Сказки

Ну, а потом и осень приблизилась. Взяли Мурзика в город. К тому времени он ухоженным стал, шерсть густая, пушистая. Поэтому Тася объявила в классе, что её Мурзик сибирской породы.

– Посмотрите, какая у него тёпленькая шубка, – объясняла она своим подружкам. – Как раз для трескучих сибирских морозов.

Нарисовала она Мурзику котиный паспорт и сочинила для него родословную со знатным сибирским происхождением.

Но и у других девочек в классе тоже были свои коты и кошечки. И они тоже нарисовали для них паспорта и придумали родословные и однажды устроили в Тасиной квартире кошачью выставку. Мурзик завоевал на ней золотую шоколадную медаль. Кстати, так же, как и все остальные участники показа – десять котов и кошечек. Все они были признаны лучшими или в своей номинации, или в породе.

Почему цапли на одной ноге стоят

Как?! Вы до сих пор не знаете, почему цапли так обожают стоять на одной лапе? Да спросили бы у меня! Я бы вам давно уже всё объяснил!

Так вот, рассказываю. Правда, история эта будет немного печальной. Но обо всём по порядку.

Так странно отдыхать, спать и даже охотиться цапли научились очень давно. И научила их одна Старая Цапля. Дело было так.

Однажды прохладным осенним утром Старая Цапля проснулась возле огромной лужи, раскинувшейся в низине между невысокими, заросшими лесом холмами. Она всегда останавливалась на этом озерце, когда летела на зимовку на юг. Здесь можно было подкрепиться и набраться сил, чтобы продолжать путь дальше. Летом от жары озерцо подсыхало и разбивалось на несколько лужиц поменьше. Но сейчас дожди вновь соединили водяные оконца в одно длинное серебряное зеркало, отражавшее то низкие серые облака, то по-осеннему яркое, лазурное, если вдруг выпадал погожий денёк, небо. На дне лужи, там, куда вода приходила только в сентябре, зеленели трава и осока, а в ямках и впадинках, где влага сохранялась всё лето, торчали камыши и вились, будто русалочьи волосы, изумрудные водоросли. Вот здесь-то, в камышах, водорослях, в иле и тине и водились лягушки, тритоны, жуки-плавунцы, личинки и разные другие водоплавающие каракатицы.

Цапля плохо спала, холод и особенно промозглая сырость всю ночь донимали её. Поэтому она не отдохнула как следует после вчерашнего перелёта, и это ещё больше осложняло её и без того незавидное положение. Старой Цапле во что бы то ни стало надо было сегодня же продолжить путь. Оставаться у лужи на два, на три дня, отоспаться, отдохнуть, отъесться, как делала она это раньше, было опасно – холодное дыхание севера и подгоняло, и догоняло её.

Она отправилась в путь, как всегда, как много-много лет подряд – в те дни, когда вечернее солнце над её родным болотцем начинало падать не в зубчатый лес, а закатывалось раньше, ещё до ёлок, в поле. И ночи становились длинными и прохладными. Однако Цапля просчиталась – силы были уже не те. И хотя она старалась и тратила каждый день на перелёт больше времени, чем в прежние годы, всё равно отстала от стайки, с которой отправилась в путешествие. Старая Цапля понимала, что ещё немного, и стужа настигнет её, заморозки скуют водоёмы льдом, жизнь в них замрёт, и нечем будет кормиться. Да и ходить по мелководью, взламывая тонкий лёд, означало поранить старые ноги. И всё это вместе – бескормица и раны – привели бы её к верной гибели.

Проснувшись, Цапля не обнаружила противоположного берега – его скрывал густой туман. Вечером она прикорнула на краю сбегающей к озерцу узким краем длинной полянки. И теперь выступали из мглы только кусты и деревья, что стояли неподалёку. Как нарисованные, выступали из белой пелены их чёрные, мокрые стволы, сучья и ветви. Казалось даже, что они придвинулись ближе, чем были вчера, когда их освещало красное закатное солнце. И наоборот, ёлки, берёзы, осины, что высились сзади, за ними, отступили, казалось, ещё дальше, совсем далеко, и виднелись лишь тёмными, размытыми в белой пелене пятнами.

Было тихо, все звуки словно бы застряли в тумане. Только капли росы падали иногда в тишине, будто слёзы, с обречённо ожидающих осенних бурь пожелтевших листьев. «Шлёп» – на мокрую землю, «ширк» – в пожухлую траву, «плюх» – в чёрную воду. Птицы не летали вовсе. То ли боялись они сбиться с пути и натолкнуться сослепу на сук или ветку, то ли не получалось у них пробить крыльями плотную молочную мглу.

В далёкой деревне пропели петухи. В ответ им прогавкала собака. Это были, скорей всего, первые петухи. И они, и собака подали голос, скорей всего, давно, ещё до рассвета, но звуки только сейчас доползли до озерца, долго и с трудом пробираясь между капелек густого тумана.

Цапля почувствовала сильный голод, поднялась на тонкие, похожие на жёлтые тросточки ноги и подошла к берегу. Задирая лапы почти под брюхо, она направилась к месту, где можно было позавтракать – к русалочьим водорослям, растущим из чёрного ила. Споткнувшись о затопленную корягу, она чуть не упала и поцарапала лапу.

К своему удивлению, на месте предполагаемой трапезы она не обнаружила шныряющей в разные стороны пищи. «Наверное, на холоде обитатели лужи просыпаются позже, – подумала Старая Цапля. – А может быть, их перепугали кормившиеся здесь всю осень перелётные птицы? И они стали очень осторожными? И попрятались, услышав шлёпанье лап, и голодное урчанье в моём животе?» Она постояла немного, ожидая, когда уляжется муть и вода станет прозрачней – квакушек, личинок и каракатиц не было! Цапля подождала ещё и ещё – ничто не проплывало и не барахталось у её ног. Зато слабость и усталость давали о себе знать – Старая Цапля начала мёрзнуть, закоченели в студёной воде тонкие лапы-тросточки. И она решила позавтракать, когда поднимется солнце, рассеется туман, станет чуть-чуть теплее и повыползает из ила, тины и камышей всяческая съедобная живность.

Цапля вернулась к лёжке на берегу. Отыскать место ночлега оказалось нетрудно, трава здесь была сухой и светлее поэтому, чем мокрая, в росе, вокруг. Птица прилегла, укутав замёрзшие ноги перьями и пухом. Вскоре лапы согрелись. Правда, ту, что она задела о корягу, немного саднило. Капля росы упала ей на клюв и разбилась на множество мелких брызг. Старая Цапля потрясла головой, стряхивая с носа остатки воды. В это время послышалось долгожданное кваканье. Она насторожилась, но звуки не повторялись. И непонятно было, то ли действительно начали подавать голос лягушки, то ли это, когда она мотала головой, померещилось ей.

Раздумывала Цапля недолго – голод снова поднял её и погнал в холодную лужу. Она почти добралась до места кормёжки, но тут лапа её угодила между сучьев всё той же затопленной коряги, и она повалилась вперёд, раскинув крылья, с плеском и невольным вырвавшимся от резкой боли в ноге скрипучим возгласом «фра-арк!».

То, что она вымокла и вымазалась грязью с головы до пят, было ещё полбеды. Куда хуже оказалось то, что лапа её накрепко застряла в сучьях. Цапля попробовала, по-прежнему лёжа на груди, вынуть ногу из ловушки, но каждое движение приносило ей нестерпимое страдание. Ей пришлось, превозмогая боль, осторожно повернуться на бок, и только тогда смогла она высвободиться из капкана. На боку, помогая крыльями и отталкиваясь ото дна одной лапой, то ли медленно поползла, то ли поплыла Цапля к островку камышей поблизости. Здесь, отдышавшись и цепляясь за толстые стебли, после нескольких тщетных усилий сумела она подняться, и то лишь на одну здоровую ногу. Даже прикосновение ко дну повреждённой лапой причиняло пронзительную, до невольного вскрика и стона боль.

Растерянная, грязная, в тине и водорослях стояла Старая Цапля, покачиваясь на одной ноге и придерживаясь крыльями и клювом за камыши. Только что, какие-то мгновения назад она, совершенно здоровая, полезла в воду на лягушачье кваканье. И вот – такая нелепая случайность! «Как же так? Ни с того ни с сего! Мне же надо лететь», – не понимала она.

Однако на полянке Цапля не ослышалась – будто дразня её, именно сейчас повылезали отовсюду и шныряли рядом разбуженные рассветом и происходящими событиями обитатели лужи. Но даже думать теперь о том, чтобы подкрепиться, было глупо. Все помыслы птицы сосредоточились на другом – как бы добраться до суши, прилечь и перевести дух.

И тут она услышала шорох. Цапля обернулась – со стороны лесочка, по той самой полянке, где она ночевала, подкрадывалась к берегу… Лиса! Рыжий зверь, с каждым шагом всё отчетливее и отчётливее появляющийся из белой мглы, показался Цапле огромным. Лиса подобралась к берегу и легла, положив морду на вытянутые лапы и жадно уставившись на раненую птицу.

«Как быстро хищница прибежала на стон!» – испугалась и в то же время поразилась Цапля.

Она попыталась осмотреться, чтобы найти иной, кроме полянки, выход на сушу, повернулась, оглядываясь, качнулась и снова упала в воду. Вставать, опять, испытывая острую боль, Цапля не стала, лёжа в воде, окинула тоскливым взглядом знакомое озерцо. Со всех сторон его обступал лес, берега были невысоки, но круты и обрывисты, да и подходы к ним закрывали густые заросли камыша. С больной ногой выползти из воды можно было только на полянку, где сторожила жертву Лиса.

Понемногу Цапля начала осознавать всю безвыходность положения, и у неё заболела голова, заломило затылок. Она закрыла глаза и невольно представила, как, побоявшись выйти, медленно, здесь, у камышей, теряет последние силы, остывает и умирает. И грязный, серый, запорошенный инеем комочек перьев – всё, что от неё осталось, вмерзает через несколько дней в лёд. Потом представилось, как, отчаявшись, пытается она вылезти на полянку, отбиваясь острым клювом и когтистой лапой от хищницы. А та злобно треплет, терзает её и в конце концов вгрызается зубами ей в горло.

Постоянно мелькала у Цапли и другая мысль: надо попробовать улететь. Но вначале она гнала её прочь – такой путь спасения казался ей невозможным, несбыточным. Как подняться в воздух? Ведь для этого надо было оттолкнуться от дна. Сделать это одной, вязнущей в иле ногой, к тому же здесь, на глубине, где вода доставала почти до брюха, вряд ли бы удалось. Но чем больше она мучилась болью и сомнениями, тем яснее понимала, что другого выхода нет.

Цапля ещё раз осмотрела лужу. Лес вокруг – жёлтые берёзы, осины, ольха, тёмно-зелёные ели, – был высоким, поднявшись в воздух, она тут же врезалась бы в эту разноцветную сплошную ограду. Как и выходить из лужи, взлетать можно было только в сторону узкой, длинной полянки. Тогда, вначале над водой, потом над травой, ослабевшая Цапля постепенно сумела бы набрать высоту, и постараться взмыть у противоположного края лужайки над деревьями. Но пролетать-то надо было бы над Лисой! И низко-низко! Видимо, всё это понимала хитрая хищница. И она спокойно, терпеливо и зло наблюдала за своей обречённой жертвой.

Дольше лежать в холодной воде, теряя остатки сил, было опасно. «Ну что ж, лучше погибнуть, пытаясь спастись, чем медленно околевать. Была не была!» – решила Старая Цапля.

Она с трудом, преодолевая боль, всё так же на боку, толкаясь здоровой лапой и волоча раненую, доползла до противоположного от хищного сторожа крутого берега. Отсюда Цапля могла как бы взять разбег и удлинить полёт над лужей, чтобы успеть подняться над кромкой воды, где стерегла Лиса, как можно выше. Ей повезло – около обрывчика тянулась узкая полоска мелководья с твёрдым песчаным дном. И росла, окуная в озерцо ветви, ракита.

Лиса, увидев все эти передвижения, забеспокоилась и встала, не понимая, что задумала эта глупая, покалеченная, обречённая птица. А та, цепляясь клювом и крыльями за ветки ракиты, поднялась в полный рост, постояла, собираясь с духом, затем что есть мочи оттолкнулась одной ногой и захлопала крыльями.

Взмыть в воздух, как обычно, она не смогла, силы толчка ей не хватило. Цапле показалось, что она не летит, а ползёт над водой прямо на Лису, взметая крыльями тучи брызг, словно гусь. Но отталкиваться ногами, как бы бежать по поверхности, молотя одновременно крыльями, как это делают гуси, из-за больной лапы Цапля не могла. Еле-еле, с трудом, почти у берега она сумела оторваться от воды. Перед собой птица видела острые оскаленные клыки и чёрные злые глаза. Она сделала какой-то невероятный кувырок в сторону. Хищница прыгнула, её мелкие зубы клацнули совсем близко. Лисе удалось ухватить Цаплю за самый кончик, за перья крыла. Она дёрнула птицу вниз, та снова извернулась, ударила зверя клювом куда-то в морду и вырвалась из пасти хищницы.

Лиса бежала вслед за тяжело поднимающейся над землёй Цаплей, тявкая то ли от боли, то ли от злости, лязгая клыками и мотая головой, чтобы освободиться от застрявших в зубах перьев, и ожидая, что раненая, обессилевшая птица, врезавшись в ветки, рухнет ей прямо в пасть. Край полянки с деревьями, стоявшими стеной, стремительно приближался к Цапле. Вот совсем близко подлесок – грузная птица, вильнув в сторону, уклонилась от жёлтой ольхи и должна была неминуемо врезаться в колючую ель.

И тут вдруг, срывая с деревьев листву, налетел порыв ветра. Он отбросил Цаплю от тяжёлых игольчатых лап, поднял над ёлкой, над лесом – выше, выше, и понёс, подхватив под крылья – от озерца, от полянки, от плутавшей в чаще тявкающей злой хищницы.

В глаза ей ударили лучи восходящего солнца. Ветер вскоре ослабел, и измождённая болью и борьбой Старая Цапля опустилась на выгон у края деревни, откуда и доносились под утро кукареканье и лай. Туман здесь над избами, над полем, местами рассеялся, а частью поднялся вверх, и розовыми облаками уплывал неспешно по золотисто-голубому небу к серебряному месяцу, сиявшему над тёмно-синим, противоположным от алого светила краем земли. Обессиленная Цапля легла на траву.

Она видела, как из ближайшего дома выбежал румяный, белобрысый малыш, с показавшимся огромным в его детских руках котом. Мальчик поставил кота стоймя на скамейку. Поддерживаемый малышом, кот начал прогуливаться на задних лапах, хлопая вместе с поводырём в ладушки, передними. Кот напоминал маленького, смешного, волосатого человечка и гордо урчал, видимо, поэтому, от удовольствия, держа хвост пистолетом. Но вот малыш заметил пошевелившуюся за жердями забора Цаплю. Он очень удивился, бросил своего товарища по игре и с криком:

– Там птитька, птитька! Больсая птитька! – побежал в избу.

Цапле повезло, она приземлилась около дома деревенского священника. Вскоре появился и он сам, и его жена, с ними высыпали два мальчика и две девочки.

– Это перелом, – объяснил священник детям, осмотрев и ощупав ногу у притихшей Цапли. – Надо обязательно наложить шину.

Хозяин дома вместе с матушкой осторожно прикрепили к птичьей голени две узкие, тонкие дощечки и обмотали их бинтами. Дети как могли помогали взрослым, а затем на руках дружно понесли птицу в тепло, в дом.

С неделю Старая Цапля жила в избе священника. Маленькие братья и сёстры, приученные жалеть и любить животных, наперебой и с радостью ухаживали за ней. Батюшка и его жена целыми днями пропадали на постройке новой церкви. Там были возведены стены, подняты купола, навешены колокола, шла отделка внутри храма. Скоро, совсем скоро на деревенском празднике предстояло торжественное освящение церкви, и все очень спешили и волновались. Одновременно с храмом открывалась и церковно-приходская школа, где должны были преподавать священник и матушка. Пока же деревенские дети не ходили на занятия. И в доме целый день всем заправляла старшая сестра – большуха. Хотя она тоже была ещё маленькой, ей было всего десять лет, но это была очень строгая и серьезная девочка. Крошечная большуха присматривала за младшими, вместе с ними ухаживала за домашними животными и птицей, возилась в огороде, прибиралась в избе, мыла посуду и даже помогала, прибегавшей покормить детей маме, топить печь, разогревать и готовить еду.

Цапля очень привыкла к весёлому и доброму малышу, который её нашёл, и полюбила его.

– Мы с тобой длузья, – говорил он Старой Цапле, осторожно поглаживая по бинтам птичью ногу.

Цапле было страшно, она боялась, что малыш нечаянно причинит ей боль, но она, зажмурив глаза, терпела. И всё всегда, к счастью, обходилось. Она за это время научилась твёрдо стоять на одной лапе, поджав хворую, и даже пробовала делать шаги.

И вот настал день, когда священник взял подлеченную птицу на руки и вынес её на выгон. Вся семья вышла вместе с ним.

– Крылышко совсем зажило. А как отдохнула наша Цапля, отъелась, выздоровела – белая, красивая! – поставил он птицу на траву. – Ну что ж, решай, оставаться у нас или лететь на зимовку на юг.

Младший ухватил Старую Цаплю, с которой он так подружился, за здоровую ногу и твердил, размазывая кулаком по щекам слёзы:

– Сапля, сапленька.

Отец ласково отцепил его маленькую тёплую ладошку от жёлтой морщинистой лапы-тросточки, поцеловал птицу в чёрную шапочку, погладил её хохолок и слегка подбросил вверх. Она помогла и ему, и себе, оттолкнулась от земли здоровой и чуть-чуть даже заживающей, перевязанной ногой, взмахнула изо всех сил крыльями и взлетела. Малыш засеменил за ней и упал, плюхнувшись носом в траву. После этого он уже заревел совсем громко, в голос.

Цапля поднялась над землёй, сделав круг, осмотрела освещённые солнцем наступившего бабьего лета жёлтые и зелёные нивы, серую дранку на крышах изб и свежую, золотистую на куполе церкви, цветастый лес, край земли вдали и, снизившись к людям, трескуче крикнула на лету «фра-арк, фра-арк!» – по-другому она не умела.

Старшая сестра поняла её, схватила малыша на руки и стала успокаивать его: