Солнце светит одинаково

Рождение сына стало спасением для Лены! Теперь ей, добропорядочной матери и жене, было стыдно вспоминать о своей шальной любви. Да, это было счастье, но замешанное на грехе, а потому стыдное, о котором следует забыть!

В этом убеждении отныне жила она с гордо поднятой головой!

Пора взлёта и метаморфоз

(глава из повести Сомова)

Этот день страна должна была встречать ликованием, которое непременно последовало бы после утреннего сообщения ТАСС по радио!

Увы, никто в фанфары не протрубил и голосом спутника не послал позывного «Широка страна моя родная», но, как обычно, знакомый баритон всесоюзного физорга возвестил: «Здравствуйте, дорогие товарищи! Приглашаем вас на утреннюю гимнастику!».

Так граждане и не узнали, что на Курский вокзал прибывает с испытаний группа Бельского! Напряжённая работа была блестяще завершена, и, говоря казённым языком, обороноспособность страны поднялась на недосягаемый для вероятного противника уровень! К этому главному добавлялось и не менее важное: совершенно новые возможности для освоения космоса!

Настало время почестей, наград…

– И обид, – добавил Ладеев.

Они ехали с Леонидом в одном купе, вчерашний чай плескался недопитый в стаканах, пустая бутылка коньяка позвякивала о стекло в мельхиоровом подстаканнике, другая бутылка, початая, распускала падавшее в неё солнце янтарными бликами по стене.

– И обид, – нетрезво повторил Неретин.

– Ну, тебе-то лично обижаться, полагаю, не придётся. Орден, госпремия… И насчёт докторской я бы на твоём месте крепко подумал! Да и пора бы вам с Леной и Глебом перебраться в квартиру побольше!

– Мы, Андрей, такое дело завершили! А посмотри – мир не изменился ни на йоту!

– Ты хотел, чтобы небо на землю рухнуло?

– Нет, зачем же… Но если б солнце по-другому стало светить, я принял бы это как должное…

– Эйфория… Не спорю, приятное состояние! Но короткое. Сойдёт к вечеру! А завтра опять придётся жить буднями… Ты уже решил, что будешь делать дальше?

Группу Бельского расформировывали, большую её часть уводил с собой Ладеев, которому предложили возглавить научное направление в академическом институте. Неретину определённо нашлось бы там достойное место, например, заведующего лабораторией, но он всё сомневался, всё не говорил да.

Его не оставляло ощущение, будто по отношению к Бельскому свершается несправедливость!

Феоктист Владимирович более двух месяцев находился в больнице (никто ничего официально не объявлял, но ходили слухи, что у него онкология), и решение о роспуске его группы выглядело как-то подло. Создавалось впечатление, будто у него завёлся влиятельный недоброжелатель, решивший воспользоваться ситуацией.

«Перестань придумывать! – говорил Леониду Ладеев, принявший руководство проектом. – Подумай сам: мы свою задачу выполнили, исследовательские работы завершены, если испытания пройдут успешно, – какая надобность будет в нашей группе?»

Да, теперь пора: испытания прошли отлично, нужно делать выбор!

– Нет, Андрей, я останусь… Дождусь Бельского, а там поглядим…

– Дождёшься Бельского? – во взгляде Ладеева отразилась немая жестокая правда. – Смотри, парень, решать тебе!

Феоктист Владимирович Бельский ещё застал указ о присвоении ему звания Героя Социалистического Труда, но к тому времени, когда в Кремле состоялось вручение наград, он уже покинул этот мир.

Незадолго до своего ухода он сказал Ариадне, держа в руке её ладонь.

– Ты была самым главным человеком в моей жизни!

– Но я не сумела тебя уберечь… – ответила ему жена и, теряя голову от горя, попросила: возьми меня с собой…

– Куда? – он слабо улыбнулся. – Туда, где ничего нет? Атеистам грустно умирать…

Его звезду Героя и орден Ленина вручили Ариадне.

Она осунулась, стала сухой, лёгкой, а глаза сделались тихими и тёмными, как бездны. Какой-то печальный покой овладел Ариадной, и жесты её, раньше порывистые, были теперь медлительны, округлы…

От прежнего человека остались лишь оболочка и имя.

«Бедная Ариадна!» – думал каждый, невольно (и по обыкновению) примеряя чужое несчастье на себя и с собой же пытаясь договориться: нет, сегодня я об этом думать не буду, сегодня праздник!

Вторым в коллективе Героем Соцтруда стал Ладеев. Остальные члены группы, все без исключения, были награждены орденами и медалями. Конечно же не обошлось без обид, о которых говорил Ладеев и предсказать которые было нетрудно, ибо среди награждённых всегда находятся те, кто считает недооценёнными свои заслуги.

Неретин получил орден Трудового Красного Знамени и был вполне доволен.

А вскоре ему выделили новую жилплощадь, и они с Леной и сыном переехали в просторную трёхкомнатную квартиру на Ленинском проспекте!

Как и намечалось, Неретин остался на прежнем месте, а Ладеев обосновался в одном из институтов Академии наук СССР.

Оставаясь в своём НИИ, Леонид, конечно, понимал, что, с одной стороны, он слишком молод для какой-либо солидной должности, но, с другой – за его спиной работа в легендарной (уже ставшей таковой) группе Бельского, признание заслуг…

И всё-таки он не ожидал, что его назначат так высоко – заведующим отделом!

Леонид даже растерялся, поскольку эта должность обязывала быть не столько учёным, сколько руководителем.

Он вспомнил, как возглавлял бригаду грузчиков на картошке (единственный случай, когда ему довелось быть начальником), и вдруг взбодрился! Не боги горшки обжигают!

Это стало началом пути, по которому шли все выдающиеся учёные-практики, поскольку добиться прорыва в какой-либо области без умелой организации научно-производственного процесса невозможно.

Первым делом Леонид принялся подтягивать к себе людей незаурядных, с которыми был дружен, знаком или когда-то пересекался.

Вскоре в отделе появился и его старый друг Гена Завьялов – человек, несомненно, талантливый, но зачахший в своём институте приборостроения на должности старшего инженера.

Так мало-помалу образовался костяк отдела. Теперь можно было смело идти на приступ давно маячивших на горизонте научных «крепостей».

* * *

Сомов прервался.

– Елена Тихоновна, у меня тут ещё несколько страниц в том же духе. И написанное мне, честно говоря, не нравится. Во-первых, я не очень представляю, чем они там занимались, а вы мне не даёте никакой конкретики. Во-вторых, сам я ничего домыслить не могу, потому что не знаком со спецификой работы в научно-исследовательском институте. И в третьих, это же было время удач, позитива, так ведь? А писать о хорошем чрезвычайно сложно! В общем, получилось несколько страниц воды…

Елена Тихоновна рассмеялась:

– Понимаю вас, Арсений! Литературе нужны драмы и трагедии, а много ли можно написать о счастье? Ну или просто о благополучии? Встал человек утром, улыбнулся солнцу, пошёл на любимую работу, вернулся вечером к обожаемой жене… Тоска!

– Ну есть, конечно, способы… Солнечное утро, например описать; героя по пути на работу окунуть в воспоминания о детстве, а вечер сдобрить эротикой, мол, неспроста жена им так обожаема… Рассказ – не больше… На повесть не рассусолишь. В общем, у меня там, если всю воду вылить, останется, что Леонид Васильевич успешно руководил отделом, потом стал заместителем директора института, директором, доктором наук… Я его до перестройки довёл.