Поиски Афродиты

У нас с Владимир-Иванычем дорога длинная была, утомительная – двенадцать километров от Рогачева пешком шли, а перед тем четыре с лишним часа в переполненном автобусе на ногах стояли, – да и время теперь уж позднее, заполночь перевалило, а о сне и думать не хочется. Но все же пора ложиться – девчонкам на работу завтра с утра. Умываемся дружно под ночным звездным небом у деревенского колодца, из ковшика поливаем друг другу водой ледяной, хрустальной, чистейшей, а потом – сеновал.

Половина избы – это «двор», большое пространство под крышей в стенах бревенчатых: тут и корова с теленком, и куры с петухом на насестах ночуют, и огромная, под самую крышу, копна сена у дальней стены. При свете фонарика моего по деревянным шатким ступенькам спускаемся сначала на мягкий пол – земля с толстой подстилкой соломенной, – а потом на сено лезем по хилой приставленной лесенке. Шутки, конечно, опять, хотя и стараемся не шуметь – корова все ж таки спит со своим ребенком, – лезем поочереди, и уже сердце замирает у меня: как бы с ней рядом…

Сено шуршит, колкое, сухое, душистое, даже запах коровы перебивает. Устраиваемся в полном мраке рядком, норки себе в сене делаем, лежим, как в общем широком коконе, только подушки под головами да и одежда своя, одеял, естественно, нет никаких. Раздеться, конечно, нельзя – колко.

Фонарь я свой погасил, мрак полнейший, лежу и думаю: кто же рядом со мной, справа? Сердце колотится неудержимо, и понимаю вдруг: рядом – она. Пристраивается поудобнее и вдруг локтем меня задела:

– Ой, извини!…

Сердце мое прямо так и зашлось.

Да, она рядом, радость во мне клокочет, какой уж тут сон. Но вот вопрос: что делать надо и как?

Сначала по инерции шутим, конечно, анекдоты какие-то рассказываем, страшные случаи, но вот постепенно стихает все. Борис угомонился, и подруга его молчит – уснули, кажется. Рая не спит, я чувствую. У меня тоже сна ни в одном глазу, голова лихорадочно работает: что надо сделать? Как?

Корова жвачку перестала жевать, уснула тоже, только вздыхает иногда тяжело, курица какая-нибудь на насесте шевельнется время от времени, поквохчет во сне, а так тишина полнейшая. Я же в сомнениях весь. Руку осторожно протягиваю – как бы во сне, невзначай, – не ошибся ли я, она ли рядом со мной? Точно, она! Ойкнула тихонько. Но не отодвинулась, отмечаю, и сердце мое тотчас откликнулось молотом. Аж в голове зашумело, и дыхание прервалось: значит… Плечо ее под моею рукой, только тут ощущать начинаю. Господи, это же чудо какое-то: плечо теплое, нежное, ничего подобного никогда… Едва сердце слегка успокоилось и дыхание, начинаю руку по миллиметру сдвигать. Она не шевелится, застыла – спит как будто. Но дыхание тихое-тихое. Рука моя ползет медленно, а сердце ходуном ходит, и в ушах просто гром грохочет – хорошо, что другим не слышно. И вот…

О, Боже мой милосердный, это же грудь ее! Да, это она. Божественная, как в том давнем сне. И, наверное, светящаяся… Я даже глаза приоткрываю, смотрю, вглядываюсь. Нет, не видно, одежда загораживает, наверное, и моя рука… Не шевелится Рая, небесное создание, прелесть моя… О, Боже, может ли что-нибудь на свете сравниться с этим блаженством! Как во сне, в том прекрасном давнем сне. Но наяву теперь! Что же делать? Понимаю, делать что-то обязательно надо. Поцеловать? Но как? Не видно ничего… Но надо, надо!

Лежу в оцепенении некоторое время, рука моя по-прежнему на ее груди, но уже четко осознаю: нельзя останавливаться на этом, ни в коем случае. И тогда… Эх, была не была! Осторожно выпрастываюсь из кокона по пояс, приподнимаюсь, шурша безобразно сеном, обнимаю внезапно той рукой, что на груди ее лежала и… Словно дятел, попадаю сначала куда-то в подбородок, но ориентируюсь тотчас, и – в губы. Точно, в губы! Нежные, но сомкнутые… Не ожидала? Фиксирую поцелуй, так сказать, тотчас отстраняюсь, ложусь с облегчением на место – дело сделано…

Не отпихнула она меня и даже не вскрикнула, ничего не сказала, не шептала ничего. Но не спала – точно! Только вздохнула глубоко, да, это было…

И вот теперь, вот опять сокрушаюсь. Ведь не оттолкнула, не отпихнула ни разу! Что же я?…

И все же. Решился, все-таки решился тогда! Легко говорить теперь, а тогда ведь словно путы на себе рвал и сквозь мучительные сомнения, сердцебиение и головокружение пробивался. Все-таки попробовал, совершил поступок! Прогресс…

Утомился от неравной, мучительной борьбы, бедный. Вскоре уснул. И не заметил, как…

Разбудил петух.

И начинался бесконечный солнечный день, и радость так и клокотала во мне. Уже и родство как бы появилось между нами, сокровенная, интимная близость.

– Хорошо спали? – спросила тетя Нюша, когда мы в избе под умывальником умывались.

– Хорошо, хорошо, – ответила Рая, смеясь. И добавила – так, чтобы только я слышал: – Если устранить некоторые обстоятельства…

– Что же именно? – вспыхнул я тотчас, обижаясь зачем-то, хотя ведь «обстоятельствами»-то могли быть и Борис с подругой…

А она на работу на комбайн торопилась. У подборщика их ставят, сказала: пшеницу сжатую вилами подправляют, чтобы не терялись, не падали колосья на землю.

Яркое красное платье надела – вчера в другом была. Ну как же ей все идет!

Выходим вместе – она в поле, а я на рыбную ловлю, с удочками и червями. Солнце всплывает медленно, небо чистейшее, светло-голубое с серебристым отливом, впереди погожий августовский день…

А ведь меня тогда как раз только что в Университет приняли – школу с Золотой медалью окончил, приняли в МГУ без экзаменов, собеседование прошел с блеском, а там ведь конкурс среди медалистов был – три человека на место! Все – впереди! И вот еще царский подарок – очаровательное, божественное создание… Ну как же не радоваться?!

– Приходи в обед на речку, к омуту, ладно? – говорю ей напоследок. – Фотоаппарат у меня, фотографировать тебя буду. Придешь?

– Приду, если отпустят, – отвечает, улыбаясь задорно.

Уходит. Красное платье мелькает вдоль речки, потом через мост идет. Голые ножки чуть выше коленок сверкают. Босиком идет, милая.

А я не шагом иду дальше, я лечу просто. Упиваюсь солнцем, голубым теплым небом, травой ароматной, цветами. Растворяюсь, кажется, во всей этой благодати и на редкие облачка смотрю: серебристые, свободные, легкие… Мне – восемнадцать! Босиком иду тоже. Навстречу жизни…

Сижу на берегу, смотрю на поплавки, солнцу лицо подставляю, а сам стрекот комбайна, как божественную музыку слушаю. И все мои мысли – там. Ведь она там где-то орудует вилами… Рыба не очень-то ловится, но радость от меня, наверное, словно сиянье расходится.

А ночью – опять сеновал, и опять она рядом, и рука моя осторожная теперь уж и до бархатной ноги дотронулась даже. И это такое блаженство, что трудно и передать. Но только до начала трусиков, никак не выше. Платье ее под трусики подоткнуто – чтобы сено не попадало, так надо думать, – и разрушать эти баррикады я все-таки не решаюсь. Опять легкий поцелуй, но опять, увы, мимолетный и без решительного ответа – Борис с другой девушкой тут как тут, как и прежде.

Уснули довольно скоро в этот раз, а на другой день, увы, с самого утра – дождь. И бригаду, где Рая, перевели на другие работы в соседнюю деревню, за несколько километров. И поселили там… Только и успел я пару снимков сделать и телефон ей свой написать – у нее, как сказала, в Москве телефона нет.

И больше ни разу не видел ее в то лето, но весь оставшийся август ходил, переполненный ею.

Но как вернулся в Москву, все и отодвинулось тотчас. Она не звонила пока, а у меня новая жизнь началась. В которую я поначалу очень и очень верил.

Позвонила через два года с лишним, представьте себе. А все потому, что я на что-то решился тогда, на сеновале, теперь-то в этом абсолютно уверен. Хотя и была попытка моя неумелой и неуклюжей, но она – была! Это и стало причиной последующего. Помнила!

К тому времени я из университета ушел, на Рыбинское море ездил несколько раз, «самый длинный день» уже был, но с Тоней пока что еще не встречался.

Не забыла?! Вот это номер…

Встретились в октябре что-нибудь. Повзрослела, конечно – двадцать уже. Но стала, может быть, даже лучше: женственность расцвела. Меньше девичьего, воздушного, солнечного, что ли, но зато больше реального, земного – материального, так скажем. Фигура просто потрясающая. И движения очень женственные. Подрезала волосы, окрасила в черный цвет. Умело наложенная косметика. Назвалась по телефону сначала зачем-то Олей, потом со смехом призналась, что она – да-да, та самая Рая: «Помнишь, в Пустыни, сеновал помнишь? Узнал?»

Еще бы.

Сначала сходили в кино, потом я, естественно и как бы между прочим:

– Зайдем ко мне, может быть? Здесь недалеко…

– Почему бы и нет? Зайдем.

Сняла пальто – тут-то я и увидел роскошную ее фигуру, ощутил новую, взрослую ее женственность. Вообще-то лицо изменилось не сильно – все та же живость, радость жизни, рвущаяся наружу. Но чуть-чуть проще оно все же стало, может быть даже слегка грубее.

Что мы тогда делали, не помню, но время было уже позднее, а домой она как будто и не собиралась.

– Ну, что же, давай спать ложиться? – сказал я наобум и как бы даже почти в шутку.

– Давай, – спокойно и просто сказала она.

Тут-то у меня и началось. Перехватило дыхание… Господи, конечно, она была лучше и Ленки, и Миры, и Светки, и других всех. В сущности она была даже не хуже Аллы, а если вспомнить, тем более, то лето и сеновал… Неужели? Неужели с ней ЭТО, наконец, может быть?…

С того момента, как она спокойно так согласилась, я плавно и основательно погрузился в транс. Это ведь не просто, это в сущности коротенькая, но пылкая моя любовь, это посланница из того чудесного лета, когда… Нет, такого просто не может быть, так не бывает… И она такая красивая, она потрясающе красива сейчас, а фигур таких я, пожалуй, не видел… Нет, такого не может быть никогда… Судьба, ты издеваешься надо мной!

Она тем временем спокойно разделась, легла. К стенке, аккуратно оставив мне место рядом. Правда, она не совсем разделась, осталась в комбинации, трусиках, но все же…

И вот она лежит на спине рядом со мной, в моей постели. Этого не может быть, но это действительно так. Я тоже на спине, мы прикасаемся плечами. Конечно, я не в себе, это ясно. Единственное, на что хватает меня – легонько провести ладонью по ее плечу, груди. Плечо прохладное, удивительно гладкое – отполированный мрамор. Под комбинацией она, оказывается, без бюстгальтера, я и вовсе обалдеваю, ощутив ладонью ее ошеломляюще нежную высокую грудь, слегка выпирающие соски, в голове у меня смерч, цунами, я сейчас задохнусь, мне воздуху не хватает. Она тоже вздрагивает слегка, когда я касаюсь груди, но не делает ничего, не поворачивается ко мне. И молчит. Только дышит чуть напряженно.

А я убираю руку и лежу в клиническом ступоре. Боюсь шевельнуться, словно опасаюсь вспугнуть, нарушить происходящее волшебство, никак не могу осознать, что такое возможно – вот, оно происходит! – она рядом со мной, в моей убогой комнате, на моей кровати. И просто случайно на другой кровати нет жильцов – старые уехали, а новых мы с Ритой пока не нашли. Может быть, это сон?