Жизнь начинается после смерти

– Савонаролу интересует, как скоро твоё предсказание сбудется.

Джованни очнулся от сладостных грёз. Он углубился в свои видения и буквально заснул ожидая ответа на поставленный вопрос…

– Время! – прогремело сверху и Джованни выбросило из пространства откровений. Голова его неестественно свернулась набок, его скрючило и, снова лишившись дара говорить, он только мычал и отчаянно делал какие-то знаки.

– Погоди, дай ему договорить! – возопил Данте, пытаясь вырвать прорицателя из лап великана.

– Время вышло. – отрезал Герион и щелчком, словно блоху отбросил поэта от Джованни. Пролетев несколько метров, Данте больно ударился о камни и потерял интерес к прорицателю. Я смотрел вслед несчастному, которого уносили на место постоянной приписки и увидел вполне осмысленные повторяющиеся знаки, понятые мною, как цифры, из чего я заключил, что это, возможно, дата исполнения пророчества. Я боялся ошибиться, но знаки явно показывали пять двоек. Я разложил логическую цепочку и получилось дата: где 2020— год, 02 – месяц и 22 – день. Откуда Джованни мог знать, что следующий год будет годом пяти двоек?.. Я вспомнил про Вангу и её пророчества…

Мои логические рассуждения прервал очнувшийся Данте.

– Какая мерзкая гора мяса! – проскрежетал пиит, потирая ушибленное плечо. – И главное всё бестолку!

– Я так не думаю. – и я рассказал своему рассерженному спутнику о своей догадке.

– Ну что же, – с некоторым сомнением проговорил Данте. – Как дежурная версия подойдёт. Но полностью озвучивать её не будем. Пусть Савонарола думает, что времени у него ещё много.

Я согласился с ним, что узнать о скором конце Райской жизни, никому бы не хотелось, тем более человеку, который, ради этого, послал нас в Ад.

Глава 7

Савонарола молча выслушал доклад Данте. Прогноз своего будущего в интерпретации Кампонаре, удивил его, а обвинение в святокупечестве позабавило. Всю свою жизнь он боролся за чистоту нравов, аскетизм и служение богу. После его пламенных проповедей, люди несли в костёр предметы роскоши, жгли все, что отвлекало глаза и мысли от проникновенной молитвы в тишине храма. Он был неугоден дому Медичи, разоблачал алчных сибаритов, одетых в кардинальские сутаны, своим двуличием и распутством позорящих церковь. Он никогда не имел меркантильных интересов и призывал других довольствоваться малым. И как неблагодарно, в конце-концов, ответила ему почитавшая его, как святого, паства, отправив его на костёр! Савонаролу передёрнуло. Как страшно быть гонимым толпой! Как постыдно быть изгоем! Хватит! Он давно решил, что больше никому ничего не должен. Теперь единственная его цель – власть!

– Так он не сказал сроки? – спросил он у Данте.

– Только те цифры, которые можно трактовать по разному. – ответил тот с более-менее искренним выражением лица.

– Ладно, оставим Кампонаре его загадки. Возникло более неотложное дело. – Савонарола с печальным выражением на лице посмотрел на создателя Божественной комедии. – Ваш друг, Вергилий, кажется, сошёл с ума. Сегодня с утра он залез на тумбу возле лестницы в Сады Ангелов и начал декламировать свои сочинения, которые больше походили на памфлеты. Собралось много народа. Ваш друг вошёл в раж и уже в прозе начал обвинять чиновников администрации в преступной, с его точки зрения, подмене церковных догматов и захвате власти… Как вам такое?..

– Не может быть! Публий всегда был не от мира сего! – воскликнул Данте, поражённый этой новостью.

– Ещё как может! После обвинений и проклятий, он повёл народ на акцию протеста к папскому дворцу, где толпа сломала две пальмы и опрокинула вазу с цветами.

– Я поражён! – развёл руками Данте.

Савонарола, распалившись праведным гневом, продолжал:

– Они продолжали бесноваться, пока из дворца не появилась стража во главе с начальником охраны преподобным Урфино Берголезе. Только тогда, бунтовщики, узнав главу иезуитов, в страхе отступили. Стража преследовала восставших до райских пещер, где они укрылись в тоннелях и на предложения о прекращении бунта и выдаче властям Вергилия отвечали оскорблениями и градом камней. Так что, идите и приведите его ко мне. Мой секретарь Серджио поможет вам вести переговоры.

Мы переглянулись и по молчаливому взгляду Алигьери я понял, что задание это совсем не вызывает в нём энтузиазма. Он развернулся и, не говоря ни слова, покинул кабинет Савонаролы. Я последовал следом за ним, Серджио за нами. Мы прошли дорожками Ангельского Сада, где вспугнули несколько ланей, которые вяло жевали цветы магнолий. Свернув у древнего дерева, в тени которого Ева открыла глаза Адаму, Данте углубился в густой кустарник и пошёл по узкой дорожке, к пещерам. По пути мы спугнули пастушка с пастушкой и они робея, исчезли в зарослях райских кущей.

– Ишь какие прыткие! – Как ёжики. – Данте скрипуче рассмеялся.

– Они, вроде, из другой оперы. – выразил я своё сомнение в легитимности этих персонажей на фоне райских кулис.

– Да, они здесь так, для антуража…

Ещё немного и кустарник кончился так же внезапно, как и начался и нашим взорам открылись проходы к пещерам, проложенные в скалах. Из стражников, преследовавших беглецов, остались только двое громил, которые маясь от безделья, сидели прислонившись к раскидистому дереву, напротив одного из входов в пещеры. Они оживились увидев Данте. Старший, сделав несколько шагов, подошёл к нам и спросил у Данте:

– Если вы ищете своего друга, он там. – стражник махнул рукой в сторону пещер и добавил. – Их человек пятьдесят, а может больше. Вы пойдёте?

Данте энергично кивнул, листья лаврушки на его голове зашелестели, он нагнул голову и нырнул в дыру пещеры. Пройдя вслед за ним, я увидел большое пространство, с причудливо раскинувшимся надо мной, искрящимся от бликов, потолком, который плавно перетекал в могучие столбы, растущие из озера. Мы проследовали за линией берега и попали в следующее подземелье, ещё более причудливое из-за нескольких водоёмов наполненных светящейся перламутровой жидкостью, освещавшей всё вокруг удивительным неоновым светом. В этой пещере мы увидели много подземных ходов в другие гроты и полости. Одни из них были совсем тёмными, а другие освещались слабым сумрачным светом. Мы заглянули в один из таких тоннелей и прежде чем наши глаза привыкли к полумраку, услышали окрик.

– Стойте, больше ни шагу! У нас камни!

Мы остановились. Серджио встал за моей спиной и посмотрел на Данте. Тот помолчал, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу, затем подал голос:

– Публий – это я, Алигьери.

Опять воцарилась тишина и потом раздался голос Вергилия.

– Что тебе надо?

Серая масса за спиной поэта заколыхалась, заволновалась бормоча неясные звуки, похожие на ропот обиженной черни.

– Я пришёл помочь тебе. – сказал Данте. Получилось как-то фальшиво, но это уже не имело никакого значения. По тону, сквозившему в голосе Вергилия, было понятно, что тот больше никому не верит. Он вышел вперёд, встал перед нами в своих белых одеждах.

– Не надо врать, мой бывший попутчик. Я слышу в твоём голосе чужие слова. Ты когда-то бывший мне другом, сейчас, на стороне моих врагов, которые хотят превратить этот благословенный мир в рассадник грехов. Это прискорбно! – голос Вергилия дрогнул, от захлестнувшей обиды, он шумно и судорожно вздохнул и, находясь в крайней степени волнения, стал бросать обвинения в лицо Данте.

– Я удивлён и подавлен. Ты, неистовый искатель правды, не побоялся спуститься в самое пекло и пройти все круги Ада. Ты не убоялся ни Цербера, ни Минотавра! Не утаив ни слова, ты поведал миру о том, что увидел… Где же ты потерял себя? В каких коридорах власти оставил ты свою совесть и благоразумие. С кем ты, Данте? С этой кучкой преступивших божий закон отщепенцев? Очнись!

Данте, с грустью, смотрел на Вергилия и я видел, как скатилась непрошеная слеза по его сухой тощей щеке. Я уже подумал, что Алигьери устыдился предъявленных ему обвинений, но, как показали дальнейшие события, последовавшие после нашего визита в пещеры, всё было не так однозначно. Он молчал и слушал и, когда запас обвинений закончился, также молча развернулся и покинул тоннель.

Они расстались, как мне показалось, совсем чужими людьми. Мы вышли из пещер в тягостном молчании и, по пути ко дворцу, Данте сказал, чтобы я отправлялся в Лимб. Сам же, проводив меня взглядом, вместе с Серджио побрёл в Небесную канцелярию.

В своей келье, не застав деда Михаила, я отправился на террасу, где надеялся встретить, кого-нибудь из знакомых. Ещё издали я заметил затянутую в чёрный камзол фигуру Мигеля Сервантеса. Белое жабо обрамляло его худое нервное лицо с острым, крючковатым носом и пронзительным взглядом чёрных глаз. Сервантес был не один. По правую руку от него сидел человек, фотографии которого я видел с детства. Это был Лев Николаевич Толстой, он же «Зеркало русской революции», как назвал его В. И. Ленин. За свои возмутительные высказывания насчёт догматов церкви, да и за свой необузданный и вредный нрав, он был отлучён он православной церкви и прозябал в Первом круге, как вольнодумец и провокатор священных догматов. Я подошёл несколько робея, но Сервантес тут же узнал меня и пригласил к общению.

– Вот вы недавно с Земли.. – сказал Мигель. – Расскажите нам со Львом, как живут там люди, о чём думают, что пишут?

– Со своей стороны, я тоже хотел бы узнать, что случилось с Россией. – присоединился к заявке русский классик. – Там что-то намечалось, но я, как вы знаете, не успел узнать, что произошло дальше…

– С удовольствием отвечу на все ваши вопросы. – бодрым голосом начинающего гида произнёс я глядя на классика преданными глазами и соображая с чего начать. – События, о которых вы упомянули, закончились, как любая другая революция – всё разрушили… – видя, как взметнулись кустистые брови Толстого, поспешил добавить. – Потом, те кто разрушал, начали создавать тоже самое, только под другими лозунгами. Не сразу всё получалось: народ чесал затылки, но упрямо шёл вперёд, к светлому будущему: к обещанному коммунизму, который должен был случиться на 63 году строительства, но когда поняли, что светлого будущего не случится, решили перестроиться и в новом качестве идти к другой цели, которая звучала, как «новое мышление» – понятие размытое и загадочное, не совсем понятное даже автору. В конце-концов эксперименты над страной не принесли успеха и империя приказала долго жить. Потом, не опохмелившись, другой деятель, который пришёл на смену экспериментатору, подписал вольную землям, которые веками копились и отвоёвывались предками, и страна распалась. Ушла Украина, прихватив с собой Крым, ушли киргизы, таджики, казахи, белорусы,… армяне и те ушли.

Я увидел, как затряслась косматая голова Льва и он, больше не в силах слушать такое, в тоске прорычал:

– Эх вы, такую страну просрали! Я «Святую Анну» получил за оборону Севастополя! Я усмирял Кавказ! И где теперь Крым? Где Прибалтика, где Финляндия, Грузия? – наехал на меня классик мировой литературы. Борода его вздыбилась, глаза скрылись под сдвинутыми бровями, – он был очень расстроен.

– Крым мы вернули, – я попытался хоть как-то оправдаться и успокоить его, но нарвался на презрительный взгляд человека, привыкшего мыслить большими категориями. Классик, вылив на меня запас желчи, копившейся в нём много лет, успокоился и продолжил допрос.

– Ну ладно, мне там не жить. А как мои Книги? Читают?

– Читают, правда «Войну и Мир» одолевают далеко не все.

– Это ещё почему? – Толстой искренне был удивлён.

– У нас плохо знают французский язык. – признался я. – Даже в высшем обществе.

Толстой погрузился в размышления, теряясь в догадках о том, что за «Высшее общество, где не знают французского».