В поисках Аполлона

В поисках Аполлона
Юрий Сергеевич Аракчеев

Вместе с автором читатель побывает в средней полосе России, на Кавказе, Тянь-Шане, Памиро-Алае, в Алтайских горах и на Дальнем Востоке. Убедительно, на живых примерах писатель показывает красоту нашей природы и необходимость создания микрозаповедников, и привлечения к этому как можно более широкого круга людей. Путешествуя в поисках редкой бабочки Аполлон, в поисках прекрасного, автор приглашает и читателя открыть для себя этот удивительный мир, окружающий нас.Книга была издана в 1985 году в издательстве "Мысль".Книга оформлена фотографиями автора.

Пролог

В детстве, в юности, да и потом кто не читал о путешественниках и открывателях новых земель? Пржевальский, Семенов-Тян-Шанский, Арсеньев, Грум-Гржимайло, Миклухо-Маклай… Я уже не говорю об Амундсене, Нансене, капитане Куке, Колумбе, Магеллане… Все они как бы сияют для нас в ореоле романтики.

Однако, увы, почти все открыто на нашей круглой Земле (никто даже и не сомневается в том, что она круглая!). Открытий, подобных открытиям Колумба или Магеллана, теперь и представить себе нельзя. Жизнь Миклухо-Маклая среди папуасов – именно такая, какой она была, – тоже, пожалуй, немыслима. Недавно на Берегу Маклая, например, в деревне Бонгу, побывали участники экспедиции на научно-исследовательском судне «Дмитрий Менделеев» (об этом есть книга М. Плаховой и Б. Алексеева), и современные папуасы запросто встретили этнографов, художников и спокойно позировали им. Разве мыслимо теперь вот такое – помните: «Маклай, можешь ты умереть?» – на что Маклай протянул одному из воинов копье, чтобы тот попробовал убить его… Папуасы сегодня пользуются транзисторными приемниками и выбирают своих представителей в парламент Папуа-Новая Гвинея. Многие из них сами побывали в цивилизованных странах, даже закончили колледжи и университеты.

В районе Северного полюса постоянно дрейфуют на льдинах наши станции «СП» под разными порядковыми номерами, а на самом полюсе уже не только упряжки, вездеходы и самолеты побывали, но даже экспедиция «Комсомольской правды» – на лыжах…

Итак, что же делать теперь тому, кто родился с Мечтой о путешествиях, таких, которые сравнимы со странствиями Арсеньева, например, или Грум-Гржимайло? Кстати, последнему принадлежит фраза: «Наконец-то моя мечта осуществилась: я стою на берегу Иртыша!» Теперь на берег Иртыша можно попасть за несколько часов полета прямо из московского аэропорта «Домодедово» – для этого нужно только купить билет в кассе Аэрофлота…

Но оказывается, путешествовать и открывать новое можно и в наше время. Ведь в путешествиях и экспедициях прошлого дело было, конечно, не только в том, что люди искали новые земли. А просто каждым из них двигала Мечта…

Мечта двигала и мной в моих путешествиях.

О них я и хочу рассказать.

Аполлон – ParnassiusApolloL.

Занесен в Красную книгу СССР

Аполлон – бог искусства, а также бог света, покровитель искусств в древнегреческой мифологии.

А. Кун. Легенды и мифы Древней Греции

Аполлон – ParnassiusApolloL. Размах крыльев 70 – 90 см. Летает в июне – августе; гусеницы обитают на очитке. Распространен – Евр. Часть, Кавказ, Южн. Сибирь, Д. Восток, но встречается локально и в небольшом количестве.

Г. Н. Горностаев. Насекомые СССР. 1970

Глава первая. Мечта

1

Много лет я искал Аполлона. Поблизости искать его не было смысла, хотя когда-то он летал совсем рядом – и в том районе, где я сейчас живу и где выросли многоэтажные здания, говорят, можно было запросто его встретить. Но теперь нет. Теперь его нельзя встретить не только рядом, но и в близких окрестностях, ехать нужно далеко, забираться в горы, а там тоже искать и искать, потому что, согласно справочнику Горностаева, «встречается он локально и в небольшом количестве».

Но с тем большим пылом я искал его, надеялся обязательно встретить. Да, мне всегда верилось, что я непременно встречу его, потому что он жив, он остался, он не мог не остаться.

В самом раннем детстве своем я, кажется, верил уже, что найду нечто такое, хотя, конечно, не представлял себе тогда, как оно выглядит, даже не думал, что это именно бабочка – большая, красивая, полупрозрачная, которая «летает только в солнечную погоду». Определенно в детских моих мечтах его место занимало всегда что-нибудь другое: то красивая и загадочная игрушка, то новогодняя елка, нарядная и сверкающая разноцветными лампочками, а еще лучше мерцающая в неверном свете от тоненьких, огненных живых язычков маленьких свечек, то сказка бабушки, то колыбельная песня мамы. Да и потом, в том периоде жизни, который назывался когда-то отрочеством, я тоже не понимал еще, что это именно бабочка и именно с таким названием, которое совпадает с именем бога искусства и света в древнегреческой мифологии. Хотя бабочек я, конечно, уже тогда замечал.

Да только ли бабочек! Гостеприимный мир, казалось, широко распахнул передо мной солнечные свои просторы, и хотя детство, отрочество и юность были у меня отнюдь не безоблачными, как, впрочем, наверное, и у большинства людей моего поколения, однако я упорно верил, что все это только личные мои несчастья и беды; так же как и горести близких, знакомых и даже соотечественников моих есть лишь временные и случайные неудачи, стечения обстоятельств. А мир, сверкающий разноцветными красками, солнечный мир пребудет вовеки, он есть, он жив, он всегда рядом, и нам бы только подобрать к нему ключ. Я и сейчас верю. Вот только ключик…

В детстве и юности увлечении у меня было много. Ну например, микроскоп. Он меня смущал чрезвычайно. Ведь через него можно увидеть то, чего так просто никогда не увидишь! Случайно обнаружилось, что этот прибор есть у моей бабушки, хотя она всегда запирала его в шкаф. Он был сделан из желтого полированного металла – блестящий, сверкающий, золотой, с подвижным круглым зеркальцем внизу, под предметным столиком… Оказалось, правда, что это не микроскоп, а «тряхиноскоп». Почему он так назывался, я и сейчас не понимаю, мне было известно только, что увеличение у него не очень большое, однако же достаточное для того, чтобы рассматривать, например, инфузорий. Даже те скудные сведения, что мы получали о мире одноклеточных в школе, почему-то очень волновали меня. Крошечные, не видимые простым глазом, но сложные, подвижные, с удивительным строением, разные! И размножаются почему-то делением… В книжке Н.Ф.Золотницкого «Природа в школе» я прочитал, что можно сделать нечто похожее на «волшебный фонарь» с большой колбой, наполненной дистиллированной водой, которая представляла бы собой увеличительное стекло и конденсор одновременно, – и тогда можно рассматривать живых инфузорий на экране!

Так и не удалось мне соорудить «волшебный фонарь», даже колбу трудно было в те времена достать, но вот появилось нечто реальное – золотой микроскоп, называемый «тряхиноскопом»! Разумеется, его прятали от меня, но однажды бабушка все-таки подарила его мне. Как прерывалось дыхание, когда я устанавливал его на столе рядом с лампой, регулировал зеркальце, чтобы отраженный от него свет попадал снизу в дырку предметного столика, на котором лежало стеклышко с рассматриваемым препаратом! Мгновенно были тщательным образом рассмотрены волосы, бумага, пыль, лист комнатного растения… Потом я вспомнил, что где-то на улице, в нескольких трамвайных остановках от моего дома, видел кучу песка, которая желтела на снегу – ведь была зима! – и мне страшно захотелось рассмотреть этот песок, я помчался за ним, хотя был уже первый час ночи…

Но многие-многие увлечения детства и юности были, оказывается, лишь подступами. К чему? Тогда этого я еще не мог понять.

2

Интерес к фотографии перешел ко мне от отца, пожалуй, хотя он не успел ни обучить меня фотографированию, ни даже рассказать что-то об этом – он погиб, когда мне не исполнилось и двенадцати лет. Но он был фотолюбитель – именно любитель, – и в наследство от него остались два любовно сделанных фотоальбома и два допотопных пластиночных фотоаппарата – «Фотокор» и «Турист». Я почти и не фотографировал ими, если не считать робких снимков пейзажей и шестнадцатилетней очаровательной девочки – своей школьной любви. И в этом, пожалуй, был символ: я фотографировал именно то, что больше всего любил.

Первые фотоаппараты потом затерялись, как затерялся и купленный мной самостоятельно в комиссионном магазине старенький «ФЭД». Однако зерно уже было посеяно, потихоньку и незаметно оно проросло, вновь и вновь я возвращался к занятиям фотографией и не понимал еще, что она-то и станет для меня одним из тех самых ключиков…

Детство ушло, пролетело отрочество, минула и юность. Но к счастью, осталась молодость. Осталась свежесть ощущений и вера – главное, вера! Тут-то и ждало меня вознаграждение. В «исторический» день 26 мая 1969 года я впервые вышел во двор старого дома почти в центре Москвы, и мой новенький «Зенит-Е» был заряжен цветной обратимой пленкой, а между корпусом и объективом были навинчены «волшебные» переходные кольца, которые позволяли снимать с близкого расстояния, крупным планом.

Маленький дворик с чахлым газончиком, на котором в самом начале лета весело и простодушно светились одуванчики, зеленело несколько кустиков и деревьев, случайно уцелевших среди асфальта и камня, – этот отзвук, отблеск, этот крошечный лоскуток живой природы оказался полноценным и достойным ее представителем.

Жизнь кипела в травяных «джунглях», вездесущая, неуничтожимая, первозданно прекрасная, она пробивалась и здесь, в окружении домов, несмотря на гарь от множества автомобилей, проносящихся рядом. Она торжествовала несмотря ни на что! Она вершилась по своим таинственным и прекрасным законам – тем самым, по которым созданы и мы с вами.

В книге «Джунгли во дворе» я уже описывал и медвежонка-шмеля, и жука, похожего на рыцаря в медных доспехах, и балерину-златоглазку, и обыкновенную муху, напоминавшую реактивный лайнер. Они были первыми, кого я увидел, заглянув через видоискатель фотоаппарата в «дворовые джунгли». И еще одуванчик, конечно же одуванчик! Солнечный цветок, цветок-символ, удивительный не только многосторонним совершенством своим (одно семечко-парашютик чего стоит!), но и многочисленностью, неприхотливостью; не только красотой, но и полезными для человека свойствами листьев, цветков, корня – пример щедрости, терпимости и бескорыстия матери нашей природы!

Я думал тогда, что вернулось детство, «счастливая, невозвратимая пора», но нет – сама жизнь вернулась ко мне в своем многоцветии и многозвучии, словно спала завеса и время замедлило свой неостановимый бег. Что мы видим обычно, когда становимся взрослыми? Привычную свою квартиру, привычный дом, привычный двор, улицу, место работы, примелькавшихся, встречаемых изо дня в день людей. Если удастся выбраться в лес, то там радуемся, конечно, как старым знакомым, тенистым деревьям, траве, на которой так хорошо полежать, особенно если светит солнышко и не слишком пристают мухи, слепни, комары. Ну может, заметим, как иногда бабочка пролетит. Муравей проползет, пощекочет. Грибов насобираем на жарево, ягод – просто так съесть или на варенье. Цветов любим нарвать, чтобы в воду поставить дома (иногда по дороге домой их и бросим)…

А тут я вдруг понял, как важно уметь смотреть и важно уметь увидеть. То, что примелькалось, приелось и кажется несущественным, неважным, неинтересным, на самом деле не понято нами. Ведь так часто видим мы не то, что есть на самом деле, а лишь то, что в состоянии и что хотим увидеть! Глубина и красота окружающего мира зависят, оказывается, от нас самих. И только примитивная самонадеянность, убогое мировосприятие делают подчас мир бесцветным и плоским. Дорого тогда приходится платить человеку за свою самонадеянность!

И вот я открыл для себя, что не только каждый человек, но и каждая самая маленькая букашка неисчерпаемы, сотканы из чудес и тайн. Да что там букашка – растение, его цветок, семечко, лист, даже одна живая клетка – непостижимое, великое, благое чудо, перед которым нельзя не остановиться в почтении и восхищении! Да, конечно, можно и нужно его изучать, но не испытывать почтения, не восхищаться, не уважать нельзя. И получается фантастический, с трудом осмысливаемый парадокс: мы сами состоим из живых клеток, наше тело и мозг – многомиллионные, миллиардные скопления их, и мы же их изучаем! Раскрываем потихоньку тайны…

А я все искал Аполлона. Хотя сначала не осознавал, что ищу именно его. Меня занимали то пауки, восхищавшие своим ткацким мастерством, упорством, индивидуальностью и «сообразительностью», то гусеницы, принимавшие пластические позы, то бабочки: адмирал, огненница, репейница, махаон, подалирий, солнечная гипермнестра…

И каждый раз я пытался найти самого оригинального паука, самую мастерски сплетенную паутину, самую пластичную и яркую или самую мохнатую гусеницу. И самую-самую красивую бабочку. Хотя понятие красоты, как я стал понимать, весьма относительно – каждое живое существо красиво по-своему. Разве не прекрасны, например, утонченные, изящные тела стрекоз, их сухие, блестящие, прозрачные, иссеченные многочисленными жилками, отливающие на солнце красным, зеленым, оранжевым крылья? А жуки в обтекаемых панцирях разных расцветок, словно легендарные пришельцы с других планет? Или улитки в «керамических», спиралевидных, лаконичных в своем совершенстве домиках? А мастера-ткачи пауки – эти восьминогие чудовища с восемью глазами и затейливым узором на спинке? И могут ли оставить равнодушным внимательного наблюдателя кружева паучьей паутины, радужно сияющие, если рассматривать их против солнца? Всегда привлекали меня и гусеницы бабочек – то блестящие, туго обтянутые тонкой кожей, то бархатные, то мохнатые, покрытые нежнейшим мехом, то, наоборот, колючие, да еще с какими-то выростами, шипами, шлейфами, перьями… Или возьмите ос-наездников с тончайшей талией и длинной пикой на конце брюшка. Это же прямо какие-то мушкетеры! Нельзя не восхищаться и выпуклыми, фасеточными глазами слепней или стрекоз, пестрыми, ритуально раскрашенными спинками некоторых клопов, удивленными физиономиями кузнечиков и кобылок… И конечно же крыльями бабочек.

Ну о цветках и говорить нечего. Большие, средние, маленькие, они поражают своим совершенством формы и разнообразием красок. Цветок издавна стал для нас символом красоты природы.

Чуть позже ошеломили меня морозные узоры на стеклах окон, когда я принялся фотографировать их крупным планом. Так можно было совершать захватывающие «путешествия», уже не выходя из стен квартиры. Удивительная форма этих мелких кристаллов воды, их оттенок, зависящий и от положения солнца, и от рефлексов, идущих от стен домов, и от голубизны неба, навевали сказочные ассоциации. Ошеломляли не только гармония и красота узоров, но и то, что кристаллики, группируясь, составляли нечто похожее на травинки, листья, даже на тропические дремучие заросли. «Джунгли» на стекле! Только необитаемые… У меня возникла фантазия, объясняющая форму этих узоров: зимой вода как бы «вспоминает» о лете – о том, что она входила в состав листьев деревьев и трав…

Они так хорошо всем известны и так обычны, что на них почти не обращают внимания и, хотя часто они красивы, даже принимают меры, чтобы эти узоры не появлялись на окнах… Но, как в капле воды отражается солнце, так некоторый намек на высшую красоту мы можем постичь, внимательно рассматривая такое скромное явление природы, как ледяные узоры на стеклах.

А. Любищев, известный советский биолог

И все-таки я не успокаивался. Постоянно что-то искал.

Однажды обратил особенное внимание на изображение бабочки Аполлона в книге-определителе «Насекомые СССР». Задумался над ее названием. Прочитал, что она «встречается локально и в небольших количествах» и «летает только в солнечную погоду». И хотя почти все бабочки – я имею в виду дневных – летают именно в солнечную погоду, но написанное здесь привлекло мое особенное внимание. Многие бабочки уже были сняты на слайды, а этой не было. Да ведь и название какое – Аполлон! Бог искусства и света у одного из просвещеннейших народов древности. Бабочка, бесспорно, красива: полупрозрачная, почти белая, с яркими черными и красными пятнами. Но дело не только в красоте. Ведь за ней нужно ехать, искать… Поиск! Пылкий, отважный и, наверное, трудный поиск – вот что привлекало больше всего.

3

Становишься взрослым – и как же начинает бежать время! То, что было как будто вчера, на самом деле случилось недолго, а то и месяц назад… Не успеешь оглянуться – год пролетел. А мы и не заметили.

Сколько замыслов вянет, так и не воплотившись! И чем дальше, тем легче смиряешься с этим. Привыкаешь.

И образ огромного, сверкающего праздничными огнями корабля, проплывающего мимо, все реже и реже посещает нас. Может быть, корабля-то и не было?..

А может быть, мы сами позволили ему проплыть мимо? Не взобрались вовремя по скользким крутым ступеням, не преодолели мощного встречного течения, относящего нас от бортов его. Прощали себе эту свою слабость. Утешались тем, что ведь многие не доплыли. А потом и вовсе посчитали, что это был не корабль, а призрак. И нам, мол, всю жизнь суждено барахтаться в мелкой зыби…

Да нет же! Ведь возможностей у взрослых больше, чем у детей, гораздо больше! И спектр радостей, значит, может быть большим. А те долги и заботы, в которых мы путаемся всю жизнь, – всегда ли оправданны, всегда ли необходимы?

Да, я понял, что можно, можно не упустить свой корабль. Главное – свежесть ощущений, свежесть чувств, способность видеть, слышать, воспринимать непредвзято, смело и честно, без уныния от прошлых своих неудач, без страха перед возможным будущим. Ведь у каждого из нас есть с чем сверить свои чувствами мысли, осталась – должна остаться! – заветная точка отсчета. Вспомним, вспомним же «счастливую, невозвратимую пору» – у каждого там было свое…