Захват

– Вроде бы цего-то виднеется, – изрек носовой: – Дерево, как будто. Земля? – Всматриваясь в заморосившую с какого-то времени белёсую мгу плаватель, восстав приумолк. – Цё етто? Пропавши? А, нет, – кажется. Доподлинно: твердь, брег, – удостоверился кормчий, повелев приставать – и, через десяток гребков суднышко вонзилось в песок.

Низодол берега казался безлюдным, саженях в сорока, еле различимый в туманище, проглядывал дом; оттуда, с плосковерхой горушки двигалась неверная тень. Лошадь? лось? Нечто, продолжая спускаться уходило в кусты.

– Геи на берегу по куста-ам! – проголосовал носовой, собственник торгового судна, Кошкин в направлении призрака, приставя к губам сложенную лодочкой длань.

Сшествие, как будто замедлилось; из ближних ракит, в горочку шарахнулся птах – листвие, качнувшись под крыльями стряхнуло капель.

Тень-призрак, видимо – хозяин избы; местный своеземец, чухна? – предположили в лодье. – «Хы-вя-хя пайва, пои-га!» – взлетело с воды, и затем, то же – на другом языке, ясном для заморских пловцов: «Парень!.. Доброй день, мужицёк!»

Тишь; только что принявший, как будто человеческий вид призрак в одночасье пропал; «Де ты задевался, мужик?! – вскрикнул, проявив нетерпение другой мореход: – Ну-кка покажись!»

– Це-ло-ве-ек!.. Менниша! – с повтором по-свейски возопил носовой – и, единовременно с выкриком из гущи ракит на берег, к воде изошел впрямь-таки, похоже на то ведавший свеянскую молвь некто иноземный людин; первое, что взвидел старшой: на выходце была безрукавка – именно в таких, с меховою выпушкой в торгу на Стекольне, за морем, и также на Готланде, припомнил Степан позапрошлогоднее плаванье шустрят маклаки, перепродавая товар; голову, отметил пловец красил дыроватый колпак. «Пригородный кто-то, из местных; юноша годочков четырнадцати… старше, ну да. В общем-то, приятный парнёк», – думалось, когда рассмотрел отрочье лицо изблизи.

Не дошед сколько-то шагов до крутца, берегового обрыва с плетевом подмытых водою, оголенных корней малец, обернувшись ко взгорью продолжительно свистнул и, чуть-чуть обвалив скрытый на долонь, полторы свисшею дерниной откос вежливо отвесил поклон.

«Русич», – произнес в пустоту ближний от Степана гребец.

– Думаешь? – откликнулся кормчий: – Сем-ка мы сие испроверим… Далеце ли, приятель до Канцив? – молвил для ушей паренька.

– Близко, говорят корабельщики: без мили полмили, – прозвучало с крутца на знаемом главою артельных, Кошкиным с младенческих лет, вызвавшем слезу языке. – Кто буите?

– Не ведаю, брат. Кем бы то ни стали позднее, волею Исуса Христа – взвидится, коли доживем. Днесь, – проговорил носовой: – плаватели, новогородци. Правимо к себе, от Стекольна. Цё яно такое за твердь? А? Як: Хрестовой? – «Ну», – произвелось на уме. – Остров, – повернувшись к артели объявил судовщик: – Стало, бисюкарню объехали в туман, невзначай – Ваганово, таможенной двор.

– Мытницу? Ах, даже и так?! – вскликнул, услыхав сообщение один из гребцов: – Лизеймейстера, выходит надули – сборщика таможенных пошлин! Так бы то платили ваганное, за взвес да проход. Ну и молодчи, ай да мы. Стоит записать происшествие – на то и дневник. Де она, тетрадка?.. Нашлась. Графья недалече, цела; к счастью не сломалася; но.

– Я т-тебе, писатель! Нет, нет. Стой, Васька, укроти нетерпение, – промолвил старшой, мельком поглядев на гребца: – Эк-кой у тебе, доморощенного писаря зуд, висельник бумагу марать!.. Думаешь сойдет, пронесло? Да и неплатеж невелик. Вящшие врата впереди – охтинская гавань. Забыл? Ну-ко убирай писанину, – молвил с оборотом к юнцу:

– Таможенники есть на заставе? Мытари, по-нашему-от, – вскользь приговорил судовщик; – рекомые по-вашему, в Канцях: бисюкари. – «Есть. Четверо, – услышал Степан: – Главной лицент, пошлинник по-вашему – Криг… у коего, – ввернул собеседник, – на выданье красавица дочь. Ежели вечор не утек… Тут? на острову? Никого. Церковка, без пенья – и всё; можно бы сказать, пустота. Беспошлинно проехали, кормщик. Не придут, вылезай. Мытари на том берегу».

– Да? Уговорил, коли так, пёс тебя куси, подстрекателя, – итожил купец. – Ну-ко выбирайся, матрозия! Живее, сарынь, – в сторону: – Вставай-подымайсь, трудники, рабоцей народ. – С тем, начал разуваться Степан, следуя примеру писца; вото-ко и берег, низок.

Люди подступили к бортам. «Навались, навались, товарищи!» – прикрикнул старшой. Стронулось; пошло помаленьку. Тяжкий в мелководье, карбас на четверть должины, как не более, отметил подросток вытянули, скопом на сушу. Сколько-то людей, привязав судно к дереву, один – босиком вышли обозреть бережок.

«Дома! – вещевал, про себя крепкий, с небольшой бородою клинышком карбасный гребец, названный начальником Ваською: – Ого чудеса! Прямо-таки сон наяву! Скрывшийся под сумрачным пологом Крестовский рукав чуется, незримый с крутца, разве что по слабому плеску бьющей под корягу волны – видимость настолько ухудшилась, что кошкин корап кажется сдалеча кустом. Ровно бы Поддонное царство, не хватает узреть канувшего к рыбам Садка, гостя новгородских былин!.. Тут, на нежилом острову древнего купца-гусляра, как бы, представляет собою главный корабельщик Степан, столь же именитый пловец. Что это, однако на взлобочке, повыше ракит: терем? Не похоже. Овин? Вряд ли; на морском берегу? Что-то не видали сушил да молотильных токов, ставимых вдали от поселков и страдомых полей». Малость отойдя от своих остробородый вгляделся: «Вроде бы… Постой-ка, постой! Отрок поминал о святилище, откуда пошло, может быть название суши – даром, что уже без креста и с прохудившейся кровлею, – подумал босяк, – зримое вдали, за ракитами – старинная церковка, молитвенный дом…» «Де же ты живешь, мужицёк?» – проговорили позадь.

Вслушиваясь больше в себя, нежели в ответную речь Кошкин, разминая ходьбой несколько затекшие члены, потерев кулаком ноющий хребет, приумолк; «Старый – потому и болит», – произвелось на уме. – Около градка? у Невы? Ась? – переспросил судовщик.

– Но-о. Далее, у Нарвского тракту; подле, – отозвался юнец: – По-за Голодушею-от, коло подгородных кружал; наискось, напротив – таможенничей, в коего дочь, Фликкою зовут, – прицепил, выговорив, Красной Кабак. «Н-ну!.. Крог, трактория! Оттоль занесло? Чуть ли не на Выборгской тракт… к важне, – уловил мужичок молвь остробородого, Васьки. – Чо же ты в молельне забыл?»

– Ври, отрок! Ой ли то? Не верю, обман; скажет, – возразил бородач, слыша ничево паренька. – Не страхотно, отшельник? Един? Али-то с личентовой дочкою?

– Сам-друг, – паренек; – двое, с прошлогоднего вечера. Тебе-то чего? Вовсе не страшусь. Попривык. Боязно бывает когда, часом, разлетится туман.

– С девкою-таки?! Отвечай. Звать? имянем?

– Попович… Юрейко званием; приемной попа Спас-Преображения сын; некогда отец Онкудимище служил на Песку.

– А-аа… Тот.

– С товарищем. А ты говоришь… Девку для чего-то приплел. Надо же такое навыдумать, – примолвил юнец. – Ну тебя.

– И то, Василек; делом говорится, отстань. Цё ты на милашку насел; неце, – подступив к собеседникам вмешался купец. – Ён для обнимания с девками ешшо младоват. Рыбные ловци? Угадал? Сем-ка мы с тобой поторгуем, – подмигнув пареньку, молвил корабельщик: – ага: рыбы, на ушицу неси. От тебе, Юрейко алтын… Талер? Живоглот! Ай да ну: мастер загребать!.. Полуцяй. От те талер. С пошлинных, – изрек мореплаватель, достав серебро. – Думаю лицент подождет. Боек торговать, милухна. То-то, гляжу в Нове-городе о нынешней год рыбные ряды оскудевши – выловили невских сигов! – мал привоз. Уловисты немецкие тони?

Сунув за щёку талер, паробок собрался идти.

– Стой, погодь. Отроче!.. – Гребец помолчал, искоса взирая на Кошкина. «Спросить, не спросить? Можно бы – а только зачем? Никогда никуда не возвращайся… на Неву. Для чего? Лишнее – расспросы; а то ж. Спросим», – заключил мореходец – и, поколебавшись чуть-чуть, в мыслях о родной стороне выговорил, местному: – Ты… Есть еще… стоит ли у вас, подле Голодуши изба?

– Но-о; жнам, штоит. Да и не одна и не две, – более десятка… с пяток, – высмеял невежество малый, порываясь бежать.

– С соколом, – хватая рукав треснувшей у локтя рубахи уточнил мореход; – сокол над крылечком, резной.

– Так бы то и рек. Отпушти. Кто ее, такую не знат, паркину ижбу, на Ключах – лутшая на весь околоток. Выштроил, собе – и живет; жнаемо. Тебе-то – зачем?

Вырвавшись, Юрейко ушел, унося чудом заполученный талер, и через недолгое время появился опять. С рыбою.

Пока, в стороне чистили, подумал Степан чуть ли не бесплатных сижков прочие надрали берёсты; запылал костерок. Часть кошкинцев направились к судну загодя отыскивать ложки: – остро почувствовался голод.

Не скоро доберутся до Новгороду!.. Право же, так. – Набольший дружины вздохнул. – «Эх бы то успеть на причал в есень, до Филиппова заговенья, перед постом, – вскользь проговорилось в мозгу: – прежде, чем на плесах, под городом появится лед. С выездом слегка задержалися. И то хорошо – в непогодь, при полном безветрии достигли Невы». Далее, отправятся к Нотбургу – еще переход: семь, с малостью какой-нибудь, миль. Верст семьдесят. За Ладогой – Волхов: крепость, перед нею пороги… Доставай кошелек… Лотсены, порою неопытные могут шутя-походя на мель посадить. Видели на устье таких деятелей множество раз!.. «Двожды», – проворчал корабельщик, подгребая к огню россыпи чадящих суков. – А и в Запорожье полно всяческого рода препон. А бури, а подводные скалы, на море? А шайки воров? Дело ли, при этом – загадывать какой-нибудь срок? Двоижды и троижды – нет. Где она, кончина пути? В будущем. Отчальный денек, выход в плавание все еще зрим, помнится, – подумалось гостю, – а конца не видать.

Как двор? Как чадушки, особенно – Лещ? баловень! Как лавки, в рядах? Двор, в общем-то, довольно богат: светлицы, погреба, солодовня. В подвале у Бориса и Глеба огнепасимое добро. Из веку в век в храме творят память по убиенным при защите отчизны от врага землякам; в синодике церкви писано: покои, Господь павших на войне во Ыжере от рук свийских нимец княжих воевод и ново-городицких и также иных иже с ними воинов незнатного роду, в том числе – ыжорских собратий. – «Бились, – промелькнуло у Кошкина, – по слухам как раз где-то в понизовьях Невы. Может, на Крестовском[39 - Скажем от себя: промелькнувшее в сознании гостя можно бы назвать отголоском битвы новгородского князя Александра Ярославича (Невского) с воинством ярла Биргера при устье Ижоры, левого притока Невы (15.7.1240 г); плаватель, как видим ошибся.]; в лесу?» – Бранники былых поколений виделись очам корабельщика при блеске мечей, рослыми – повыше, чем люд в торжищах, его современники, у каждого вис около плеча мушкетон.

Ах родина, отеческий дом!.. Стоит из него отлучиться – на душе непокой. Главная тревога: семья, недоросли; что же еще? Старшему из деток, Лещу за море давненько пора, – с нежностью подумал Степан, чуть пошевелив костерок. – Хват-парень!.. Да и Тимофей не простец; Ерш. Схож в чем-то на сего рыбачка. Станется, что он поплывет. Но, да поживем – поглядим.

40

Сумерки перетекли в ночь, а едва свет рыбачок островитянин, с товарищем зашли попрощаться. Вовремя: старшой корабельщик, выяснилось только что встал.

– Трогаемся… Тоже? домой? – вымолвил вполголоса плаватель, призвав к тишине: – Пусть ессё цютоцек поспят, – бросил, озирая артель.

– Будь здрав. Привет Нову-городу, – глаголал Юрейко. – Много там, чать наших! Было, изоброчат кого-нибудь не в меру – сойдут. Верно говорю, не наврал. Даже и с Корелии бегають, не только с Невы.

– Да? вот как? Е-асть; водятся, – прервав позевоту, подтвердил судовщик. – Цё же то ни быть таковым. Русь-мамка всех переварит – не подавится, откуль ни придут. А уйдут, скатертью дорога, не жаль. Всем хватит едева – и нашим, и вашим. – В сонных незадолго до этого, глазах корабельщика явилось лукавство: – Мыслится собе ускакать? – Мельком поглядев на приткнувшегося обочь товарища, издавшего храп кормщик, возвращаясь к беседе выговорил: – Так? Угадал?

– Не-а, – произнес паренек.

– То-то же, – купец: – Не спеши. Как бы ни пришлось в русаках, выбежавши локти кусать; истинно, – добавил, стрельнув оком на другого гребца – остробородого, прозванием Васька: остробородый, дергаясь во сне застонал. – В цём-то утеснят, претерпи. Бьют везде… В кажном господарстве по-разному. А ты и не знал? Видели таких, кто, сбежав ходит по сей день промеж двор. Бедники!.. А тут у тебя, в свеинах имеется дом, – проронил в сторону подростка пловец, – промысел, какой ни какой. Мало ли?

Попович кивнул: – Стерпится. Вдобавок – друзья: Крик, Шершень… Четверо.

– А там – никого. Истинно, приятель; сиди. Но, да и, бывает с друзьями, не имея серебряных, рублей – пропадешь.

Кто-то из моих соколков думает: богатство не скарб, нажитый горбом, не казна в скарбнице, а некая цель, внутренняя, знать бы какая, вроде путеводной звезды, – пробормотал корабельщик, вскидывая взор на гребцов: – Нечего блажить, потрудись. Лутсего не будет, зятек… бегатель, – ввернул мореходец и, легонько вздохнув, больше для себя, произнес: – Главное: утек, али нет из дому – здоровье души.

– Но, – изговорил собеседник, попытавшись на миг в слышанном хоть что-то понять.

«Умница; схватил на лету, даром что с лица простоват!.. В точности как Ерш, Тимофеюшко, – подумал Степан; мга, виделось, частично растаяв отступала к воде. – Надо бы его возбудити», – промелькнуло в мозгу плавателя, как перевел взгляд с призрака лодьи на артель. – Остробородый, выговорив что-то задвигался, протяжно взмычал; видывавший всякие виды, порыжелый треух спящего, покинув главу переместился к ногам. Снова полегла тишина.

Вскоре навестивший артель юнец островитянин откланялся – покликав дружка, посвистом ушел восвояси. Кошкин, отойдя от товарищей возжег костерок.