Буркачан. Дилогия «Порог греха». Часть 2

– А гаишников не боишься? Как-никак после этого, – Филипп щёлкнул по горлу.

– Королевскую рать они сами боятся! – улыбнулся Алесь.

Он вручил Филиппу клочок бумаги с домашним адресом и телефоном. Уже оседлав мотоцикл, спросил:

– А всё-таки, зачем тебя навещал губернатор?

– Догадаться не трудно: скоро выборы, прошёл слух, что я собираюсь выдвигать свою персону в кандидаты. Он заопасался.

– Верится с трудом!

– Ничего удивительного! – обиделся Жмыхов. – За мной – немалая сила! Как говорят американцы, президентом страны можно избрать и дохлую крысу, были бы деньжата. Только на кой чёрт мне это нужно? Для куражу только!

– Правильно, друг. Ну, до встречи!

Алесь запустил мотор.

В Лесогорской области началась кампания по выдвижению кандидатов в депутаты областной думы. Салипод собрал совещание глав районных администраций, правоохранительных органов и средств массовой информации. Всем раздали заранее согласованные с губернатором списки людей, которых необходимо выдвигать. Салипод выступил с речью, в которой напрямую выражалось его желание видеть во властных структурах товарищей, полностью поддерживающих деятельность областной администрации. Прозвучали и хорошо затуманенные, но понятные угрозы непослушным.

По северным районам баллотировался один из лучших друзей Салипода – Гарик Бахчинян, главный врач курорта Кислые ключи. За его безопасность в намеченной первой встрече в селе Осикта Заурбеков назначил Штефлова. Алесь принял это с неподдельной радостью: появилась возможность повидаться со Степаном Гекчановым, которого он не видел с тех пор, как их разделили в плену у афганских моджахедов.

Для полёта в Осикту Салипод дал свой служебный вертолёт. Его загрузили ящиками с водкой. Бахчиняна сопровождали два личных охранника-амбала с внешностью аборигенов кавказских гор. Это тоже порадовало Алеся: меньше заботы о безопасности кандидата.

На аэродроме Осикты Алеся встретил Степан. Они обнялись и долго стояли не разнимая рук. Договорились встретиться в доме Степана после собрания. Бахчинян принадулся: почему это глава местной администрации бросается навстречу охраннику, а не ему, будущему законодателю области?

– Он мой брат. И мы давно не виделись, – обрезал Степан.

– Брат – это святое, – согласился Бахчинян.

Накануне прилёта гостей по местному радио передали информацию о предстоящем собрании в клубе села. Всем участникам обещали хорошие подарки. Селяне догадывались какие и повалили в клуб. Зрительный зал оказался забитым до отказа. Те, кому не досталось мест, стояли в проходах между рядами, расположились на полу перед сценой. Охрану здания снаружи и внутри несли сотрудники милиции, собранные со всех посёлков района. Они знали: лучшего друга Салипода надобно беречь от разных неприятностей не хуже самого губернатора. Случись что – потеряешь не только должность. Амбалы Бахчиняна заняли посты за кулисами сцены. Алесь встал у входной двери в зрительный зал, справа от сцены.

Степан Гекчанов представил гостя, не отрывая глаз, прочитал листовку с его хорошо отредактированной биографией с такими фактами из патриотической жизни, что впору баллотироваться и в президенты! Люди слушали, позёвывая, нетерпеливо ожидая конца собрания, ибо за ним и следовало самое приятное.

Заранее подготовленные участники задали Бахчиняну несколько острых вопросов на тему экономической, политической и культурной жизни. Бахчинян отвечал чётко, слаженно, иногда задумываясь, чтобы произвести впечатление человека знающего и мыслящего. На таких фарсах Алесю приходилось присутствовать многократно, и он заскучал от привычной агитационной трескотни.

Вдруг дверь в зрительный зал приоткрылась, и вошла стройная юная девушка в голубом спортивном костюме. Сидящие на первом ряду молодые парни вскочили, как по команде, наперебой предлагая ей своё место. Она села на самый крайний стул, а счастливый (явно воздыхатель!) опустился на пол возле её ног.

Девушка бросила пристальный взгляд в сторону Алеся. И он, словно почувствовав это, стал смотреть на неё, уже ничего не видя и не слыша вокруг.

Корона густых чёрных волос, заплетённых в косу, венчала её головку. Облик был таким, что навёртывались на определение только слова ласковые, в уменьшительном значении: фигурка, ножки, плечики, грудка, ушки, носик, губки, подбородочек, лобик. Расстояние не позволяло рассмотреть её глаза. Тонкие, точно нарисованные тушью, бровки крылато взлетали от переносицы к вискам. И к этому разлёту, подрагивая, точно бабочки крылышками, прилегали длинные чёрные ресницы. Красота девушки была природной, не требующей ухищрений, позволяющих облапошивать вожделенные очи мужиков.

Она заигрывала взглядами: «Облизывайся, облизывайся, старый котяра. Тебе ничего другого и не остаётся!»

– Какие будут предложения?

Сидящие в зале зашептались, запереглядывались друг с другом. По советскому времени помнили: где-нибудь в глубине рядов поднимался человек, обычно передовой охотник-промысловик или оленевод, и, упершись неотрывно глазами в бумажку, написанную и подсунутую ему организаторами собрания, прочитывал «свои соображения» и предлагал заранее определённую и одобренную партийными органами кандидатуру.

– А я предлагаю нашего главу Гекчанова Степана Васильевича.

Ожидания не обманули участников собрания. Но человек, выкрикнувший это, даже не поднялся с места. Может быть, знал, что в таких случаях надобно обязательно выдвигать ещё кого-то для конкуренции, а может быть, его подговорили.

В зале не было ни одного промыслового охотника или оленевода, которые, после крушения великой советской страны, на первоначальной стадии криминального капитализма не поступались бы не только законами нового государства, но и тайги. Всё определялось исторической фразой новоиспечённого президента: хапайте столько свободы, сколько можете проглотить! Хапать и глотать оборотистые люди продолжали и по сей день. Бахчинян – пришлый, помаячит на этом вечере и смоется. И никогда сюда больше не заглянет. Степан, конечно, свой человек, правдолюбец, строжец. Но из его честности кухлянку не сошьешь. Он и в нынешней-то должности укороты даёт, а как в думе определится? Что тогда?

Все единодушно проголосовали за Бахчиняна, видимо, даже и тот человек, который ратовал за Гекчанова.

После собрания Бахчиняна быстрёхонько усадили в машину и умчали в гостиницу. Толпа шумела и теснилась за подарками, которые раздавали в фойе клуба. Каждый получал бутылку водки, кусок колбасы, пачку чая и пятнадцать тысяч рублей – не разгуляешься, но народ, живущий впроголодь, был рад любой копейке.

Алесь, довольный тем, что избавился от необходимости охранять Бахчиняна, отправился со Степаном к нему домой.

Степан жил бобылём в небольшом деревянном доме из двух комнат и кухонки. Дом он построил собственными руками, демобилизовавшись из армии после возвращения из плена. Женился на любимой девушке, которую знал с детства и которая терпеливо ждала его все годы воинской службы и иноземного рабства. Семейное счастье было недолгим: двоюродный брат со своей с Степановой жёнами поехал поздней весной на грузовой машине навестить дальних родственников. Дорога пролегала по речному зимнику. Лёд уже подтаивал. Машина раскатилась в наледи, перевернулась вверх колёсами и попала в зажор. Все погибли. Жена Степана была на сносях. Новой семьей он обзаводиться не захотел, взял на воспитание дочь погибшего брата.

Так, ведая друг другу истории своих жизней в последние годы, друзья перешли на разговор на излюбленную обоими политическую тему. На ней оттачивал социальные зубы едва ли не каждый россиянин: всем хотелось понять, почему так легко и быстро развалилось, казалось бы, несокрушимое здание социализма? почему безропотно сложила оружие восемнадцатимиллионная армия коммунистов? почему кучка национальных предателей захватила власть? почему страну превратили в скотный двор? и какая даль открывается перед взором вновь обездоленного, униженного и дичающего от беспросветной нужды народа?

– А давай-ка, Стёпушка, обратимся к старушке-истории. Как говорили древние: история магистра ест.

– Что за магистра?

– Ну, учитель жизни, что ли.

– Ты своими латинизмами меня по мозгам не шлёпай, – Степан допил водку из стакана, – излагай ясно и коротко.

– Извольте, товарищ Сокол. По долготе не знаю, как получится, но скажу вразумительно. Первая перестройка советского общества предпринималась во второй половине пятидесятых – начале шестидесятых годов. Пытались избавиться от сталинского казарменного социализма, то есть административно-командной системы или бюрократического централизма. Избавились?

Степан помотал головой и показал фигу.

– Правильно. Встали на платформу волевых решений на всех уровнях социального управления, начиная от генсека Хрущёва и кончая каким-нибудь задрипанным секретаришкой райкома в тьмутаракани.

– Вроде бывшего нашего, – уточнил Степан.

– Ну, допустим. Хотя он уж и не такой плохой мужик.

– Мне, друг мой, лучше знать. Гони лошадей дальше!

– Опоры на науку не было. Все решения стояли на позиции утопии. Это разрушало экономику, особенно сельскую. От идеологии сталинизма приплыли к волюнтаристской идеологии «хрущевизма». Согласен?

Степан качнул головой и показал две фиги.

– Дорогой Никита Сергеевич Хрущёв начал тихой сапой восстанавливать культ личности на убийственной критике культа Сталина. Жестоко за это поплатился, и социалистический корабль плавно, без крови и потрясений – спасибо Никите Сергеевичу! – приплыл к культу Брежнева. Помнишь, что вытворялось при нём?

– Смутно, – сказал Степан, – если ты такой умный, то напомни.

– Я не умный, товарищ Сокол, а начитанный и здравомыслящий.

– Ты вроде как обиделся, – Степан простодушно прищурился, – ты что, друг?

– Не мешай, – отмахнулся Алесь, – собьёшь с панталыку.

Степан поднял ладони на уровне груди, задёргал ими, как бы отмахиваясь от Алеся.