Хранитель древностей

– Так точно, к вам! – Он встал. – Мне сегодня сказали, что вы в музее не будете. А у меня сегодня выходной. Я в горах живу. Вот я и осмелился…

Говорил он вежливо, но холодно и важно. И вообще он был весь какой-то подтянутый, с планшетом на бедре, этакий седенький козлик с бородкой клинышком и строгими, выжидающими глазами. А сверх этого ничего: ни улыбочки, ни лишнего жеста. Парило вовсю, а на нем был бордовый шерстяной жилет и сапоги, на голове фуражка, на фуражке – малиновые “молнии”.

“Не отвязаться”, – понял я и сказал:

– Ну что ж, пойдем в комнату, – и толкнул ногой дверь. (Она у меня никогда не запиралась.)

Он осуждающе взглянул на меня, но ничего не сказал. В комнате было прохладно и темно. (Директор мне пожертвовал китайские занавески и жестяной вентилятор, и он целые сутки повизгивал и чуть не прыгал по столу.)

– Вы почтовый работник? – сказал я, подвигая старику кресло (кожаное, поповское, с бесшумно взрывающимися пружинами).

– Был, – ответил он, – сейчас уже на пенсии, работаю счетоводом в кооперативе дома отдыха “Каменное плато”.

– А это что? Далеко от колхоза “Горный гигант”? – спросил я как будто вскользь.

– Да нет, рядом, – ответил он. – Они на прилавках, в саду, а мы внизу, через Алма-Атинку, у шоссе.

– А вы там кого-нибудь знаете? – спросил я. – Всех знаете? Бригадира Потапова не знаете?

Очень нехороший был у меня тон, какой-то напряженно-равнодушный, выспрашивающий, фальшивый. Никак он не мог не заметить этого.

– Это бригадира из шестой бригады? – спросил он. – Нет, не знаю. Так, видеть много раз видел, а вот говорить что-то не приходилось.

Я думал, что он спросит: а зачем мне нужен этот Потапов? Но он ничего не спросил, только сидел, смотрел на меня и ждал. “Вот черт”, – подумал я и спросил:

– Что, змей у вас там, говорят, появился?

Не удивляясь, он пожал одним плечом.

– Да всякое говорят бабы. Я, откровенно говоря, не прислушивался. Мне это всё ни к чему. – Он наклонился над своей наволочкой. – Я вот что хотел показать вам. Если разрешите, конечно…

Вся эта сухость, равнодушие, строгий взгляд, издевательская вежливость и учтивость – всё это, взятое вместе, походило просто-напросто на вызов. И не знаю, зачем я протянул ему статью.

– Прочтите.

Он опустил наволочку, полез в карман жилетки, вынул пухлый сафьяновый футляр с золотыми инициалами, открыл, достал очки, надел, потом поднял со стола один лист и стал читать. Я смотрел на него. Читал он внимательно и хмуро. Прочел один лист, положил его на стол, взял другой, потом третий. Читал вдумчиво, не пропуская ни строки. Дочитал до конца все три листа, снял очки, спрятал в футляр, щелкнул им, положил в карман и сказал:

– Ну что ж, вполне художественно. Только вот про синюю птицу – зря, она не голубая, а темно-синяя с отливами, как вороненая сталь. И поймать ее тоже можно. Трудно, но можно. Я ловил. Это вы перемените. Это ведь дрозд, только зовут его – синяя птица. Так вот…

Он снова нагнулся, размотал бечевку на наволочке и достал довольно большую игрушечную лодку с тремя гребцами на корме. Лодка была черная, а фигурки – желто-палевые. Старик поставил игрушку на стол и посмотрел на меня. А я тоже смотрел на нее и думал: да где же всё это – и лодку, и фигурки гребцов, стоячих, а не сидячих, – видел?

– Позвольте, позвольте, – сказал я, – да ведь это же… – Я хотел сказать: “Это же из музея игрушек”, но почему-то осекся.

Вот только тут он позволил себе чуть-чуть улыбнуться, вернее, не улыбнуться, а только слегка растянуть углы рта.

– Узнали? – сказал он. – Точнейшая копия, могу сказать без хвастовства. Вот вырезал и подношу музею!.. Дар Родионова. – И он слегка даже поклонился.

– Спасибо, – сказал я ошарашенно. – Большое вам спасибо, но… я не знаю… – Я в самом деле не знал, как сказать ему, что эта игрушка – индийская или яванская джонка (даже не подлинник, а ремесленная копия) – ни на кой черт нам не нужна. Да ее и поставить негде, ни к одному отделу она не подходит. – Но только я не знаю… Мы ведь игрушки не собираем, мы республиканский музей.

А он уже опять подтянулся, одеревенел и смотрел на меня сурово.

– Не собираете игрушки? – спросил он любезно. – А вот эта, скажите? Это тоже игрушка? – Он снова наклонился над наволочкой и поставил на стол одну за другой несколько вещей: статую Будды, позолоченную и раскрашенную – алые губы, голубые глаза, белый лотос в руке, потом золотого китайского дракона и, наконец, узорчатую резную башню, похожую на винтовую лестницу с карнизами, перилами, узорной верхушкой, – все это было сделано чисто и точно под слоновую кость. Надо сознаться, что такие работы мне приходилось видеть не часто.

“Да, но делать-то с этим что? – тоскливо подумал я. – Ну, Будда еще туда-сюда – тут где-то рядом был буддийский монастырь, ну а всё это…”

– Так вы полагаете, что все это игрушки? – спросил Родионов. Он сидел на стуле и не отрываясь смотрел на меня.

– Да нет, не игрушки, – ответил я неловко. – Будду мы у вас возьмем и оплатим…

– Ну вот и та лодка тоже не игрушка, – отрезал он и начал собирать и засовывать в наволочку все свои изделия. – Это лодка мертвых из изобразительного музея Пушкина. Если вы археолог, то должны были ее видеть. Там даже фотографии с нее продают. Я по фотографии резал, а потом ходил сличать. А вы говорите: игрушки! Для исторического отдела эти игрушки – первое дело.

Вот черт возьми, надо же, надо же так сесть в галошу! И главное: только что он сказал про музей Пушкина, как я вспомнил, что ведь десятки раз видел я эту барку и даже знаю, где она стоит – по правую сторону от входа, возле шкафчика с мумиями: мумия крокодильчика, мумия кошки, голова женщины на подставке, а рядом, в другом шкафу, на нижней полке – вот эта барка. Но доказывать или говорить что-нибудь, конечно, уже было ни к чему.

– Так вот Будду мы возьмем, – тупо повторил я.

– Спасибо, не надо, – гордо отрезал он. – Пойду через парк, кину детишкам, пусть играют… Теперь вот какое дело…

Он полез в планшет и вынул оттуда что-то большое, плоское, завернутое в суровую тряпку, развернул тряпку, а под ней оказалась пергаментная бумага. Развернул пергаментную бумагу – в ней оказались три небольших осколка сосуда: горлышко, донышко и стенка. Все это было здорово обточено водой. Но я сразу же узнал останки родной сестры своей корчаги. “Ведь притащит, идиот, две или три такие цистерны – в «Горном гиганте» ими все участки засорены – и не повернешься, и не посадишь никого”.

– Откуда это у вас? – спросил я бесцельно, вертя в руках обломки.

– Из колхоза “Горный гигант”, – ответил он спокойно. – Как раз из тех мест, где голубая птица поет и удав ползает.

“Вот проклятый, – подумал я. – А ехать все равно придется”.

– Ну что ж, приеду посмотрю, – сказал я, вздыхая. – Вы оставьте здесь это всё, я потом как-нибудь…

Но он сидел, смотрел на меня так, что я невольно спросил:

– Еще у вас чего-нибудь?

Он вдруг молча наклонился, полез в планшет, достал оттуда сложенный вчетверо лист ватмана.

– Что это? – спросил я, не протягивая руки.

Тогда он, сверкнув глазом, молча развернул, вернее, распахнул бумагу и положил ее передо мной на стол. Это был план. Зеленым карандашом были нанесены холмы, деревья, кудрявые кусты (так символисты изображали облака), а посередине прямоугольник с крупной надписью: “Копать здесь”.

– Ну и что здесь выкопаешь? – спросил я уныло.

Он сверкнул на меня глазом и ответил:

– Если копать по-умному, – это он подчеркнул особо, – то большие вещи можно найти.

– А именно, – спросил я, – корчаги?

Никак не удавалось мне справиться со своим голосом. Как ни хотел я говорить тихо и спокойно, не получалось. Старик посмотрел на меня и отвернулся.

– Разнообразные, – ответил он коротко, опять посмотрел и опять отвернулся. – Два сосуда выкопаны, в правлении стоят, приезжайте заберите, а здесь целый римский город можно откопать.