Там выпрямился, раскинул руки в стороны и приподнялся на носках.

Без особого интереса, готовый поставить ногу на педаль газа, г-н Роберт наблюдал за происходящим.

Дальше произошло вот что. В кустах на противоположном краю луга обозначилась фигура в чёрном и вскинула винтовку. Четыре глухих выстрела. Без пауз. Все пули попали Дурашке в голову, пробив её навылет. Он беззвучно рухнул лицом вниз и скрылся в траве. Не обращая никакого внимания на стоящую рядом машину, стрелок отбросил винтовку, снял с головы наушники и подбежал к жертве. С какой целью – осталось до конца неясным. Раздалась автоматная очередь. Убийца заверещал, кружась на месте и разбрызгивая кровь, как подбитый волк. Он сделал несколько оборотов вокруг своей оси, и тут ещё два одиночных выстрела – сухих, хлопающих, будто из стартового пистолета – оборвали его жизнь.

Г-н Роберт, не растерявшись, прыгнул на дно автомобиля, выключил двигатель и затаился. Он не заметил, кто в последний раз стрелял и откуда. Произошедшее напугало чиновника до крайности. Он долго не решался приподнять голову, а когда высунул её, то увидел нечто такое, отчего слюна у него во рту высохла со скоростью разлитого ацетона.

Над лугом, метрах примерно в шести над поверхностью земли, висел мёртвый Дурашка. Тело его неспешно и самостоятельно поворачивалось в воздухе, напоминая всплывшего утопленника.

Чиновнику стало ощутимо нехорошо.

Неожиданно из травы выросла ещё одна фигура, одетая на этот раз в маскировочный зелёный костюм. Человек задрал голову вверх, посмотрел на висящий труп, а потом вдруг вскрикнул и бросился бежать. Он успел нырнуть в кусты до того, как тело изобретателя взорвалось.

Г-н Роберт вздрогнул так, что прикусил язык. Удар был довольно мощный, на месте покойника теперь колыхалось чёрное косматое облако.

Оно колыхалось.

И колыхалось.

И колыхалось. Не в силах раствориться. В невозможности быть рассеянным дуновениями воздушной сферы.

– Бляааа!.. – неожиданно сформулировал впечатление глава треста. – Да ебитесь вы в рот!!

Двигатель автомобиля панически взрырыкнул. Машина, развернувшись на сто восемьдесят градусов, понеслась в сторону шоссе.

Облако оставалось над лугом до тех пор, пока не превратилось в камень.

Немного погодя гравитация одержала верх. С глухим тяжёлым звуком камень упал на землю.

Горизонтальное положение Тургаюкова

Протазан Сильвестрович Тургаюков лежал в недвусмысленной позе. Видавшая виды раскладушка пронзительно растягивалась под его обильным телом и, наверное, заходилась бы в мучительном скрипе, вздумай тело вертеться вдоль своей оси. Но Тургаюков оставался неподвижным. Мышечная оснастка Протазана Сильвестровича незыблемо клубилась по ложу, а некоторые группы мышц даже выходили за его пределы, натруженными гроздьями свисая почти до пола.

Хозяйская сука по кличке Пука сидела у изголовья и злорадно ухмылялась прямо в хозяйское лицо. Накануне она не получила ужин, поскольку была наказана за чрезмерный блуд. Её перманентное влечение ко всякого рода соитиям оскорбляло закон, установленный природою для подобных тварей, и шло вразрез с моногамными принципами Тургаюкова. На данную тему в доме регулярно билась посуда, разгрызалась мебель, и увечились жильцы.

Наконец вчера, после захода солнца, антагония логически исчерпалась: Протазан Сильвестрович полностью употребил лично приготовленный холодец «кошачий по-венгерски» из диетического хомяка, решительно отказавшись выделить любимой суке традиционную четверть продукта. А уже в три часа ночи он отчаянно пожалел о своей решительности.

Холодец впрок не пришёлся. То ли оказался некондиционным, то ли сама судьба удосужилась наказать Тургаюкова за воспитательный произвол, но результат в виде колик пострадавшего доставлял теперь откровенную радость мстительной собаке. С каждой минутой она лыбилась всё шире.

Так прошел остаток ночи, утро и первая половина дня.

После обеда в доме появился Ивстифий Саваофович Патиссон-оглы, визиты которого отличались настойчивой регулярностью. Он удивлённо замер на пороге и широко выпученными глазами обвёл наличествующий в помещении скарб.

Очевидно, помещение не убиралось уже значительное время. Ковровая дорожка на полу трепетала от приливов пыли, гоняемой ветром. Полированную мебель усаждали следы жирных отпечатков пальцев. Со стола медленно капал разлитый чай. А в углу, на табурете, непрерывно шуршал проигрыватель, игла елозила по растрескавшейся грампластинке с уроком английского языка, выдавая на свет божий одну-единственную фразу: «The end… the end… the end…»

Представшая картина потрясла Ивстифия. Он бросился к постели друга, рухнул перед ней на колени и вскричал:

– Протя! Протя! Да как же ты?!..

– Как видишь… – потусторонним эхом откликнулся Тургаюков, – недуг меня, Ива… покалечил. Всё теперь… мелким кажется. Филимону позвони… Проститься нам… надо…

Некоторое время физиономия Ивстифия, искажённая приступом легкой паники, обращалась то к угасающему Тургаюкову, то к блаженной морде Пуки. Потом он устремился к телефону, чтобы сообщить о несчастье детскому другу Протазана Сильвестровича Филимону Томовичу МС Крецовзу.

Разговор произошёл в резко деструктивной обстановке. Слышимость была отвратительной, телефонный аппарат наотмашь бил Ивстифия электричеством. Несчастный, вконец уничтоженный печалью, только и делал, что кричал в трубку «быстрей! быстрей!», отказываясь передавать какие-либо подробности.

Следом он начал выпытывать у любимого Проти детальное изложение случившегося. Тургаюков напрягал мышцы, силясь более-менее популярно объяснить предсмертность собственного положения. Он сообщил и о воспитательном моменте, и о злоехидстве гадкой Пуки, ну и, само собой, о грядущей трагической развязке.

Ивстифий понял больного довольно выборочно. Учинив в доме обыск, он нашел упаковку «поносных» таблеток и рискнул их всыпать прямо в Тургаюкова. Увы! Больной, изрядно утомлённый монологом, словно в кому провалился. Как ни давил Ивстифий на его нижнюю челюсть, она упорно держалась за верхнюю. Тогда он решил действовать иначе – растолок таблетки в стакане, порошок растворил в воде, засосал получившееся снадобье клизмой и разрядил её в нос умирающего.

Процедура возымела гальванический эффект. Больной затравленно улыбнулся, а Пука вздыбила шерсть.

В этот момент явился МС Крецовз.

– Филя! – подскочил к нему Патиссон-оглы. – Ты должен что-то сделать. Он сейчас кончится!

Филимон Томович подошел к раскладушке с Тургаюковым и отточенным движением указательных пальцев приподнял умирающему веки.

– Да, – послышалось резюме, – да… Какие предметы употреблялись внутрь?

– Хомяк, – ответил Ивстифий, – в виде холодца.

МС Крецовз улыбнулся с чувством снисхождения:

– Любители экзотики, побери вас чорт! Начинали бы прямо с улиток.

– Ты не можешь так! – возмутился Ивстифий, – ты его детский друг.

– Друг, – согласился МС Крецовз, – но не родственник! Когда мои родители отошли в мир иной… Кстати, исключительно по допущенной халатности… Так вот. Когда они умерли, я понял, что глупо следовать их примеру, и с тех пор не ем даже консервы. Только высушенный хлеб, минеральная вода, кусочек сыра по воскресеньям и глоточек пива на Новый год – всё! А ласточкины гнезда, жабья печень, засахаренные гусеницы, жуки с червями – это, знаете ли, блажь для плебеев…

Во время такой гневно-обличающей, но по-своему неизбежной тирады, МС Крецовз продолжал осмотр бездвижных телес. Причём, действовал строго по медицинской процедуре, хотя врачом никогда не служил. Он прощупал Тургаюкову мышцы, простучал коленные чашечки, посмотрел, коротко ли острижены ногти, и даже поискал в волосах.

– Всё ясно, – заключил Филимон Томович, спустя четверть часа. – Так!.. Давай-ка, Ива, отойдем вон туда, в уголок. Мне у тебя кое-что узнать надо.

Они тихо уединились и стали о чём-то шептаться.

Протазан Сильвестрович спокойно лежал, вспоминая, как обычно полагается в таких случаях, прожитую жизнь. Он думал над её смыслом, старался обрести душевный покой. Прошлое казалось ему бездарным спектаклем, самодеятельно поставленным кем-то извне на ветхой сцене бытия. Сцене, изъеденной провинциальными крысами и траченой молью. В самом деле: вот он родился, начал ходить, ругаться матом, купил себе гантели. Потом вырос, выучился ловить мух, приобрёл домишко на пиздецкой окраине и Пуку… Бедная псина… Теперь она останется без него.

Тургаюков посмотрел на любимое животное и удивился. Собака выглядела так, словно учуяла землетрясение. Причём, с эпицентром в том углу, где сидел МС Крецовз с Ивстифием Саваофовичем. Ива с большим одушевлением объяснял что-то Филимону, а Филимон смотрел на Пуку глазами холодными от бешенства. Глаза МС Крецовза имели цвет гильотинного лезвия.