Бестиариум. Дизельные мифы

– И тем не менее. Не мне вам рассказывать, что стало с Кумачом.

Александров поморщился. Лебедев-Кумач сгинул еще в тридцать девятом вместе с домом, в котором жил. Тогда же исчезла примерно треть улицы Горького и Центральный телеграф, которые чем-то не понравились одному из…

– Ваше идолопоклонство порой доходит до абсурда, – Григорий Васильевич бесцеремонно оттолкнул песенника. – У цензуры нет вопросов? Так не выдумывайте их сами себе на ровном месте. Видит бог, у меня достаточно других хлопот.

Бог, к сожалению, этого не увидел, и буквально через час хлопот у Александрова добавилось. Он сидел и пил чай с сушками, когда подбежал звукорежиссер Тимарцев и торопливо, негромко сообщил:

– Там к вам из НКГБ приехали… Старший майор со свитой.

Григорий Васильевич привстал, поставил тяжелый подстаканник на стол.

– Какой из себя?

– Высокий, костлявый, в кругленьких очках. Лысый, уши, как у нетопыря… Я его, кажется, где-то уже видел.

– Еще бы ты его не видел…

Александров быстро, одним большим глотком, допил чай и застегнул пиджак. Похоже, к ним пожаловал сам Семен Семенович Дукельский, председатель Комитета по делам кинематографии при СНК СССР. Человек жесткий, странный и непредсказуемый. Сменивший систему процентных отчислений от проката фильмов, получаемых творческими работниками, на твердые ставки. Почти не разбиравшийся в кино.

– Я пошел, – непонятно зачем прокомментировал очевидное Григорий Васильевич и услышал, как звукорежиссер тихонько сказал вслед:

– Ни пуха.

Дукельский стоял в цеху и с интересом разглядывал станки, декорации и светоустановки. Рядом мельтешил Д’Актиль с видом «Чего-изволите-с», но предкомитета на него внимания не обращал. Также поодаль маялись два молодых лейтенанта госбезопасности, один с черным кожаным портфелем в руках.

– А-а, товарищ Александров! – обрадованно воскликнул Дукельский, завидев режиссера, и быстро зашагал навстречу. Сунув вперед узкую горячую ладонь, он спросил:

– Уже снимаете?

– Нет, я только что из Ленинграда, был у товарища Жданова. Говорили о съемках документального фильма о Ленсовете…

– Что-то вроде вашего «Доклада товарища Сталина о проекте Конституции СССР на Чрезвычайном VIII съезде Советов»?

– Я пока не знаю. Мы, так сказать, обсудили общие моменты.

Только теперь Дукельский разжал руку, поправил очки и сказал:

– Хорошо. Я хотел поговорить с вами о весьма… хм-м… необычной вещи, товарищ Александров. К вам на съемки изъявил желание прибыть представитель… ну, вы понимаете, о чем я.

Дукельский внимательно посмотрел на режиссера своими круглыми глазами, такими же круглыми, как его очки. Как же он смахивает на местечкового провизора, подумал Григорий Васильевич… Если вдруг придется снимать кино из еврейской жизни, надо его пригласить. Хотя какое, к черту, кино из еврейской жизни и тем более приглашение… Отогнав дурные мысли, режиссер еще пару секунд помолчал и осторожно спросил:

– Разве у них есть интерес к нашему кинематографу?

– Никто не знает, товарищ Александров, к чему у них вообще есть интерес, – предкомитета при СНК выглядел крайне серьезным. Ну да, ну да, подумал режиссер, не шутить же он сюда прикатил. – Нам докладывают из Америки, там внимание еще более пристальное. Форд, Виктор Флеминг, который эти… «Летящие по ветру»? Кинг Видор, Капра, Дисней…

– Они что, смотрят фильмы?!

– Нет, – Дукельский вздохнул. – Они участвуют в производстве.

– Зачем?! – опешил Александров.

Режиссер вспомнил летящий рядом с огромным К-7 нелепый ком, за которым тащились шупальца. Нет, конечно, он видел фотографии и кинохронику. Не все они такие. Некоторые даже слегка человекоподобны, другие – такие, в сравнении с которыми в какой-то степени человекоподобен даже этот летающий ужас… Но зачем им кино?!

– Я не знаю, товарищ Александров, – сказал Дукельский, снова поправляя очки. Только сейчас режиссер заметил, каким усталым выглядит старший майор. – Он прибудет завтра утром. Хотя, если честно, это ни о чем не говорит – он может прибыть уже сегодня, а может вообще никогда не прибыть.

– Как… – Режиссер запнулся, словно подавился воздухом на вдохе. Дукельский терпеливо ждал, и режиссер сделал вторую попытку:

– Как вы с ними общаетесь?!

– Если бы я это знал, товарищ Александров.

Дукельский повернулся и бросил через плечо:

– Я не стану вам мешать. Пожалуйста, известите меня, когда представитель появится. Мы будем ночевать в районном отделе.

Чуть прихрамывая – видно, сказывались последствия не столь давней автокатастрофы, – старший майор направился к выходу, за ним поспешили молодые лейтенанты. Один то и дело с восхищением оглядывался на стоявшую у станков в полном гриме Орлову, готовую к съемке. Любовь в ответ лучезарно улыбнулась и помахала рукой – лейтенант обомлел окончательно.

– Что он хотел? – спросила актриса, когда муж подошел к ней.

Александров безжалостно выложил всё, что рассказал ему предкомитета по кинематографии. Орлова опешила, загасила очередную сигарету прямо о станину кинокамеры и сказала категорично:

– Я не смогу работать.

– Люба, тебя никто не спрашивает, сможешь ты работать или нет. Ты должна. И я говорю уже не о размороженном проекте, лежавшем под спудом два года. Это совсем иной уровень. Когда я летел сюда, рядом был один из них. Он мог шутя уничтожить самолет, просто так, ради своей прихоти. Но я долетел. Наша жизнь теперь – цепочка вот таких случайностей, как у муравья, который несет соломинку через Красную площадь во время парада. Каждую секунду на него может наступить сапог красноармейца, наехать колесо броневика или гусеница тяжелого пятибашенного танка. Но он всё равно несет соломинку в свой дом, не думая о том, что может случиться. А тот, кто на него в конце концов наступит, даже не заметит. Или сделает это нарочно, хотя муравей ни в чем перед ним не провинился.

Орлова выслушала его внимательно, и только сейчас Григорий Васильевич заметил, что слушала его не только супруга, но и художник-постановщик, и оператор, и актеры Тяпкина и Самойлов, и рабочие… Поэтому он отступил на шаг и громко продолжил:

– Работаем так, словно ничего не случилось! Я планирую снять сегодня несколько дублей, незачем зря терять время! Что там с ткачихами?

– Они в своем общежитии, – отозвался кто-то из съемочной группы, – ждут, пока позовем в цех.

– Так зовите! – сердито крикнул Александров. – Все по местам!

Слава богу, ни вечером, ни ночью Представитель не явился. Григорий Васильевич даже успел покемарить часа четыре в узком, похожем на гроб номере местной гостиницы. Жена спала еще меньше – открывая глаза в полусне, он видел, как она сидит на подоконнике и курит в форточку.

А с утра прибежал всё тот же подобострастный Д’Актиль и доложил, приседая от испуга и важности излагаемого:

– Он уже тут! Прямо в цеху!

– Беги к Дукельскому в райотдел, – велел Григорий Васильевич.

Он наскоро побрился, освежился одеколоном из пузырька с резиновой грушей и направился к цехам Глуховской ткацкой фабрики. Шел он неторопливо, аккуратно обходя оставшиеся после ночного дождя лужицы. В конце концов, они вечны. Час или два для них – даже не секунда. Его опоздание не будет замечено. А если будет, то ему откусят голову или сделают что-то куда более ужасное, но этого всё равно не избежать – если Представитель так решил.

Он сам не знал, что увидит в цеху. Пришедшие в мир выглядели слишком разными. Может быть, это окажется чем-то, на что и смотреть-то нельзя… Но всё оказалось значительно проще. В углу цеха, возле старой поржавевшей станины, расположилась туша размером с кашалота, каким его представлял Александров. Тускло поблескивающая в свете софитов, неравномерно пульсирующая, с одним огромным глазом темно-багрового цвета. Под ним, там, где могли быть рот или нос, кустились толстые жирные щупальца. Совсем не такие, как видел Григорий Васильевич у летающего монстра. Эти были короткие и постоянно шевелились, словно искали, кого бы схватить.

От Представителя исходил сильный, густой запах. Ничего земного в этом запахе не было, с большой натяжкой его можно назвать смесью запахов скотобойни и кондитерской. Смесью, где свежая кровь и содержимое кишечника нежно сочетались с корицей и кардамоном.

В цеху, как и следовало ожидать, не было никого, кроме Кноблока. Художник-постановщик в одиночку передвигал какой-то фанерный щит, отгораживающий ненужную для съемок часть цеха. Александров помог ему, шепотом спросив: