Закат Пятого Солнца

Терзало ли его чувство вины? Ведь именно его, Хуана Веласкеса де Леона, Кортес назначил командиром телохранителей. И он не сумел защитить правителя в тот единственный момент, когда Монтесуме действительно угрожала опасность! Хуан понимал, что это было не в его силах. Он не мог стоять рядом с вождем на стене, держа наготове щит, чтобы не возмущать народ видом тюремщика, который ни на миг не покидает пленника. Но от этой мысли Веласкесу было не легче.

– Черт возьми! – сквозь зубы выругался Фернан. – Самые обычные камни. Да это же просто издевательство. Если бы на императоре оказались хотя бы стеганые льняные доспехи и привычный среди индейцев деревянный шлем, то ничего плохого бы не произошло!

Себастьян схватил его за руку и мягко, но настойчиво оттащил в сторону.

– Идем. Возле ложа раненого и без нас тесно.

Они отошли назад, продолжая наблюдать за работой лекарей. Монтесума оставался без сознания.

– Долго ждали подходящего момента, – хмуро сказал Себастьян. – Помнишь, как мы оберегали Монтесуму в тот день, когда он охотился?

Гонсалес кивнул. Воспоминание пришло сразу. Построенные на озере корабли и желание императора отправиться в плавание. В тот день испанские телохранители ни на шаг не отходили от повелителя ацтеков, опасаясь, что его захотят или освободить или устранить. Тогда все обошлось. Но сегодня удар все же достиг цели.

– Думаешь, это вспышка гнева была не случайной? – спросил Гонсалес.

– Какие уж тут случайности, – проворчал Риос. – Все индейцы с благоговением слушают своего повелителя, как тут целый десяток вскакивает и делает залп. Как по команде. Или кто-то из родственников Монтесумы давно уже метит на трон или вожди решили устранить преграду. Пока у нас был такой заложник, им поневоле приходилось вести себя более-менее сдержанно.

– Не говори так, Себастьян! – возмутился кто-то из солдат. – Нужно молиться Деве Марии и она не обойдет нас своей милостью. Император выздоровеет.

– Дай бог, – вздохнул Риос.

А Кортес тем временем стоял возле раненого и все больше мрачнел. Он, как и любой опытный воин, хорошо разбирался в подобных вещах. Как минимум пять попаданий. Монтесума был худощав, но крепок. Снаряды, угодившие в плечо и руку, оставили лишь ссадины, но вот остальные… Один камень врезался в ногу, высоко, возле самого бедра. Кость, скорее всего, сломана со смещением. С такими травмами люди зачастую на всю жизнь остаются калеками. Но это еще что. На груди слева наливается кровоподтек. Вряд ли ребра уцелели. Может быть, и внутренние органы тоже пострадали. Богатый, расшитый яркими птичьими перьями плащ оказался, конечно же, плохой защитой. Но самое главное – голова. Ужасная рана чуть выше виска, вся в запекшейся крови. Череп поврежден. Сейчас никто не сможет предсказать, выживет ли Монтесума.

Веласкес де Леон взял себя в руки и лишь с досадой покусывал губы, ожидая вердикт лекаря. Тут же стоял хмурый Альварадо и встревоженный Гонсало де Сандоваль. Кристобаль де Олид и Диего де Ордас. Капитаны ждали, скрывая тревогу. Кортес не терял рассудительности.

– Педро, Гонсало, – обратился он. – Обойдите периметр дворца, убедитесь, что мы готовы встретить возможную атаку. Индейцы разбежались, но кто знает, как скоро они вновь наберутся решимости и нападут.

Названные капитаны тут же поспешили выполнить приказ. Сандоваль уходил даже с некоторым облегчением. Слишком уж мрачная атмосфера царила в зале. Он почти все время провел комендантом в Веракрусе и не успел познакомиться с Монтесумой поближе. Жаль было раненого, но не более того. А вот Веласкес де Леон совсем пал духом. Кто бы мог подумать, что он так привяжется к императору. А ведь когда-то именно Хуан грозился убить его своими руками, когда конкистадоры собрались взять владыку ацтеков в плен.

Целый день прошел относительно спокойно. Горожане пока не беспокоили осажденных испанцев, но у них и без того оставался серьезный источник тревоги. Монтесума пришел в себя. Был он слаб до невозможности, крови потерял много, да и раны оказались серьезными. Говорил с трудом. Камни повредили не только тело. Жестоко ударили они по гордости и чувству собственного достоинства.

Монтесума был великим правителем, безраздельным владыкой своего народа. Самые знатные и влиятельные вельможи склонялись перед ним в низких поклонах. Его слово было законом, непреложной истиной, которую никто не мог опровергнуть. Он был для своего народа богом. Кто бы посмел прервать его речь? Кто бы отважился покуситься на его жизнь? Никто. До сегодняшнего дня… Монтесума потерял веру в себя и желание жить.

Кортес навещал его по несколько раз в день, стараясь приободрить, но все тщетно.

– Зачем, Малинче, цепляться мне за эту жизнь, – слабым шелестящим голосом говорил раненый. – Я лишился свободы и реальной власти, но с этим еще можно как-то мириться. Даже после пленения я оставался повелителем для своего народа. Что же произошло? Как боги допустили, чтобы мои подданные стали ко мне равнодушны? Как человек прихлопывает зловредного москита, так и они решили уничтожить меня. Похоже, мое время ушло.

Монтесума отказывался есть. Несколько раз срывал с себя повязки, позволяя крови течь из ран. Ни уговоры, ни ободрения на него уже не действовали. Кортес смотрел на него с чувством жалости. Даже в плену, даже в минуты самой большой опасности этот человек выглядел как повелитель. Гордый, исполненный достоинства, решительный. И вот теперь на ложе лежит несчастная тень – исхудавшая, вялая, ко всему равнодушная. Генерал-капитан остро ощущал свое бессилие. А ведь если Монтесума умрет, то опасность для конкистадоров возрастет многократно. Сколько раз удача спасала людей Кортеса в практически безнадежных ситуациях? Запас везения давно исчерпан.

Испуганные ранением повелителя, горожане сначала не тревожили дворец. Они и сами не ожидали такого святотатства. Испанцев интересовало, что стало с теми людьми, которые метнули камни в императора. Затерялись ли они в толпе или же их уже казнили? Было ли покушение спонтанным или и в самом деле заранее спланированным?

Но уже на следующий день индейцы пошли на приступ с удвоенной яростью. Стрелы сотнями взмывали в небо, засыпая лагерь конкистадоров. Любой человек, оставшийся без прикрытия, расстался бы с жизнью в считанные секунды. Фернан, лежа под защитой деревянного настила, в очередной раз радовался дальновидности Кортеса. Дворец начали укреплять с самого первого дня, стоило испанцам только прибыть в столицу. Время от времени какая-то случайная стрела все же находила щель и ранила кого-нибудь. Рядом с ним расположился Себастьян. Он деловито заряжал арбалет.

– Сейчас полезут в ближний бой, – пробормотал он. – Безумные дикари! С потерями совсем не считаются. Раз за разом идут на штурм, теряют людей сотнями, откатываются и снова атакуют. Хоть одна радость – целиться не нужно. По такой толпе и слепой попадет.

Полностью оправдывая слова Риоса, индейцы двинулись на приступ. Себастьян тут же спешно разрядил арбалет. То справа, то слева слышался щелчок тетивы или хлопок от выстрела аркебузы. Отдельные воины в бегущей вперед толпе падали, но разве лавину можно остановить брошенной в нее пригоршней песка? Фернан видел размахивающего топором ацтека. На нем сиял ослепительно-белый стеганый панцирь, длинные волосы были завязаны в пучок на макушке. На левом локте красовался круглый щит, украшенный перьями. Через несколько мгновений Гонсалес всадил ему в горло стальное острие копья. Тут же выдернул, метя в следующего противника. Он бил без устали. Стоя на высокой стене это удобно было делать. Но время шло… Вместо одного убитого наверх пытался забраться следующий. Погибшие ацтеки валились вниз, однако это не отбивало охоту у остальных.

Справа потянуло запахом пожара. Фернан оглянулся. К небу поднимался густой столб черного дыма. Стены дворца сложены из камня, но многие надстройки и внутренние здания были деревянные. Он чертыхнулся, но остался на месте. Стоит сорваться тушить пожар, как ацтеки тут же прорвутся внутрь. Пускай разбираются те, кто оказался поближе. Одна радость – они на острове, кругом вода, совсем рядом канал и колодцы. Огонь не продержится долго. В это мгновение кто-то из индейцев умудрился вцепиться в его копье. Оно чуть ли не до половины обагрилось кровью, древко было наверняка скользким, но ацтек держал крепко. Фернан подхватил лежащий на земле меч и сделал быстрый выпад. Острие клинка вошло в горло врагу.

И все завертелось вновь. Нападающие тащили с собой лестницы, обстреливали осажденных тучами стрел и камней, бросали факелы. Испанцы сражались мужественно, но силы были слишком неравны. Через час атакующий порыв индейцев иссяк и они отступили. Гонсалес без сил рухнул там, где стоял. Себастьян оказался, как и всегда, предусмотрителен. Открыв приготовленную заранее сумку, он вытащил оттуда флягу с водой и несколько кукурузных лепешек. Протянул все это другу. Так они и сидели, обедая прямо на боевом посту. Уходить куда-то не имело смысла. Стоит только ненадолго отлучиться, как последует новое нападение.

Фернан поднял глаза вверх. Уже перевалило за полдень. Июнь. Солнце жгло немилосердно. На открытом месте можно запросто изжариться. Хорошо, что над головой дощатый навес, который защитит и от солнечных лучей и от вражеских стрел.

– Сколько мы продержимся? – хрипло спросил он. – Еще пара дней таких штурмов и все наши солдаты просто умрут от изнеможения.

– Вот поэтому Кортес так старался заключить перемирие. Нам бы хоть краткую передышку.

Их передышка оказалась действительно краткой. Совсем скоро индейцы атаковали вновь. Фернан погрузился в водоворот битвы. Рубил, колол, отталкивал приставленные к стене лестницы. Шлем, стеганка и круглый стальной щит хорошо защищали от вражеских лучников. В хлопковом панцире застряло уже около двадцати стрел. Время от времени он улучал момент, чтобы выдернуть их. Сражению, казалось, не будет конца. Но все же ацтеков снова удалось отбросить.

Никто из испанцев не мог и мечтать о полноценном отдыхе. Большая часть солдат так и ночевала на внешних стенах, ожидая следующего приступа. Они бинтовали раны, ужинали, перебрасывались мрачными шутками. Конкистадоры сменяли друг друга ради коротких периодов сна. Ложились тут же, не снимая доспехов и не выпуская оружие из рук. Тлашкаланцы ходили чернее тучи. Они держались достойно и ничем не выдавали своего страха.

Тлашкала традиционно враждовала с ацтеками. Как ее сыны гордились тем, что у них теперь есть союзник, способный бросить вызов Теночтитлану! Здесь, во дворце, собралось около двух тысяч дружественных испанцам индейцев. Теперь уж точно нет никаких сомнений в их верности. В случае поражения ни один из осажденных не мог надеяться на спасение. Всех – конкистадоров, тлашкаланцев, тотонаков – будет ждать жертвенный алтарь. Потому все они и сражались с одинаковым упорством. Сейчас, с наступлением ночи, осажденные, получив передышку, принялись за возведение дополнительных укреплений.

Так прошло еще два дня. Штурмы и краткие минуты отдыха сменялись как в калейдоскопе. Ацтеки атаковали и ясным днем и в глухую полночь. Фернан к этому моменту уже почти перестал что-либо соображать. Последние месяцы забрали слишком много сил. Небывалый поход в столицу, когда путь преграждали то заснеженные горные кряжи, то раскаленные пустыни, в которых не было ни воды, ни малейшей тени. Голод. Сражения, постоянная тревога, ожидание предательства от союзников. Стремительное выступление против Нарваэса, тяжкий ночной бой и такое же спешное возвращение в Теночтитлан. После всех этих испытаний хотелось хоть немного отдохнуть, восстановить силы. Вместо этого приходилось сутками оставаться на боевом посту, днем и ночью отражая атаки индейцев.

Глаза обманывали Гонсалеса. Они говорили, что мир велик. Отсюда, с верхнего края стены, он мог увидеть ряды домов, обвитых фруктовыми садами, широкие улицы, пересеченные каналами. За ними возвышались пирамиды. Еще дальше в бесконечность уходили зеркальные воды озера Тескоко. Но все это было лишь иллюзией. Гонсалес твердо знал, что мир бесконечно мал. Вот он – десять шагов вправо, десять влево, обрыв внизу, на который накатывается море индейцев. Над головой дощатый настил, защищающий от стрел. Каменные плиты под ногами. Это и есть все отпущенное ему пространство.

Иногда границы этого мирка нарушали приходящие люди. То испанцы, то тлашкаланцы приносили еду и воду, забирали тела убитых, оставляли связки арбалетных болтов. Но сам Фернан понимал, что ему эти границы никак не перешагнуть. Где-то существовала другая вселенная, в которой осталась Испания, Севилья, Куба. Их даже вспомнить не удавалось. Закрыв глаза в минуты отдыха, он видел лишь искаженные гневом и яростью лица ацтеков, летящие стрелы, копья, дубинки, обсидиановые наконечники. Когда он просыпался, то видение не исчезало. Сны и реальность выглядели одинаково.

А в кошельке на поясе лежал и усмехался маленький золотой идол. Мыслями Гонсалес регулярно возвращался к нему. Но ни разу за эти дни не доставал. Не хотелось видеть этот злобный издевательский оскал крупных желтых зубов. Увы, истукан не собирался вот так просто оставлять человека в покое. Он приходил во сне. Как в давнем кошмаре, который когда-то Фернан видел в Севилье, золотая фигурка росла и нападала на него. И даже несравненный толедский клинок в руке опытного бойца не мог оставить ни царапины на блестящем теле.

Теперь, когда силы были основательно подорваны усталостью и недосыпанием, Фернан с трудом уже мог трезво рассуждать. Он начал всерьез верить, что индейский бог-плут все это время просто играл с ним. Как кошка с мышью. Заманил в Новый Свет, внушил связаться с Кордобой. Обрек на блуждания по Юкатану, подверг нападению ягуара. Дал ложную надежду, позволив вернуться на Кубу. Но потом подтолкнул отправиться с Кортесом.

Похоже, три года злобный демон из Шибальбы просто морочил Фернану голову, потешаясь над его попытками спастись. И вот теперь ловушка захлопнулась. Игры надоели богу-плуту. Теперь он окончательно вознамерился погубить человека, который самонадеянно считал себя хозяином положения. Испанец пытался молиться, но слова путались в голове. И это наваждение никак не желало развеиваться…

Себастьян видел, что его молодой друг находится на грани помешательства. Фернан смотрел вокруг остекленевшим взглядом, почти не разговаривал, только во сне бормотал что-то неразборчивое. Сражался с остервенением, но в моменты отдыха тут же валился на каменные плиты без сил.

Фернан не делился с товарищем своими догадками касательно золотого истукана, но Риос и так понимал всю бездну отчаяния Гонсалеса. Ситуация казалась безвыходной. Даже опытный и закаленный ветеран мог пасть духом. А Фернан все же не был таким ветераном.

«Да, похоже, отсюда нам уже не вырваться, – угрюмо думал Себастьян. – Мы столько раз спасались буквально чудом. Мы не оказались на алтарях Тлашкалы, избежали жертвенников Чолулы. И все это для того, чтобы в скором времени взойти на вершину великой пирамиды Теночтитлана. Пожалуй, пришла пора мечтать не о жизни, а о том, чтобы умереть так, как подобает воинам. Нужно попытаться уйти из города. Лучше уж погибнуть в бою, чем отдать свои сердца чудовищным богам ацтеков!»

Риос буквально ни на минуту не отходил от Фернана. Мало ли что учудит юноша, доведенный до такого состояния. Они сражались на стене вместе, так что следить за другом оказалось несложно. Не хватало еще, чтобы Гонсалес, изъеденный тревогой, прыгнул вниз, в толпу врагов, стремясь найти покой в смерти.

«Хотя, на несколько дней раньше или позже, – размышлял Себастьян. – Не так уж велика разница. Кажется, итог нас всех ждет один…»

Эрнан Кортес в эти дни тоже не вспоминал об отдыхе. Захлопнулась та ловушка, которой он опасался в каждом крупном городе. И теперь генерал-капитан прикладывал все силы для спасения своих людей. Кортес контролировал часовых по периметру дворца, следил за распределением провизии, лично возглавлял тушение все новых и новых пожаров. Во главе небольшого резервного отряда сам вступал в бой там, где испанцам приходилось особенно тяжело. А в краткие минуты затишья отчаянно пытался найти выход. И с полной ясностью понимал, что надеяться можно только на чудо. Примириться с ацтеками уже не удастся, а пробиться с боем тем более не получится – силы уж слишком неравны.

Генерал-капитан даже находил время навестить Монтесуму. Император балансировал между тяжелым беспокойным сном, который не нес ему облегчения, и черной меланхолией в минуты бодрствования. В глазах уэй-тлатоани Эрнан Кортес не видел даже отблеска надежды. Казалось, что Монтесума смотрит уже за грань мира живых. Что он там видел? Причудливый, яростный, пестрый рай богов своей родины? Христианский ад? Или только черную пустоту? Кортес не решался спрашивать. Он бы вообще предпочел, чтобы повелитель ацтеков перестал блуждать в лабиринте своих скорбных дум и обратился мыслями к событиям, происходящим в столице империи. Но Монтесума был чересчур слаб, и генерал-капитан не смел его тревожить.

Но, что беспокоило Кортеса гораздо сильнее, надежды он не обнаруживал и во взорах подчиненных. Почти на каждом лице читалась одна только усталость. У испанцев и тлашкаланцев, слишком измученных дальними переходами и бесконечными штурмами, не оставалось сил даже гневаться или предаваться отчаянию. И предел их выносливости был где-то уже совсем недалеко. В глазах Хуана Веласкеса плескался страх и чувство вины. Кортес понимал – Хуан переживает за жизнь своей жены. Не иначе, корит себя за то, что все же не успел отослать ее в Тлашкалу. Только Педро де Альварадо все еще храбрился, подбадривал окружающих и строил планы решительного прорыва вражеского оцепления. Но надолго ли хватит его запала?

На четвертый день после ранения императора наступательный пыл ацтеков несколько угас. Испанцы получили столь необходимую передышку. Фернан, почти не веря своему счастью, вышел за пределы тесного мирка, но то, что ждало его снаружи, оказалось катастрофой. Монтесума умер…

36. «Ночь Печали»

Новость о смерти императора повергла конкистадоров в настоящее уныние. Кое-кто, тот же Веласкес де Леон, искренне скорбел о Монтесуме. Остальные же понимали, что теперь о примирении с индейцами даже речи не идет. Фернана эта весть тоже опечалила. Монтесума был выдающимся человеком. Мудрым, дальновидным, весьма обходительным. Странно, что в то же время повелитель ацтеков продолжал костенеть в самом дремучем и кровавом язычестве. Человеческие жертвоприношения и людоедство – как такое могло сочетаться с величием? Гонсалес не мог этого понять.

Император умирал медленно. Надломленный несчастьями, свалившимися на него, израненный своими же подданными, лишенный власти и почитания, он утратил интерес к жизни и постепенно угас. Тело его вернули ацтекам для погребения. У них эта новость сначала вызвала настоящий траур. Но попытки Кортеса начать переговоры получили самый серьезный отпор. Скорбь быстро переросла в ненависть. Новые волны штурмующих не давали никакой надежды на перемирие. Всех испанцев ждала гибель. Если не в бою, то от истощения и голода – провизии почти не оставалось.