Захват

Захват
Юрий Георгиевич Гнездиловых

Книга предназначена тем, кто любит свою родину, какая она ни есть, и кому гражданам не важно какой национальности, живущим у нас, либо за пределом страны мил великорусский язык.

Роман охватывает время, когда королевство Швеция без малого век граничило с Великою Русью – межгосударственный рубеж проходил, подле новгородских земель по рекам Луга и Лавуя.

В основе произведения документальный материал. Действия и страсти бушуют как на территории Швеции (деревня Калинка – от нее получил название Калинкинский мост нынешнего С.-Петербурга, штад Нюен, городок у Невы, шведская столица Стокгольм), так и в сопредельной стране (Новгород Великий, Москва). До половины персонажей романа – тени исторических лиц.

Нашествие поляков на Русь в так называемое смутное время оставило в художественной литературе отечества существенный след. Этого не скажешь о “помощи”, оказанной русским шведами в начальный момент польской интервенции, в итоге которой государство лишилось некоторой части земель. Произведение “Захват”, синтетическое в некоем роде, восполняет пробел. В нём правда и писательский вымысел сомкнулись в одно.

Материал познавателен и, с тем наряду интрига от главы ко главе развивается весьма динамично. Преследуя конечную цель расширить кругозор любознательных подачей того, что кроется в седой старине, автор (в лексиконе ХVII века: “работник”) наделил персонажей мыслями, в которых живут признаки текущего дня. Произведение, к тому ж развлечет множеством забавного свойства, чисто игровых положений. Питерцам откроется вид местности, в которой возник город на Неве Петербург (форзац: шведский план устьев, 1643 года). Кто"нибудь, листая страницы, вольно и невольно задумается, кто"то всплакнет. Каждый, кто привык заниматься чтением получит своё.

Юрий Гнездиловых

Захват. История отечества: Северо-Запад, XVII век

© Гнездилов Ю. Г., 2010

© Пантюхина Е. С., 2010

* * *

Часть первая

1

Всё-таки не Красные Горы, но и здесь хорошо; нравится на устьях Невы. Граждане иной разговор. По-своему красиво, ну да. Видь по сердцу, сама по себе. Только вот земли маловато, пахотной, а так благодать. С некоторых мест, как женился, перебравшись к Неве, чуждое сперва необычностью своей окружающее, да и народ любятся все больше и больше. Там сопки, в Красногорье, у доменок, плавильных печей, – вообразил селянин, выйдя за ворота усадьбы на гусиный лужок, – тутотко, у невской губы, около – вода и вода; было-че, подступит по осени, и даже зимой чуть ли не под самый порог. Плавали однажды; а то.

Ёлочка, – увидел помор, влажная от павшей росы, далее тропа, к портомойне. Справа, кое-как различимые в саженном репейнике – подросты осин, слева, на пути – развалившийся, негодный челнок. Вершин, погрузившись в себя, думая, спустился пониже, дабы не свалиться на скользком, в мокредях замедлил шаги. Приостановившись на спуске, обернулся назад.

Что же из того, что ее, воду по таким как теперь, нынече утрам не видать? Позже налюбуемся, днем; да уж; несусветная рань, – думал, оставляя за лодкою придворный лужок. – Выглянет. Явился туман.

Чувствуя, как в легкой сорочке, уходя в зипунок, латанный, по счастью на днях тратится избное тепло, Вершин огляделся окрест. Вон только что покинутый дом, створ полуоткрытых ворот. Больше ничего, пустота. Изгородь еще разглядишь, ближнюю, отметил мужик. Скрылась в непроглядном туманище Калинкина весь.

Волгло припахивает деревом, горой топляка – вытянул его из воды на берег затем, что мешал женству полоскати белье; слабенько повеяло гарью с тлеющих за речкою мхов. Днем этот, тянущийся по временам в сторону жилищ запашок спорит с духотой разнотравья, – шевельнулось в мозгу Вершина, когда ощутил. Эк-к его, по всей Калганице! Уймище, мамаева рать, взявшая на приступ дворы. Тут всё, под городом сливается вкупь, запахи – отдельный пример. Чаща подступает к жилью, воды к огорожам полей, в море, одесную и слева от губы, сплошняком плоские, как блин острова. Только деревенские избы не желают сойтись – видимо, страшатся пожаров; пыхнет на какой-то усадьбе – и пошло, по дворам.

Густенько же!.. Все чаще туман. Дважды заволакивал Мью, петляющую в царстве ольхи да непроходимых болотин одаль, на Первушином острове, потом затопил ближнюю реку, Голодушу. Осень на пороге, считай. Неводная клеть на мысу, черная не так, чтобы очень временно, в стадах облаков, тянущихся вверх по реке, выглядело в сером безмолвии, чуть-чуть отдалилась и как будто плыла, призрачная, – видел мужик, в сторону незримой губы, дедкину деревню, повыше – Речку, на Романовой речке полностью вобрало в туман.

Жениных родителей не было, когда перебрался на море, в тридцатом году. Теща, старикова хозяйка баяла: преставились, в мор. Стало быть, Колзуев, Оким, временно невидимый – тесть; укко, вообще говоря. Укко, по-чудски, по-чухонски, али как там сказать, более правдиво: старик. Теща, соответственно: акка. Ну заволокло старика! Ни взвидети дедулю, ни укнуть. Также, нипочем не докликаться до жениной бабки.

Некогда в заречье, на остров простирался мосток; лавушка, иначе сказать. Рухнула, почти целиком. К противоположному брегу тянутся, едва различимые, в рядок, столбушки. Ягоду имали в низах, клюкву, да иное, морошку. Сеном кое-кто занималися, ходили косить. Там, плахи перехода снесло – пали, от нагонной воды. Часть бывшего настила, под берегом, с пяток саженей пристанкою служат; сгодилось. Рядом, – углядел селянин – лодочка долбленая, венха. – «Людие ижора и водь, знаем по себе, русаку исстари что сводные братья, – подержал на уме, – ладно ли не ведати молвь тутошных жильцов, поречан, тем более в семейном кругу. Тако ж, за Невою – поодаль, в городке немчуры да около, вещает Оким на чуди белоглазой женилися… Откуда прознал?.. Русичи. О немцах – молчит».

Тихо, на реке… Лепота! Всплески над водою, под берегом; еще и еще. Рыбы – хоть руками лови. Глаз радуется! Будто стоишь где-нибудь в родной стороне, одаль от плавильных печей. То, что не видать окружающего мира – пустяк; взвидится ужо, на свету. Лай? Толсто брешет!.. Койра, стариковский кобель. Рядом, на колзуевой Речке. Видимо, проснулся Оким. Что это ни свет ни заря, труженик надумал вставать? Спал бы, во обнимку с Колзуихою, аккой, так нет. Странные дела. Ну и ну… Встал, так встал.

Сызнова над берегом тишь; облаки летают, низком. Всплесков не слыхать. Хорошо! Вслушаешься в это безмолвие – почуется звон; правда что. Как будто поет, скраденная мгою, река.

Сносное, считаем житье. Сыт, любим. Родина, какая ни есть!.. Даром, что немало чужих, свеев – до сумы не дойдет, – проговорилось в мозгу с тем как, прозревая туман мысленно оглядывал край. Терпится. К тому ж городок, где обосновались находники отсель не видать. Одаль от чужих, за Невой-матушкою – та же земля, некогда великая, Русь[1 - В соответствии с мирным договором 1617 года земли, о которых рассказ стали территорией шведов. Швецию тогда называли Свеею, народ говорил: свей, свейский немец; то же, равнозначно: свеянин. Заколотив русским окно в европу, захватчики приневских земель вынудили нас, при Петре I восстановить, выразимся так, справедливость. К выходу в Балтийское море плавали с языческих лет. Пушкин, автор «Медного всадника», увы не имел для справок большинства документов, напечатанных позже. То есть, говоря языком великого поэта: окно за рубежи не впервой, не заново пришлось прорубать.].

Вообразив Койру, стариковского пса Вершин оглядел бережок; выше, за невидимой тропкою к подворью и лугом, низкое в седой полутьме, все еще виднелось жильё. «Низкое – отсюдова-от; кажется приземистым; ну… Взлаяла Варварка? У нас!.. Можно ли равнять с волкодавом, – пронеслось на уме; – ростом не взяла… Да и так. Ласкова, нисколь зверовидности; дворняга дворнягою» – предстала очам домохранительница тощая сука с парою щенят сосунков. Надо бы слегка утеплить к осени ее конуру. Всходцами на днях занималися, уже не скрипят. Славное крылечко! Над ним сокол рукотворный, братеников, не сам прибивал, крылья по аршину, вразлет. Эх, Варварка: выбрехнула так, что ее с берега почти не слыхать; как бы, отработала корм. А, нет, – исправилась: погромче брешок… Вновь Койра, или где-то еще, выше стариковской избы.

Ну лаище! На весь околоток. Брешут как на стаю волков, невидимых все чаще и вяще. Старостин кобель…

Понеслось! Там, переметнется на Лигу, к Стрельне – и пошло, и пошло вдаль по лукоморью на запад, в сторону Копорской губы. Кончится, исшедчи на нет подле развалившихся доменок, плавильных печей;

Вряд ли занесется на Водь: даль дальная, – подумал, вздохнув: «Более пятиде… шестидесяти верст! О-го-го».

2

Из веку в век на Красном Вершины копали руду, плавили ее, для купцов, – а пошла Вольская земля под свеян, сгасли домны; свейское железо дешевле; лучше ли, оно или нет сице положение дел, с промыслом – иной разговор. Железоделы разошлись, кто куда. Он, Парка, в прошлом подплавильщик, подручный выбрался на невские устья… Палка, по давнишней поре; Павел. По-родительски: Кречет. Бывшая хоромина Васьки – брата – приютила, вось тут, местные чухны, ижеряне переделали имя – Палку перезвали на Парку. Свыкся; не обидно итак.

Васька, при его основном, крестном имени на прозвище Сокол. Ну и, сообразно сему приколотил над жильем, сверху самодельную птицу сокола, на взлете; ну да: сходно, прибивают коньков. Знак первовладельца избы, в общем не мозолит глаза.

…Нетути в хоромах под соколом Соколика, Васьки – выбежал, в тридцатом году. Жаль… Несколько; не так, чтоб – до слез. Мало ли чего ни придет в голову кому-то из местных – недоброжелателей, ворогов, – мелькнуло у Парки: вот еще: украл, отсудил; всякое плетут, брехуны. Староста, завистник речет: в кости выиграл. Ага; даже так. Истинное проще простого, – заключил, у воды: как-то, ненароком наследован, покинутый, дом. Славное, однако жилище, – не курная изба старосты, посельского; ну… Въехали на двор – по-людски. Так распорядился Господь.

Мысленно витая под соколом, наследник шагнул к выдолбленной собственноручно, невеликонькой лодке.

Ай да Василек; молодец! Может пригодиться праправнукам, рубил на века. Брёвна – толщиною в пол-локтя, основание – бут; яко ухитрился набрать эдакую тьму каменюг? Дом – крепость. Да и внешне баской. Окна оправлены подзорами: резные цветы, птицы в окружении рыб. Южные оконца стекольчаты, другие в слюде. Каждому захочется: видь – дух захватывает. Ровно дворец. Главное, имеется печь. Кровля из берёсты – скалы, новая с недавних времен. Издали посмотришь – избу рыбья чешуя устилает; кажется, особенно в дождь. Сокол, сообразно сему аки на сиговой спине; истинно!.. Добычу когтит. Как-то, приблизительно так.

Где он, Васька? Выбрался. Куда-то ушел. Чается, браток на Руси – плотничает, будем считать, либо занесло на Стекольну, за море, в столицу свеян… Нету, – чересчур далеко! Ежели поверить купцам Сокол, изошедчи на устья из родного села, с братьей корабельщиков сплыл к Выборгу; поближе. Зачем? Странно. Неужели пришло в голову мехами заняться? – тамотко, вещали, на финцах набольший по возрасту, Фрол… Якобы – скорняжный делец… Он же, по-родительски: Птах. Первым упорхнул из гнезда. Вслед старшему братенику сшел, выселившись младший – Васёк. Мало ли куды заотправился. Осталось гадать. Цел ли он? Быть может, погиб. Днесь иноплеменник в сородичах, пока-месть живой, именно – ижора Оким; Колзуев на изотчество дак.

Этот поселился на устьях чуточку позднее, чем Сокол – ранее Колзуевы жили где-то на источинах Систы, в общем, недалече от Гор; уккино семейство, считай выходцы из Вольской земли. Родичем является, тако же не венчанный Петра, шурин, по словам старика – злостный одинец. Ну и всё. Там же, за Романовой речкою витала его, пётрина родная сестра, ставшая в дальнейшем супружницей, – мелькнуло у Парки. – «Выкладка доступна уму, – пробормотал селянин: – Четверо людей пришлецов, еже не учитывать баб».

Ой ли? – усомнился помор. Сем-ка испроверим! Ну да: сходится, подумал крестьянин, делая повторный подсчет с помощью сгибаемых пальцев.

Четверо – включая в число новоприбылых мужиков прихвостня заморских владык старосту, проклятого Инку; Немцев на изотчество, пес, даром, что природный русак. Староста пришел из лифлянтов. Дважды – перебежчик!! Ого. На-ка ты, припрыгал назад. В прошлом, обретался в неметчине, такая знатьба. То-то и словет на миру, в сельниках, позаочи Немцем. Чается, сошел в зарубежь, скрылся от великих долгов; тысячи, возможно загреб. Шурин говорит, по-иному: сдернула с насиженных мест бывшая у них, под Москвой – в дальнем зарубежьи – война. Немец лишь, единственно: прозвище, а так-то не немец; в молви околоточных – Немец. Эдак назовешь перелёта, чтоб ему пропасти – надуется… Привыкнет, холуй. Никою, по имени требует его величать.

Инкино жилище пониже: за наволоком, чуть в стороне от вешал рыболовных сетей; не видимо вдали, за мыском. Как не знать: слева от реки Голодуши – салма, по-ижорски: пролив, обочь, на морском берегу, ветхая – курная изба. Что ж, что Калганица в туманище, – а внутренний зор? Взвидится и так, приглядись: ветлы, бузина из-под стен, мало не до самой стрехи, около забора – хлевок… Схожие на очи слепца, волоковые окошки: то, что под стрехою – для дыма, нижнее – глядеть. Ох-хо-хо. Это называется кров? Дым, было-че валит из обоих! Около щелей, по стенам, черные – наросты грибов; сажею оваплены-от.

С Немцевым (пока не пришлось, к счастью применять кулаки) с некоторых мест завелось противостояние… Брань? В общем, приблизительно так. Не только из-за дома под соколом – пустошит, наглец нашенскую заводь на Мойке, рыболовную тоню. Вот еще иная докука, – думалось, когда подтянул к пристани, притоп-ленный, чёлн: Немцу приглянулась жена. Коло портомоенки, враг зырит на нее, блудовски… Пробовал вступать в разговор. Не то, чтобы особо тревожит, но таки неприятно. Что это еще за дела? Мог бы для того, что ему собственная женка не любится получше найти. В городе положим, не тут. Около – раз, два, и обчелся. Мало ли в кружалах блядей. Как же по-иному: Нейштат! Пристань с кораблями, торжок. Сыщется ужо, в кабаке; запросто… Чем толще, тем лучше. Попка, говорили за так жалует иных молодцов – даром… за какой-нибудь грош.

Даль; пристань за Невою, во мге, около мостов – корабли;

Штат;

Староста, с гулящею девкой, рядом пограничный острог, – вообразил селянин: «Знаемо; бывали разок, в прошлом на реке Лавуе, – вскользь проговорилось в мозгу, частью изреченное вслух: – Рядом – примерещилось; ну». Этот неудачник посельский, староста однажды вещал: брат, Васька выбежавши, дескать не сам, – женке норовил. Каково! С тем, что, по свидетельству сельских, сказывали, не был женат? Враль чистопородный, раз так… Многие на Русь переехавши – за Лугу-реку; тысячи, гуляет молва. Инка, иноземец, нахал – гость непрошенный, коли заведет кто-нибудь о нетчиках спор ставит ся как первый знатец. Можно бы подумать, что он родственник любого из них. Якобы; на деле – трепло. – Вершин, убирая черпак пренебрежительно хмыкнул. – Всякое плетет, пустобрех; чуть ли то ни всё целиком – разнонесуразные враки… Терпится, так будем считать. Он же, лиходей – зачинательник подобных бесед. Что ему за дело, казалось бы до них, перебежчиков. Таки неспроста, с умыслом затеиват речь. Было, при нечаянной сходке наверху али тут, коло портомоенки брякнет: «Вздумал? Или, може – силком?» Сиречь понуждает убраться. Из такой то избы? Нате вам!.. Готов, побежал. Дай час на задницу порты натянуть.

Бегают не только на устьях, – промелькнуло вдогон: – Давече, рассказывал в штате коробейник, гуляй: выехавши трое туземцев пашенных крестьян кореляк. Добрые, однако серпы в тамошней сторонке выделывают!.. Лучше б, как встарь было-че, железный уклад – косы, топоры, наковальни, малые не так, чтобы очень, да и те же серпы в Красном продолжали работать.

Вспомнив Красногорье, мужик полуобернулся назад, в сторону незримой губы. – «Каждому роднее – свое, – проговорилось в мозгу: – Эти, кореляки снялись, к Ладоге как будто, – а сей? Инка не торопится вслед. Ясное как день, почему: жаждет, в нарушение прав любого человека на двор, приобретенный по-честному, да хоть бы и даром хапнути чужое добро; как не так? Зарится на лучшее, пес. Мог бы потрудиться как следует, на совесть – по-братски с тем, чтобы построить взамен лучшее жилье самому.

Что-то затаился, шатун – глаз не кажет… Видели третьёводни одаль в стороне, за Романовкою; позавчера… Шкоду замышляет какую-нибудь, враг учинить. Станется, пожалуй. (Чур, чур!) Как бы ни надумал, завистник подсадить петуха, к соколу, – мелькнуло в душе; – дабы поменяться имуществами, скажем хоть так, чуть витиевато, по-братски. Может оказаться, подумывает выместить зло на человеке достаточном, за худший удел… Вспыхнет на глазах, под стрехою как подвешенный сноп…»

3

Где он, Сокол? Пишет ли, по-прежнему в книжки? В Красном, у пылающих доменок, бывало, томясь неразнообразием жизни вписывал туда привиденья, нощное; случалось, туда ж – виденное им наяву. Бавился, по-своему тем, что увековечивал сны. Часом, растолкует какой-нибудь… В мечтанья впадал. Мыслимо, пустился к Неве, чтобы созерцать корабли – эво их околь городка! Может, собирался лодью строить – руки золотые, и мог, также, на чужом корабле, в кормщиках, да просто и так, сарою, матрозом уйти в плавания, стран повидать; норовом зело любопытен. Мог переселиться на Русь… К Новгороду? Дескать, вещал: древняя столица Руси. Мало ли куда устремился? В нетчиках, и весь разговор. Плавал бы себе на здоровье по морю, подобно купцам, да притчи, как бывало у доменок, вернувшись читал. Мог бы заниматься торговлею, под штатом и дате, а не то, как сосед взялся бы горшки обжигать.

Съехавши для всех неожиданно, глаголовал люд… В ночь, лунную. Бесследно исчез! Как произошло, почему? Достала до кишок немчура? Всякое возможно итак. Мало ли причин изойти? – множество, примеров не счесть. На Успение, четвертого дня пристав Олденгрин, в чужаках – свиец долбанул по спине, можно бы сказать ни за что… Как бы, указал направление пути в зарубежь. Далее, пока торговал ножницы в железном ряду, штатские (нельзя исключать: люди базаряне соотчичи) украли колпак. Прямо хоть кричи караул!..

Штад, Нюен, – представляет помор даль за поворотом реки: русич – престарелый слепец, с теменью в глазах… Поводырь… Обочь – коробейник, гуляй: долог, наподобие штатских воинов, складная сажень ростом, в бороде седоватина, у сорокалетнего, чуть-чуть кривоват. Сбоку небольшая лопата, в кожаном влагалище; ну. Сицевое де, говорил носит опасаясь грабителей; оружие дак. Во изобретатель!.. ага. Бывши по суконный товар, чтобы таковой продавати на корельской земле. Дешево купил, повезло. Как не так; так бы не совал песнярам, походя какую-то медь.