Великая война. Верховные главнокомандующие (сборник)

Второй причиной расхождения жизни фронта и тыла явилось то недоверие, которое, как я уже имел случай отметить, сложилось при дворе к личности Великого князя, а за ним и к его ближайшим сотрудникам. Недоверие это было настолько чудовищно, что едва ли его целиком мог разделить лично Государь. По крайней мере, он тщательно скрывал все то, что ему нашептывалось, и, наоборот, всегда умел маскировать свое действительное отношение к Ставке знаками особого внешнего внимания к ней и расположения. Глубина всех подозрений стала известна лишь впоследствии, когда всеобщим достоянием явились письма Императрицы Александры Федоровны к ее супругу.

Из этих писем видно, что Императрица считала Великого князя опасным честолюбцем, ее больной мозг вместе с тем подозревал Ставку то в каком-то ужасающем предательстве, то в заговоре, имевшем целью низложение царствовавшего Императора и насильственное удаление ее в монастырь. Само собой разумеется, что все эти слухи, отнесенные к первому периоду войны, были сплошным вздором.

– Шпионы, находящиеся в Ставке, – писала Императрица по поводу одной из предполагавшихся поездок Царя на фронт, – сразу же сообщат немцам, и тогда их аэропланы начнут действовать.[96 - Письма Императрицы Александры Федоровны [к Императору Николаю II]. Берлин: Кн[игоиздательст]во «Слово», [1922]. – Прим. автора.]

Надо было быть очень злостно настроенным и совсем не знать духовного облика Великого князя, чтобы можно было питать в этом смысле какие-либо опасения! Верховный главнокомандующий был одним из самых лояльных подданных своего Монарха. Подобно многим лицам, получившим религиозно-мистическое воспитание, он видел в русском Царе Помазанника Божьего и, только внутренне скорбя, что его окружали близорукие, а иногда и темные советники, стремился изыскать способы к улучшению положения. Тем не менее, недоверие к Верховному главнокомандующему Императрицы, не встречавшее должного отпора у Государя, несомненно, клало известный отпечаток на отношения к Великому князю правительства, среди членов которого было много закоснелых реакционеров и таилось, отчасти, желание подчеркнуть свою от Ставки независимость.

Этому способствовало и наше Положение о полевом управлении войск в военное время,[97 - Положение о полевом управлении войск в военное время. – СПб, 1913. – 325 с.] которое было составлено, как я уже отмечал в том предположении, что во главе действующей армии будет находиться сам Император. В этом случае на военном и морском министрах, органы которых должны были нести функции заготовителей всех снабжений, необходимых для армии и флота, естественно лежала бы обязанность быть выразителями и проводниками в Совете министров всех требований к стране войны. Через посредство этих лиц должна была быть устанавливаема прочная связь фронта с тылом и достигаемо необходимое объединение армии с народом в течение самой войны. С нарушением же основной схемы управления, т. е. со вручением обязанностей Верховного главнокомандующего особому лицу, оба министра выходили, таким образом, из подчинения Верховного главнокомандующего, который лишался возможности авторитетно влиять на Совет министров и чувствовать уверенность, что его требования будут исполнены. В Совете министров он не имел даже своего представителя!

В дополнение ко всей этой картине надо добавить еще и то, что начальник штаба Верховного главнокомандующего, вследствие недисциплинированности своего характера, легко переходившего допустимые границы, совершенно не сумел установить правильных отношений и приобрести необходимое влияние на направление деятельности министров, которые имели весьма много оснований жаловаться на его действия.

Держась, в силу своей неподготовленности в вопросах стратегии, по большей части нейтрально, он проявлял зато свою властную жестокость и мало дисциплинированный характер в отношениях своих с министрами и в доходивших на его разрешение делах внутреннего управления тем обширным районом, который, составляя театр военных действий, был, в известной степени, изъят из общего управления территорией всей Империи. B результате такого положения, многие министры избегали лично бывать в Ставке и входить с ним в общение: старый же председатель Совета министров И. Л. Горемыкин, чаще других навещавший Ставку, не пользовался в правительстве тем авторитетом, который соответствовал бы важности переживаемого военного времени.

Я не помню случаев посещения генералом Янушкевичем Совета министров, с целью установления единства взглядов взаимного обмена мнениями или подробного доклада о нуждах армии. Единственное соединенное заседание Совета министров и чинов Главнокомандования было то совещание, о котором читатель найдет сведения несколько дальше.

Жизнь в стране текла своим особым руслом, вне влияния на нее требований войны!

2. Шпиономания и тыловые непорядки

Уже неудачная Восточно-Прусская операция заставила русские войска с необычайной внимательностью взирать на все казавшиеся им подозрительными явления, происходившие кругом. С другой стороны, участники названного похода единогласно подтверждают о действительном наличии выдающейся организации помощи немецкого населения своим войскам. Вследствие этих причин, во всяком обывателе, шнырявшем на своей мотоциклете или велосипеде по восточно-прусским дорогам, русские войска склонны были видеть шпиона, высматривавшего их расположение или движение; во всяком мерцавшем огоньке, лишнем повороте колес ветряных мельниц или ударе колокола – чудилось, а может быть происходило и в действительности, – сигнализирование отрядам неприятеля. Так в русских войсках развилась нервировавшая подозрительность.

В польских местечках и городках, расположенных на территории России, подозрение в шпионаже по большей части падало на еврейское население, считавшееся более податливым на подкуп деньгами и другие меры неприятельского воздействия. Правильно или неправильно было это предположение – в этот вопрос я не вхожу, но общеизвестно, что в России еврейское население не пользовалось, в известных кругах, симпатиями, и к нему готовы были предъявлять всякие обвинения, до самых причудливых включительно. На предположении о нелояльности этой части населения России стали играть некоторые недобросовестные агенты полиции и контрразведки, видевшие в раскрытии возможно большего числа всякого рода шпионских организаций способ проявить свое служебное рвение, и тем выдвинуться по своей специальности. Война создавала для этого крайне благоприятную обстановку, ибо, рядом с напрасными жертвами контрразведки, несомненно существовали и действовали преступные организации, требовавшие беспощадной с ними борьбы и уничтожения. Времени разобраться было немного, шпионские организации были многочисленны и потому у наших агентов образовалась тенденция обвинять в предательстве огулом ту или другую часть населения, или категорию людей, вместо розыска действительно виновных отдельных лиц.

Ясно, что легче было подвести под подозрение все инородческое население: евреев, немцев, поляков или другие народности, чем выдвигать против того или другого отдельного лица какое-либо конкретное обвинение, которое еще нужно было показать. На почве этой обстановки, создаваемой, к сожалению, каждой войной, возникало много печальных случаев и недоразумений.

С началом наших военных неудач, подозрительность, естественно, увеличилась и захватила все больший и больший круг людей. Некоторые на этой подозрительности строили свою служебную карьеру, и я сам знавал одного очень крупного начальника, который, в период отступления русских войск из Галичины и Польши, хвастался, говоря: «Всякого инородца, которого я встречаю с лицом, обращенным к противнику, я рассматриваю как предателя России!..»

Особенно прославился своею жестокостью к инородцам начальник штаба Северного фронта генерал [М. Д.] Бонч-Бруевич.[98 - Бонч-Бруевич Михаил Дмитриевич (1870–1956). Генерал-лейтенант (1944). В начале Первой мировой войны назначен генерал-квартирмейстером штаба 3-й армии; с сентября 1914 г. – генерал-квартирмейстер штаба армий Северо-Западного фронта. С апреля 1915 г. – в распоряжении Верховного главнокомандующего; с августа 1915 г. – исполняющий должность начальника штаба армий Северного фронта; с февраля 1916 г. – в распоряжении главнокомандующего армиями Северного фронта. После февраля 1917 г. кооптирован в состав Исполкома Псковского совета рабочих и солдатских депутатов, активно сотрудничал с советами. В ноябре 1917 г. после Октябрьского переворота назначен начальником штаба Главковерха. После расформирования Ставки в феврале 1918 г. вызван в Петроград; организатор обороны города и границ республики. Добровольно вступил в РККА. В марте – августе 1918 г. – военный руководитель Высшего военного совета, затем в распоряжение СНК. С 1923 г. в отставке.] Когда мне пришлось занять этот же пост после него, то первые недели едва ли не половину времени мне потребовалось употребить для разбора всякого рода жалоб на его деятельность. Этот Бонч-Бруевич слыл за антиправого, а его брат был известным большевиком, игравшим в начале революции большую роль. Впоследствии и правый Бонч-Бруевич оказался на службе большевиков. Недаром про него ходил пророческий рассказ, что во время маневров его суетливый начальник, терявший быстро голову, кричал: «Скачите, Бонч – направо, Бруевич – налево!» Такой способ двойного охвата всего обширного диапазона политических партий генерал Бонч-Бруевич и провел полностью в своей дальнейшей служебной карьере, пользуясь позицией, занятой его братом большевиком.

Разумеется, Ставка должна была дать в вопросе об отношении к инородцам соответственную директиву, и обязанность эта лежала на начальнике штаба Верховного, в распоряжении которого имелась гражданская канцелярия для всех дел по части управления населением, проживавшим на территории военных действий. Но, к сожалению, здесь-то именно и проявился мало уравновешенный характер начальника штаба Верховного, человека мало опытного и не ведавшего, что неправильно, хотя и слегка только нажатая сверху кнопка отражается внизу всегда чрезвычайно болезненными явлениями. Несомненно, что он «горел» праведной ненавистью ко всякой возможности предательства и шпионажа. Но от этого «горения», вследствие его неуравновешенной системы управления, к сожалению, много страдали не только отдельные лица, но и целые группы населения.

Недоверие обуяло в этот период времени Русскую армию не только в отношении мирного населения. Оно распространяюсь также частично на офицерский состав. Печальный образец представляет собою, например, дело бывшего подполковника [С. Н.] Мясоедова,[99 - Мясоедов Сергей Николаевич (1865–1915). Полковник. Служил в 105-м пехотном Оренбургском полку; с 1892 г. – в Отдельном корпусе жандармов; с 1894 г. – помощник начальника железнодорожного жандармского отделения в Вержболове; в 1901–1907 гг. – начальник Вержболовского отделения. Поддерживал хорошие отношения с германскими пограничными властями, был знаком императором Вильгельмом II. В 1907 г. вышел в отставку; в 1909 г. познакомился с военным министром В. А. Сухомлиновым; в 1911 г. восстановлен на службе, перешел в военное министерство. В 1912 г. стрелялся на дуэли с обвинившим его в шпионаже депутатом Государственной думы А. И. Гучковым (статьи против Мясоедова появились в газетах «Вечернее время» и «Новое время»). После дуэли уволен в запас; расследование, проведенное по итогам скандала, не подтвердило обвинения. С началом Первой мировой войны как пехотный офицер мобилизован в армию; через некоторое время был назначен переводчиком в штаб 10-й армии. В феврале 1915 г. по инициативе генерал-квартирмейстера штаба армий Северо-Западного фронта генерала М. Д. Бонч-Бруевича и начальника контрразведки штаба фронта полковника Н. С. Батюшина был арестован по обвинению в шпионаже и мародерстве (главной уликой стали показания возвратившегося из плена в декабре 1914 г. подпоручика Я. П. Колаковского). Несмотря на слабую доказательную базу, военный суд приговорил Мясоедова к смерти (казнен 20 марта 1915 г.); командующий армиями Северо-Западного фронта генерал Н. В. Рузский не подписал приговор («ввиду разногласия судей»), однако он был лично утвержден Верховным главнокомандующим Великим князем Николаем Николаевичем. В дальнейшем, по этому делу было арестовано 19 человек; жертвой «дела Мясоедова» стал военный министр В. А. Сухомлинов, находившийся в хорошем знакомстве с казненным (в июне 1915 г. министр был отправлен в отставку). «Дело Мясоедова» привело к усилению подозрительности и «шпиономании» в русском обществе и сыграло значительную роль в «немецком погроме» в мае 1915 г. в Москве.] преступление которого так и осталось не достаточно доказанным.

В дневнике одного из чинов штаба генерала Алексеева[100 - Лемке М. [К.] 250 дней в Царской Ставке[: (25 сентября 1915–2 июля 1916 г.). Пг., 1920]. С. 190. – Прим. автора.] имеется по поводу этого дела следующий абзац:

«[М. С.] Пустовойтенко[101 - Пустовойтенко Михаил Саввич (1865 —?). Генерал-лейтенант (1916). С июня 1914 г. – помощник 1-го обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба и постоянный член Крепостной комиссии управления; позднее – 1-й обер-квартирмейстер управления. С началом Первой мировой войны – генерал-квартирмейстер штаба армий Юго-Западного фронта; с апреля 1915 г. – генерал-квартирмейстер штаба армий Северо-Западного фронта. В августе 1915 г. после принятия императором Николаем II на себя Верховного главнокомандования назначен исполняющим должность генерал-квартирмейстера Ставки Главковерха; ближайший сотрудник начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала М. В. Алексеева в планировании операций. С декабря 1916 г. – начальник 12-й пехотной дивизии; с октября 1917 г. – командир 40-го армейского корпуса. В 1918 г. демобилизован; эмигрировал.] (ближайший сотрудник генерала [М. В.] Алексеева) говорит, что, когда он прибыл с Алексеевым на Северо-Западный фронт, в разведывательном отделении штаба уже служил и работал прапорщик Владимир Григорьевич Орлов,[102 - Орлов Владимир Григорьевич (1882–1941). Юрист, действительный тайный советник, прапорщик, профессиональный контрразведчик. Участник Русско-японской войны (1904–1905). В 1912 г. – действительный статский советник, следователь по особо важным делам. С началом Первой мировой войны переведен в контрразведку; работал под началом начальника контрразведки штаба армий Северо-Западного фронта полковника Н. С. Батюшина; член Верховной следственной комиссии по делам военного министра В. А. Сухомлинова, полковника С. Н. Мясоедова, «сахарных спекулянтов» Д. Рубинштейна и А. Доброго (обвинялись в переводе денежных средств в Германию и Австро-Венгрию). После Октябрьского переворота по поручению генерала М. В. Алексеева устроился на работу в Петроградскую чрезвычайную комиссию; создал тайную антибольшевистскую организацию, наладил переброску офицеров из Петрограда в Добровольческую армию. В сентябре 1918 г. из-за угрозы провала бежал в Финляндию; с февраля 1919 г. в Одессе начальник контрразведывательного отделения начальника штаба Добровольческой армии Одесского района; с мая – в Добровольческой армии, в распоряжении генерал-квартирмейстера Вооруженных сил Юга России (ВСЮР); с декабря 1919 г. – начальник контрразведывательной части особого отделения Генштаба ВСЮР; в 1920 г. – руководитель контрразведки в Русской армии генерала П. Н. Врангеля. С 1920 г. в эмиграции, проживал в Германии, где продолжил активную антисоветскую деятельность. Убит в 1941 г. нацистами.] призванный из следователей по особо важным делам округа Варшавской судебной палаты. Он тогда же потребовал у него доклад по делу шпиона Мясоедова и, якобы, оказалось, что во всем обширном деле не было ни одного документа, объективно доказывающего виновность повешенного. Все инкриминируемое Мясоедову было таково, что никоим образом не доказывало чего-нибудь неопровержимого…»

Подобные же суждения приходилось встречать в воспоминаниях и других лиц. Много доставалось начальникам с немецкими фамилиями, из которых некоторые, чувствуя себя давно русскими, спешили ходатайствовать, даже об изменении своих фамилий. Лиц немецкого происхождения обвиняли в том, что они сумели, опираясь на министра двора графа [В. Б.] Фредерикса,[103 - Фредерикс Владимир Борисович (1838–1927). Государственный деятель, генерал от кавалерии (1901), генерал-адъютант (1896); граф (с 1913). В 1875–1883 гг. – командир Лейб-гвардии Конного полка и (в 1881–1891) – 1-й бригады 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии; в 1891–1893 гг. – шталмейстер и управляющий придворной конюшенной частью; одновременно: в 1893–1897 гг. – помощник министра, в 1897–1917 гг. – министр Императорского двора Российской империи; в 1897–1917 гг. – канцлер Российских императорских и царских орденов; в 1898–1917 гг. – командующий Императорской главной квартирой; член Государственного совета (с 1905). С марта 1917 г. в отставке. В 1924 г. эмигрировал в Финляндию.] (кстати, не немца по происхождению) образовать в армии и даже вокруг русского Престола, замкнутую цепь членов сочувствующих Германии. Дело дошло до того, что Верховному главнокомандующему Великому князю Николаю Николаевичу пришлось издать особо строгий приказ, имевший целью положить предел необоснованным обвинениям, которые вносили лишь смуту и разложение в армейскую среду.

Особенно разрослись непорядки в ближайших войсковых тылах, во время отхода русских войск из Польши и Галичины. Великому князю, как Верховному главнокомандующему, и в этом вопросе пришлось самому вмешаться, напоминая телеграммами на имя главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Алексеева о бессистемности эвакуационных распоряжений и о неправильно создавшемся у войск представлении, что принимаемые меры являются «репрессиями». Телеграммой, например от 20 июня 1915 г., Великий князь напоминает: 1) что удаляться и уничтожаться должно лишь то имущество, которое может непосредственно служить на пользу противнику, или препятствовать нашим военным действиям; 2) что при уничтожении, по распоряжению военных властей имущества, должны непременно составляться требуемые законом акты; 3) что население, при отсутствии крайней необходимости, не должно подлежать принудительному выселению и не должно лишаться необходимых запасов продовольствия; 4) что лицам, добровольно покидающим свой кров, должна облегчаться возможность выбора временного места жительства и 5) что члены одной семьи ни в коем случае не должны разделяться по различным пунктам.

Меры эти надлежало применять, разумеется, в одинаковой мере ко всем слоям населения безразлично. Но Верховный главнокомандующий принимал и более строгие меры к уничтожению тыловых безобразий. Так, например 6 июня 1915 г. Великий князь телеграфировал о необходимости предания военно-полевому суду командиров тех полков, «чины которых будут изобличены в учинении погромов!»

К сожалению, «шпиономания» внедрилась глубоко не только в армии, но и в народе, не исключая и царских дворцов. В придворных сферах в предательстве, и даже измене, тайком обвиняли даже Верховного главнокомандующего и его сотрудников, в народе же и в армии напротив, – подозрения в измене шли в царские покои. Все объясняли изменой. Это обвинение являлось простейшим способом облегчить свое личное неудовольствие, и в некоторых случаях оправдать неудачу. Чего проще: «Измена кругом!». В этом общем стоне только и проявлялось уродливое единение и общность настроений фронта и тыла, армии и народа. И если на фронте указанное настроение в силу дисциплинированности войск не давало еще вспышек, то в сердце России, в Москве, оно разразилось в июне 1915 г. огромными беспорядками, заставившими, наконец, Царя и правительство призадуматься над охватившим всех настроением.

3. 14 (27) июня 1915 г. В Ставке

Уже почти два месяца наши войска, не выдержав стремительного удара Макензена у Горлице и Тарнова, – находились в отступлении из Галичины. Попытки зацепиться за Вислоку и позднее за реку Сан не удались. Врагу был отдан обратно Перемышль и Львов, и уже недалеким казалось время, когда ужасы войны должны были коснуться наших собственных пределов.

Россия, оскорбленная военными неудачами, глухо волновалась. Слово «измена», как читатель уже знает, ходило кругом. Но и других поводов для недовольства было не мало. Наша центральная власть уже давно стала терять доверие широких общественных кругов и народных масс. Не Горемыкину, конечно, незадолго до войны назначенному на пост предстателя Совета министров, было под силу, хотя бы временно, на период войны, смягчить те причины, которые отделили власть от народа.

Все качества этого застывшего в своих воззрениях старца, не только внутренние, но и просто внешние находились в ярком противоречии с требованиями того трудного времени, которое надвинулось на Россию. Нужны были широкий государственный ум, железная воля, кипучая энергия. Наблюдая же Горемыкина во время мимолетных наездов в Ставку, я лично всегда выносил впечатление о нем, как о человеке, переутомленном жизнью и больше всего сосредоточенном на себе.

В таких условиях, внутри России, в ее сердце – Москве – накопившиеся нездоровые настроения разразились в начале июня 15-го года серьезными народными беспорядками. Полиция вначале бездействовала, и дала уличной толпе «разойтись». Сперва подверглись разгрому магазины, принадлежавшие лицам немецкого происхождения, а затем и вообще – носившие вывески с иностранными фамилиями. Возбужденные погромом люди стали, в конце концов, врываться в частные квартиры и громить находившееся в них имущество. Были случаи побоев и даже отдельных убийств. Постепенно беспорядки в городе разрослись и приняли кое-где враждебные правительству формы. Властям пришлось вызвать войска и прибегнуть к силе оружия. Только уступая этой силе, народные толпы, производившие волнения, рассеялись, и в Москве установился наружный порядок.

Причины волнений и погрома, происходивших в первопрестольной, объяснялись в то время различно. Наиболее простым было приписать беспорядки раздражению столичного населения против немцев. Они нас бьют на фронте, зато им здесь расправа в тылу. Взрыв оскорбленного народного чувства, – буйного, разнузданного, – но все же в основе своей имеющего нечто от патриотизма!

Такова была официальная версия местных московских властей по сведениям, дошедшим до Ставки. Но уже заграницей наши союзники взглянули на московскую вспышку более широко. Там в ней увидели проявление народного негодования и раздражения не только против немцев – наших военных противников, но и против союзников, оставивших нас одинокими в трудный период отхода из Галичины.

– За последнее время, – доносил телеграммой от 12 (25) июня наш посол в Париже – французское правительство и военные круги озабочены известием о неблагоприятном по отношению к Франции настроении общественного мнения, обвиняющего французскую армию в бездействии. Даже в недавних погромах в Москве – добавляет А. П. Извольский – здесь склонны видеть враждебное отношение русского народа не только к немцам, но и вообще к иностранцам.

– Во Франции обвиняют в создании такого настроения военную цензуру, давившую на прессу и не дававшую ей возможности говорить о потерях союзников в операциях у Арраса, предпринятых в начале мая, с понятной целью помочь нам. Операции эти, как известно, тянулись с перерывами до второй половины июня, но не сопроводились какими-либо заметными результатами.

В наших правящих кругах, люди, хорошо знавшие внутренние настроения народных масс взглянули на московские события с еще более общей точки зрения. Военные неудачи и одиночество России могли, конечно, служить «поводом», для взрыва, но столь бурное проявление народного гнева могло случиться лишь в обстановке крайнего раздражения внутренним положением в стране. Оскорбительные и грозные речи слышавшиеся по адресу царской семьи и гремевшего на всю Россию Распутина, были тому ярким доказательством.

Шутить с этими настроениями, да еще в условиях тяжелой войны – не приходилось.

События в Москве дали, поэтому, новый толчок тому течению, которое давно уже образовалось в среде Совета министров из более передовых его членов. Это течение, по сведениям Ставки, возглавлялось А. В. Кривошеиным[104 - Кривошеин Александр Васильевич (1857–1921). Государственный и политический деятель. В 1884–1885 гг. служил в Министерства юстиции; с 1887 г. – в Земском отделе Министерства внутренних дел; с 1891 г. – делопроизводитель отдела; в 1896–1904 гг. – заместитель начальника, в 1904–1905 гг. – начальник переселенческого управления МВД. Ближайший сотрудник председателя Совета министров П. А. Столыпина по проведению аграрной реформы, заселению и освоению Сибири и Туркестана. В 1905–1906 гг. – товарищ главноуправляющего землеустройством и земледелием; в 1906–1908 гг. – товарищ министра финансов, управляющий Дворянским и Крестьянским банками; в 1908–1915 гг. – главноуправляющий землеустройством и земледелием. Член Государственного совета (с 1906). В годы Первой мировой войны возглавлял в правительстве группу либеральных министров, указывавших необходимыми опорами власти на либеральную общественность и представительную власть; летом 1915 г. добился отставки ряда консервативных министров (В. А. Сухомлинова, И. Г. Щегловитова, Н. А. Маклакова, В. К. Саблера) и назначения в Совет министров более приемлемых для думского Прогрессивного блока лиц; выступил против увольнения Великого князя Николая Николаевича с поста Верховного главнокомандующего. В октябре 1915 г. отправлен в отставку из-за глубокого конфликта с председателем правительства И. Л. Горемыкиным. Весной 1918 г. возглавил в Москве подпольный антибольшевистский Правый центр, в который вошли консервативные политики; в 1918 г. бежал в Киев, где стал одним из основателей антисоветского Совета национального объединения России; с 1919 г. – председатель этой организации. Участник Белого движения на Юге России; в декабре 1919 – феврале 1920 г. – начальник Управления снабжения правительства при Главнокомандующем ВСЮ. А. И. Деникине; с мая 1920 г. – исполняющий обязанности председателя (с июня – председатель) сформированного в Крыму Правительства Юга России; помощник Главнокомандующего Русской армией генерала П. Н. Врангеля. Под его руководством на территории подконтрольной белым была проведена аграрная реформа, предусматривавшая наделение крестьян землей за счет раздела крупных поместий за определенную плату. С осени 1920 г. в эмиграции.] – главноуправляющим земледелием и поддерживалось С. Д. Сазоновым и некоторыми другими членами Совета министров. Все они настойчиво выдвигали необходимость правительству в своих действиях опереться на общественные силы и вообще, как говорили тогда, «открыть клапан сверху», дабы уже чувствовавшийся революционный вихрь не взорвал всей государственной машины изнутри.

Верховный главнокомандующий горячо сочувствовал этому движению и в Ставке были очень обрадованы известием о подробном и настойчивом докладе Императору Николаю II мнения названной группы министров, сделанном А. В. Кривошеиным. Император Николай II вообще не любил, чтобы отдельные министры затрагивали вопросы, касавшиеся общей политики государства. Однако, при отсутствии у Совета министров принятой всеми его членами единой программы и при окаменелости председателя, такие доклады являлись, в сущности, единственным средством доводить до сведения верховной власти об опасностях, которые ясно видели одни и не желали видеть другие члены высшего правительственного аппарата.

Точка зрения группы А. В. Кривошеина была поддержана Верховным главнокомандующим и в Ставке, как только в нее прибыл Государь, через несколько же дней после московских событий. К новой предполагавшейся программе, не шедшей, впрочем, далее увольнения некоторых наиболее дискредитированных министров и привлечены к делу обороны общественных сил, в Ставке добавляли еще необходимость обеспечения более тесной связи между фронтом и тылом, для начала которой Великий князь предложил собрать соединенное совещание из членов правительства и главного командования.

Вокруг верховной власти работали, конечно, и другие течения, но на сей раз Император, по-видимому, склонялся на сторону тех советчиков, которые являлись отголоском общественных желаний. Вначале были намечены более решительные перемены в составе правительства. Предусматривался уход Горемыкина, причем кандидатом на пост премьера называли в Ставке либо Кривошеина, либо Сазонова. Этого, однако, не случилось: Император не пожелал расстаться с «милым стариком», как Горемыкина называла Императрица. Должны были также оставить свои посты министр внутренних дел Маклаков (Н. А.),[105 - Маклаков Николай Алексеевич (1871–1918). Государственный и политический деятель. В 1900–1909 гг. – служил в министерстве финансов; в 1909–1912 гг. – Черниговский губернатор. С декабря 1912 г. – управляющий Министерства внутренних дел (в феврале 1913 г. утвержден в должности министра). Неоднократно выступал за роспуск Государственной думы (в 1913 г. направил несколько писем об этом Николаю II). После начала Первой мировой войны внес в ноябре 1914 г. в Совет министров «записку», в которой настаивал на ограничении деятельности Земского и Городского союзов исключительно делом «помощи больным и раненым». Член Государственного совета (с 1915). В июне 1915 г. уволен с должности министра. В ноябре 1915 г. избран в состав Совета монархических съездов. В феврале 1917 г. арестован, допрашивался Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства; после Октябрьского переворота летом 1918 г. был отправлен в Москву; в октябре с объявлением красного террора расстрелян ВЧК.] военный – генерал [В. А.] Сухомлинов, юстиции – [И. Г.] Щегловитов,[106 - Щегловитов Иван Григорьевич (1861–1918). Государственный и политический деятель. С 1881 г. служил по Министерству юстиции; с 1898 г. – товарищ обер-прокурора Уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената, с 1898 г. – в Первом департаменте Сената; в 1900–1903 гг. – вице-директор Первого департамента Министерства юстиции; в 1903–1905 гг. – обер-прокурор Уголовного кассационного департамента Сената; с 22 апреля 1905 г. глава Первого департамента Министерства юстиции; с февраля 1906 г. – товарищ министра юстиции. В апреле 1906 – по июль 1915 г. – министр юстиции. Член Государственного совета (с 1907), с января 1917 г. его председатель. Председатель Совета монархических съездов (с 1915). В феврале 1917 г. арестован, допрашивался Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства; летом 1918 г. отправлен в Москву; в октябре с объявлением красного террора расстрелян ВЧК.] и обер-прокурор Синода – [В. К.] Саблер.[107 - Саблер Владимир Карлович (1847–1929). Государственный деятель, юрист. В 1872–1873 г. читал уголовное судопроизводство в Московском университете. С 1873 г. – служил в Министерстве юстиции; с 1881 г. – в Синоде (юрисконсульт; в 1883–1892 гг. – управляющий канцелярией); с 1885 г. – помощник председатель при Синоде для заведования церковно-приходскими школами; с 1892 г. – товарищ обер-прокурора Синода; сенатор (1896); член Государственного совета (1905). В 1905 г. ушел с должности товарища обер-прокурора из-за разногласий с К. П. Победоносцевым. В 1911–1915 гг. – обер-прокурор Синода. После Октябрьского переворота в 1918–1925 гг. неоднократно арестовывался; в 1926 г. отправлен в ссылку в Тверь.] Эти лица и в самом деле были постепенно уволены и заменены новыми министрами. Преемниками их соответственно явились: князь Н. Б. Щербатов,[108 - Щербатов Николай Борисович (1868–1943). Князь, государственный и политический деятель. Окончил Пажеский корпус, с 1889 г. служил в 44-м драгунском Нижегородском полку; с 1892 г. в отставке. В 1895–1897 гг. – на службе по Министерству государственных имуществ. В 1905 г. избран членом Совета Объединенного дворянства; с 1907 г. – Полтавский губернский предводитель дворянства. Член Государственного совета от Полтавского земства (с 1912). С июня 1915 г. – управляющий Министерством внутренних дел, шеф Отдельного корпуса жандармов; в июне – сентябре 1915 г. – министр внутренних дел. После Октябрьского переворота в эмиграции, проживал в Германии.] генерал А. А. Поливанов,[109 - Поливанов Алексей Андреевич (1855–1920). Военный и государственный деятель, генерал от инфантерии (1911). Участник Русско-турецкой войны (1877–1878). С 1905 г. – начальник Главного штаба; с 1906 г. – помощник военного министра. Член Государственного совета (с 1912). По настоянию военного министра генерала В. А. Сухомлинова в апреле 1912 г. отчислен от должности помощника министра. С началом Первой мировой войны принимал активное участие в работе принца А. П. Ольденбургского по эвакуации раненых. С июня 1915 г., после отставки В. А. Сухомлинова, – управляющий делами военного министерства; в сентябре 1915 – марте 1916 г. – военный министр и председатель Особого совещания по обороне государства. После февраля 1917 г. – председатель Особой комиссии по реорганизации армии на демократических началах и Комиссии по улучшению быта военных чинов. После Октябрьского переворота в июле 1918 г. арестован ВЧК, освобожден. С лета 1920 г. в РККА; член Особого совещания при Главкоме и член Военно-законодательного совета РВСР; военный эксперт во время советско-польских мирных переговоров в Риге; умер во время переговоров от тифа (по другой версии – застрелился).] А. Н. Хвостов[110 - Хвостов Алексей Николаевич (1872–1918). Государственный и политический деятель. С 1893 г. служил чиновником Министерства юстиции. В 1904 г. – Минский, затем Тульский вице-губернатор, с 1906 г. – Вологодский, с 1910 г. – Нижегородский губернатор. В 1912–1913 гг. депутат Государственной думы, председатель фракции правых (с 1915 г. – в беспартийной группе). В сентябре 1915 – марте 1916 г. – министр внутренних дел; уволен в связи с подготовкой заговора против Г. Е. Распутина. В феврале 1917 г. арестован, допрашивался Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства; летом 1918 г. перевезен в Москву; расстрелян ВЧК в октябре 1918 г. после объявления о начале красного террора.] и А. Д. Самарин.[111 - Самарин Александр Дмитриевич (1868–1932). Государственный, общественный и церковный деятель. В 1908–1915 гг. – Московский губернский предводитель дворянства; с 1910 г. – егермейстер Двора Его Императорского Величества. С 1912 г. – почетный опекун опекунского совета учреждений Императрицы Марии. Член Государственного совета (с 1912). С началом Первой мировой войны назначен главноуполномоченным Российского общества Красного Креста по эвакуации во внутренние районы империи. В июле – сентябре 1915 г. – обер-прокурор Святейшего Синода. После отставки вернулся к работе в Красном Кресте. В 1917–1918 гг. – член Всероссийского Поместного собора. После Октябрьского переворота неоднократно арестовывался, умер в заключении.]

Среди новых министров были не просто «новые» люди: большинство их были подобраны с известным символическим значением. Князь Щербатов довольно хорошо был известен в земских кругах; его лично знал и Великий князь, у которого брат нового министра полковник князь [П. Б.] Щербатов[112 - Щербатов Павел Борисович (1871–1951). Князь, полковник (1910). В 1905 – июле 1914 г. – адъютант Его Высочества Великого князя Николая Николаевича; с июля 1914 г. – адъютант Верховного главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича (оставался адъютантом после перевода Великого князя на Кавказ). Участник Белого движения на Юге России в рядах Вооруженных сил Юга России и Русской армии. В эмиграции в Бельгии.] состоял одним из адъютантов. Генерал Поливанов слыл опытным военным и администратором и пользовался особым доверием в среде членов Государственной думы; А. Д. Самарин – московский губернский предводитель дворянства выдвигался московскими общественными кругами и лучшею частью православного духовенства.

Соглашаясь на эти назначения, Император Николай поступался даже собственными симпатиями и симпатиями Императрицы. Генерала Поливанова, например, царская чета не любила именно за его близость к думским кругам; с именем же Самарина связывалось представление, как о лице, готовым пойти на решительные меры по оздоровлению высшего церковного управления и по борьбе с распутинским влиянием.

– Самарин пойдет против нашего друга и будет заступаться за епископов, которых мы не любим, – так писала о нем Императрица в одном из своих писем.

Поступаясь собственными симпатиями, Государь как бы этим самым доказывал искренность своих намерений стать на примирительную по отношению к общественным кругам позицию. В интересах сближения работы фронта с работой тыла и для обсуждения программы ближайших мероприятий, Император Николай II согласился собрать в Ставке под своим председательством соединенное совещание, почему Совет министров в обновленном виде выехал в Ставку в Барановичи, к 27 июня н. ст.

Это была с начала воины первая встреча Совета министров в его почти полном составе с Верховным главнокомандующим и его начальником штаба. Правда, в отдельности, председатель совета и некоторые министры навещали Ставку и раньше, но беседы с И. Л. Горемыкиным, в силу его известной политической предвзятости и старческой немощности, не могли иметь решающего значения; с отдельными же министрами официально обсуждались в Ставке лишь вопросы частного характера. Фронт и тыл до того времени были разъединены взаимным недоверием и каким-то особенно упорным нежеланием признать необходимость общей согласованной работы для достижения конечного успеха.

Наша тихая и скромная Ставка, расположенная в обширном сосновом лесу близ станции Барановичи, приняла уже накануне совещания праздничный вид. Появились министерские вагоны. Необычно загудели автомобили, развозившие по Ставке приехавших из столицы лиц, которые своими белыми, свежими кителями, резкими пятнами выделялись на общем серо-зеленом фоне. Прибывавшие министры оставались жить в тех же вагонах, в которых они приехали из столицы. Такое размещение вызывалось тем, что сама Ставка в период своего пребывания в Барановичах продолжала тесниться в вагонах.

В императорском же поезде оставался жить и Государь со своей свитой, в периоды довольно частых, хотя непродолжительных наездов его в Ставку. Для царского поезда была устроена своя особая ветка в нескольких стах шагах от ветки к Ставке. К Царскому поезду была проложена также своя автомобильная дорога. Зимою Государь принимал приглашаемых к нему лиц в вагоне-столовой, передняя часть которого служила небольшой гостиной. Вагон этот впоследствии стал историческим, так как в нем Император Николай II подписал акт о своем отречении от Престола.

Летом, в виду жары, на лесной полянке подле царского поезда быль раскинут просторный шатер-столовая. В этом шатре и было назначено намечавшееся совещание. Чрезвычайно трудно, после длинной цепи пережитых разочарований, передать то торжественно-светлое настроение, которым была охвачена Ставка в день 27 июня 15-го года! Чувствовали приток свежих сил и чудился поворот к лучшему будущему!

День по погоде выдался на славу. Солнце с утра заблистало ярко и облипало всех своими светлыми радостными лучами. По случаю воскресного дня, наша походная церковь, устроенная в деревянном бараке и украшенная старинными иконами, наполнилась утром до отказа. Вдохновенно служил протопресвитер военного и морского духовенства о. Георгий Шавельский, в сослужении нескольких военных священников и монахов, привезших из дальних монастырей особо почитаемые иконы. Одна из них была немой свидетельницей Бородина. Трогательно пел небольшой, но прекрасный мужской хор певчих.

Император Николаи II и рядом с ним Верховный главнокомандующий русской действующей армией!.. Оба фанатично религиозные они занимали свои обычные места в церкви на левом клиросе. Их почти не было видно: только в короткие периоды коленопреклонений, педантично ими выполнявшихся, вырисовывались их силуэты. Вся середина церкви была занята белой группой приехавших министров, окруженных чинами Ставки, в их серых рабочих кителях. У всех торжественно-серьезные лица, отвечавшие внутреннему настроению радостного ожидания…

После завтрака, в 2 часа дня, началось совещание. Как я уже сказал, оно происходило под председательством Государя. Первым докладывал приглашенный в Ставку главнокомандующий в Москве князь [Ф. Ф.] Юсупов[113 - Юсупов Феликс Феликсович (1887–1967). Князь, граф Сумароков-Эльстон. После начала Первой мировой войны записался на офицерские курсы при Пажеском корпусе; впоследствии отказался от отправки в действующую армию. Широко известен как один из организаторов заговора с целью убийства Г. Е. Распутина. С 1917 г. в эмиграции. Автор воспоминаний «Конец Распутина» (1927) и «Мемуары» (1953).] о недавних событиях в первопрестольной. Доклад этот и послужил основанием для суждений о внутреннем состоянии России. Совещание в своем большинстве решительно высказалось за скорейший созыв Государственной думы и за необходимость обращения Императора Николая II к русскому народу с призывом проявить, совместно с правительством, усилие для доведения войны до победного конца. Все эти меры искренно поддерживались Великим князем Верховным главнокомандующим. Затем совещание перешло к вопросу о средствах к коренному обновлению нашей армии и к улучшению условий ее пополнения и снабжения. Решено было произвести досрочный призыв новобранцев, а для улучшения условий снабжения армии – призвать общественные элементы к тесному сотрудничеству с властью и в этой области.

Проект обращения Царя к народу был тут же в совещании прочитан А. В. Кривошеиным. Составленный в виде особого рескрипта на имя председателя Совета министров, он говорил о том, что затянувшаяся война требует для доведения ее до благополучного конца дальнейших напряжений, и что в виду этого правительство, общественные учреждения, русская промышленность и весь русский народ, без различия взглядов и положения, призываются к сплоченной дружной работе для потребностей войны.