Второй шанс

– С удовольствием сказал бы «Добрый день, Ярослав Витальевич!», но не могу. Этот день трудно назвать добрым.

Адвокат сочувствующе склонил голову и зашагал рядом со мной. Так я и шел, окруженный целой группой людей, в том числе операторами, которые не отрывались от своих видеокамер. Со стороны это было схоже с выходом на поединок какого-нибудь известного боксера. Разница лишь в том, что мне этот бой точно не выиграть. Мне не особенно хотелось говорить с Меренковым, но все же были вопросы, на которые только он смог бы ответить.

– Ярослав Витальевич, где мои родители?

– Дома, Виктор. Я сегодня их навестил. Они хорошо держатся. Просили передать, что очень тебя любят.

– Где состоится казнь?

Адвокат помолчал, но потом все же ответил:

– Ты знаешь это место. Это там, где была студия во время съемок «Второго шанса».

Вот так. Никак не думал, что этот зал станет последним местом, которое я посещу в этой жизни.

– Почему там? Зачем такое большое помещение? Там сколько вообще человек будет?

– Там будет много людей. Ты же знаешь, аудитория эта довольно просторная.

Я резко остановился. Тюремщики приняли как должное тот факт, что я иду послушно, поэтому расслабились, лишь слегка придерживая меня под руки. Они явно не ожидали такого поворота событий и мгновенно напряглись, вцепившись в меня изо всех сил, но пока не спешили волочь силой.

– Аудитория, черт возьми?! Вы что хотите сказать, что там будут зрители? Прямо как во время съемок шоу?

– Виктор, успокойся, – адвокат примирительно поднял руки ладонями вперед. – Там же в любом случае должны присутствовать люди. Тайная казнь – это незаконно.

– Тогда почему в этой аудитории не нашлось места моим родителям?!

– Неужели ты думаешь, что для их психики было бы лучше увидеть гибель сына своими глазами?

– Неужели для них было бы лучше не иметь возможности хотя бы с ним попрощаться? – рявкнул я.

– Сюда доступа посторонние не имеют. Так что я никак не смог бы их провести.

– А в зал?!

– Билеты разобрали слишком быстро.

Услышав ответ адвоката, я чуть не упал. Вот такого я даже от Второго канала не ожидал. Интересно, сколько же они денег брали за входной билет? Я автоматически передвигал ноги и думал о том, как же так получилось, что моим родным даже не дали со мной попрощаться. Могли бы мне, как главной звезде предстоящего выступления, зарезервировать пару билетов. Подумав так, я снова с трудом подавил нервный смешок. Самый страшный вопрос я все никак не решался задать, но косвенный ответ на него я получил. Адвокат сказал:

– Сейчас ты зайдешь в комнату, а я подожду тебя снаружи. Там ничего плохого тебе не сделают. Через пять минут тебя оттуда выведут обратно.

В комнате мне действительно ничего плохого не сделали, если не считать того, что усадили в кресло и выбрили волосы на макушке. Это означало одно – электрический стул. Наверное, смертельная инъекция или расстрел показались боссам Второго канала не слишком зрелищными. Во рту пересохло, в висках стучало и все тело было как ватное. В эту секунду я искренне молился, чтобы сердце мое действительно не выдержало и избавило меня от публичной казни, а телевизионщиков лишило бы такой сказочной для них трансляции. Увы, у меня было крепкое сердце. С двух сторон от кресла стояли тюремщики и следили за тем, чтобы я себя хорошо вел. На самом деле, я был благодарен за то, что меня усадили в кресло, потому как ноги стали подкашиваться – где уж тут кидаться на людей. Разумеется, здесь меня тоже сопровождал оператор с неизменной видеокамерой. Я старался не обращать на него внимания и не давать эмоциям отражаться на лице. Но вот получалось ли? Не знаю…

В голове царил полнейший хаос. Мелькали обрывки самых разных воспоминаний, вперемешку с мыслями о тех людях, которых я здесь оставлял. Я думал о родителях, Стасе, Антоне, Сверчке, Сереге. Интересно, как изменится их жизнь после того, как меня казнят. Для кого-то это будет большой потерей, а для кого-то другого даже не станет поводом лишний раз подумать обо мне. И еще мне очень хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Однако глупо было тешить себя иллюзиями – трансляция наверняка рассчитана не на пять минут, так что впереди еще достаточно долгое и мучительное ожидание.

Мы вышли из этой комнаты и вместе с адвокатом двинулись по коридору. Теперь я узнавал дорогу – это был тот самый путь, который должен был привести меня в бывшую студию для съемок «Второго шанса». Я не хотел говорить ни с кем, в том числе и с Меренковым, но оставались вопросы, ответы на которые хотелось бы услышать.

– Ярослав Витальевич, Стас тоже будет присутствовать?

– Я не знаю. Вообще-то он должен быть среди приглашенных, но я его там не видел.

– А вы уже побывали в зале? Что там сейчас находится?

Адвокат несколько секунд помолчал, собираясь с мыслями, затем ответил:

– Там мало что поменялось со времени съемок. Ты сейчас сам все увидишь.

– Весь… процесс будет очень долгим?

– Ну,… там стандартная процедура: зачитывание приговора и еще много чего. Короче, все это не так быстро.

Адвокат ответил не очень уверенно. То ли неприятные сюрпризы впереди еще не закончились и он не решается мне об этом сообщать, то ли он и сам досконально не знает, что и как будет происходить. Сразу видно, что подзащитных на эшафот ему еще не приходилось провожать.

Я немного успокоился и прикидывал, сколько же еще идти. По моим представлениям, мы совсем скоро окажемся на месте. Я не боялся боли – как бы там ни было, но двадцать первый век имел свои неоспоримые преимущества. Давным-давно не применялись такие леденящие кровь казни как распятие или посажение на кол. Гибель на электрическом стуле вызывала массу споров еще в те времена, когда его использовали регулярно. Медики утверждали, что боли человек не испытывает, но узнать точный ответ было не у кого.

Гораздо больше меня терзали мысли о том, что нужно, пока еще есть немного времени, подвести итоги своей жизни. А вот здесь результаты получались плачевными – я стал, конечно, крайне популярным человеком, но едва ли этот факт можно было внести мне в актив. Если бы вовремя не провозгласили мораторий на смертную казнь, то обо мне мало кто вспомнил, кроме самых близких людей. Даже сидя в тюрьме в ожидании смерти, я не позволял себе деградировать – читал, тренировался, обзавелся друзьями и нашел стимул для продолжения учебы. Но на все, что мне не нравилось, я просто закрывал глаза. Вспомнился один из разговоров с адвокатом, когда он говорил, что если я получу помилование, то это будет замечательной возможностью попытаться изменить современную культуру.

Увы, у меня, в отличие от победителя шоу, второго шанса уже точно не будет. Я слишком поздно понял, что жизнь может оказаться чересчур коротка. Каким будет наш мир через несколько лет? Захочет ли Стас попытаться его изменить? Он никогда не был так категорично настроен против всей той заразы, которая приводила в отчаяние меня. Однако участие в реалити-шоу, ежедневные нервотрепки, а теперь еще и моя казнь в прямом эфире, может быть, позволят ему по-другому посмотреть на всю индустрию современных развлечений. Кто знает, а вдруг он все-таки попытается донести до людей мысль о том, что нельзя позволять так засорять себе мозги. На это я мог лишь надеяться.

Пока я предавался таким размышлениям, вся наша процессия добралась до места назначения. Из зала доносился приглушенный гул, перекрываемый голосом Славика Шевченко. Ну конечно, куда же без него. Какую там международную премию они мечтали выиграть? Кажется, было сказано про лучшее реалити-шоу и про звание лучшего ведущего. Полагаю, там есть и такая номинация как «Лучший прямой эфир», на победу в которой они также наверняка нацелились.

Мы остановились перед входом. Славик видимо сказал какую-то шутку, потому как в зале раздался смех. Мой выход, по-видимому, должен был сопровождаться специальным объявлением, так что, пока оно не прозвучало, то мы и продолжали топтаться у входа. Во мне опять стала подниматься волна глухого негодования – у меня не было ни малейшего желания становиться развлечением для праздной публики. С неожиданной горечью я понял, что природа человеческая мало изменилась за последние столетия – как и в средние века, казнь собирала толпу любопытных зевак. Спасибо и на том, что лицемерные рассуждения о гуманности навсегда исключили костер, кол или крест из возможных способов лишения человека жизни, оставив им место лишь в музеях.

До меня донесся обрывок фразы Славика: «…сейчас он появится в студии!». Зал взорвался аплодисментами. Сколь часто я слышал этот звук и как же он меня раздражал во время шоу! Вот уж не думал, что именно под такой аккомпанемент мне придется прощаться с жизнью. Охранники синхронно шагнули вперед, а вот я уперся.

– Мужайся, Виктор, – начал увещевать меня один из них. – На тебя же камеры смотрят, неужели ты хочешь, чтобы вся страна узнала о твоем малодушии?

Я понимал, что меня все равно заведут внутрь, но перестать сопротивляться было выше моих сил. Одна только мысль о том, что Славик с такой же равнодушной вежливостью будет расспрашивать меня о моих ощущениях, с каким он общался с конкурсантами, приводила меня в бешенство. Правда, со скованными руками я нормального сопротивления оказать не смог и меня все же втащили в зал.

Обстановка меня ошеломила и оглушила. В глаза били яркие софиты, гудели какие-то механизмы, зрители обменивались замечаниями. Их было очень много. Казалось, что зрительский сектор еще расширили. Может, так оно и было. Мне как-то не хотелось прикидывать, сколько раньше рядов кресел было в студии и сколько их стало теперь.

Я совершенно автоматически шел туда, куда вели тюремщики. Меня поставили посреди зала перед небольшой микрофонной стойкой и я наконец-то увидел Славика. Он скромно стоял возле зрителей, уступив сегодня мне звание главного действующего лица этой передачи. Он начал речь. Я слушал краем уха, до моего замутненного сознания долетали лишь обрывки фраз. Кажется, он поздоровался, потом о чем-то спрашивал. Я пару раз наугад кивнул, а в голову лезли совершенно удивительные мысли.

Мне вдруг стало искренне жаль знаменитых людей. Страшно подумать, что им приходится каждый день сталкиваться с гипертрофированным вниманием к своей персоне. Я совершенно не мог понять, как же они умудряются мириться с бесконечными вспышками фотоаппаратов. Лично меня они буквально ослепили, а ведь звезды терпят это годами. Только теперь я начал находить извинение слишком агрессивному поведению некоторых знаменитостей по отношению к папарацци.

Перед глазами мысленно вставали картины прожитой жизни. Это происходило совершенно бессистемно. То вспоминались события детства, то вдруг приходила на ум переписка со Сверчком и его рассказ о знакомом, который в обычной жизни был менеджером, зато в компьютерной игре стал императором. Потом вспомнилась драка с Тарасовым и его последний визит, когда он умолял меня не участвовать в шоу. Я попытался стряхнуть липкую пелену забвения со своего сознания. До меня дошло, что это моя же психика заботливо пытается оградить меня от кошмарных событий сегодняшнего вечера, но сейчас мне нужна была ясность мыслей.

Я хотел увидеть Стаса. Мне особенно нечего было ему сказать, так как любое мое слово мгновенно оборвало бы даже самый тихий шепот в зале и заставило всех внимательно прислушиваться к тому, что я говорю. В такой атмосфере с другом не попрощаешься. Но мне все же очень хотелось последний раз хотя бы встретиться с ним взглядом. Убедиться в том, что действительно существует человек, которому съемки в реалити-шоу принесли удачу. Зарядиться его спокойствием и уверенностью в себе.

Я внимательно обвел взглядом весь зал и там, где проходил мой взор, люди замирали и с непонятным мне любопытством и восторгом глядели на меня. Несколько человек зачем-то помахали мне рукой. Лица их мне неизменно оказывались незнакомы, либо же память у меня заметно сдала буквально за этот вечер. Стаса в студии не было. Ведь не было? Или же память моя и в самом деле стала меня подводить?!

Не оказалось и родителей. Хотя последнему обстоятельству, наверное, стоило порадоваться – не думаю, что им следовало видеть то, что совсем скоро произойдет. Еще хотелось надеяться, что по телевизору они эту трансляцию также смотреть не будут.

Я постепенно опять начал погружаться в пучину отвлеченных размышлений и давних воспоминаний. Славик что-то говорил, поворачиваясь то в объектив одной из камер, то к зрителям в зале. Я не прислушивался, чем он там будоражит умы аудитории. Может быть, ведущий иногда адресовал свои реплики и мне, но я не обращал внимания. У меня не было ни малейшего желания с ним разговаривать. В конце концов, я не обязан из кожи лезть вон, стараясь сделать этот эфир максимально интересным и интригующим.

Потом рядом со Славиком появился врач. Его нетрудно было узнать по белому халату. Он прочитал небольшую лекцию на тему того, как организм человека реагирует на действие электротока, акцентировав внимание слушателей на том, что весь процесс казни абсолютно безболезненный. Потом ответил на несколько вопросов сидящих в студии людей. Я его не особо внимательно слушал, размышляя о том, что организаторы могли бы всю эту прелюдию провести еще до моего появления в зале.

Похоже, что время нашего представления подходило к своему завершению. Я рассеянно мазнул взглядом по человеку в форме, который вышел на передний план. Мне лицо его было смутно знакомо, но абсолютно не хотелось рыться в памяти, чтобы понять, кто это такой. Скорее всего, кто-то из прокуратуры. Он держал в руке бланк. В зале повисла мертвая тишина. Я обвел взглядом студию – на мне сошлись взгляды всех присутствующих, кроме новоприбывшего, который пялился в свои документы.