Канцелярский клей Августа Мёбиуса. Сборник рассказов

Было свежо, ветерок чихал мне в лицо меленьким дождичком, вдалеке играла гармошка, и несколько загулявших голосов тянули песню про шумный камыш. Я запрокинул голову: звезд не было, только луна расплывчато мутнела в пелене туч. Немного резануло в паху – если стану импотентом, то выколю на мошонке: «Толик, я тебя никогда не забуду!» Тихо прошмыгнул кот, две бумажки наперегонки летели в огромную лужу. Прямая дорога сквозь темные подворотни, окружная – хорошо освещена. Фонари. Их желтый свет искривляет пространство, меняет цвета, предметы, лица – люди не узнают друг друга, матери проходят мимо лежащих в канаве пьяных сыновей, отцы не различают насилуемых дочек, стены строят рожи, асфальт хохочет, щербато обнажая канализационные колодцы, – не опускайте туда ногу, лучше лягте на добрую скамейку, поднимите воротник старенького плаща и закройте глаза или идите дальше, но не бросайте мусор в переполненные урны, лучше в черную траву, а окурки надо щелчком выстреливать в неровности тротуара, тогда красный огонек разлетится на десятки маленьких огоньков, а окурок потом подберет, ну, например, Анечка.

Анечка сидела на ступеньках перед моей дверью и курила вонючую папиросу «Беломорканал».

– Ну ты и ходишь.

– Меня ждешь?

– Нет, соседа.

– А, ну он, кажется, уехал, так что…

Анечка сплюнула, зыркнула и спустилась на ступеньку вниз. Ну и шла бы себе. Я взял ее за руку.

– Ладно, заходи. Ты что дома совсем не ночуешь?

– Иногда ночую.

Только не надо мне рассказывать про многодетную пьющую мать, многосудимого пьющего отчима, голодных и чумазых братишек и сестренок.

Я сказал Анечке, что пить не будем, она сказала: как хочешь. Я сказал Анечке, что спать с ней не буду, она пожала плечами. Я сказал Анечке, что она сейчас примет ванну, она стала медленно раздеваться. Я спросил Анечку, что, может быть, она хочет есть. Анечка кивнула головой. Я пожарил пять яиц, которые давно ненавижу так же, как сосиски с промышленными пельменями, и мы быстро их съели, промокая мягкой булочкой растекшиеся желтки.

Ванна быстро наполнилась водой. Я оценил указательным пальцем температуру и позвал Анечку:

– Иди мойся. Мыло, шампунь найдешь, в тазике можешь постирать свои вещи.

Я вымыл посуду, вытер стол, с грохотом вытащил из кладовки раскладушку, расправил ее и прилег на диван.

Я слышал, как Анечка выключила воду, слышал, как она заплескалась, потом затихла, потом опять заплескалась, затихла, шумно встала, шумно села, тихо, долго тихо, слишком долго тихо, уж слишком долго тихо – проклятие!

Я открыл дверь в ванную комнату, под водой с открытыми глазами лежала Анечка. Я испугался, я так испугался, что у меня заломило затылок и заныло сердце. Анечка, слегка меня окатив, шумно вынырнула, вздохнула и улыбнулась.

– Ну ты даешь! Не надоело барахтаться?

– Нет, я люблю горячую воду.

Анечка задела мою руку мокрым плечиком. Я наклонился и зачем-то поцеловал ее торчащую ключицу. Потом, потом в носках, майке, штанах я барахтался в ванной вместе с Анечкой. Потом я разорвал мокрую майку. Потом мои штаны заклинило где-то на коленях. А потом был дельфинарий во время гона.

***

Я вытаскивал из кармана мокрые комочки бумажных рублей, нежно расправлял их и за краешек прицеплял деревянной прищепкой к бельевой веревке.

– Интересно, высохнут они до утра?

– Не высохнут. Мне на раскладушку ложиться?

Я ворочался на диване, Анечка скрипела на раскладушке. Анечка перестала скрипеть, а я нырнул в темноту и был там, пока не услышал:

– Эй, вставай! На работу опоздаешь!

– Чего?!

Анечка лежала по правую руку от меня и сладко потягивалась.

– Я в отпуске, я уже десять раз говорил, что я в отпуске, и вообще, перехожу в управление, пусть сами ищут за такую зарплату свой антрацит. Ты извини, скоро родственники приедут, да и вообще.

Анечка скривила губы, молча встала, включила утюг, погладила свои вещички, оделась, и выскользнула из моей квартиры. Тягучая тишина повисла в моей маленькой комнатке, стало жалко Анечку, себя, Веронику, мать Вероники, Георгия Григорьевича, Толика и все прогрессивное и непрогрессивное человечество. Был бы с похмелья, пустил бы, непременно, слезу.

***

Интересно, а что лежит в пузатом портфеле?

Я оттянул круглую железную пампушку вниз, но замок не открылся, видимо, его заботливо закрыли на ключик. Пришлось залезть в кладовку, выудить из хлама стальную проволоку, выгнуть с помощью пассатижей из нее крючок и, ловко покрутив в замочной скважине, расстегнуть портфель. В портфеле были: какие-то бланки, договор долевого участия, бутылка шампанского, коробка конфет, пачка презервативов и завернутый в белую тряпочку пистолет ТТ с запасной обоймой.

«Пусть пока у тебя побудет». – Спасибо, Георгий Григорьевич. Что там у нас за незаконное хранение оружия? Сейчас позвоню ему и скажу, какой он козел.

– Алло, Георгий Григорьевич?

– Да.

– Это Виктор. Мне что с портфелем-то делать?

– Каким портфелем? А, ну пусть пока у тебя побудет – это там, в общем, потом заберем.

– Понятно. Я сегодня, наверно, не смогу подойти – что-то приболел, ладно?

– Ладно. С Толиком поладили?

– Да, отличный парень, он футболом не увлекался?

– Каким футболом? Ладно, мне некогда, давай выздоравливай, выпей водки с перцем, сходи в баню, и все пройдет.

***

Я заскучал и решил поиграть сам с собой в шахматы. Сначала я болел за белых, которыми играл Гарри Каспаров, и, честно говоря, подыгрывал им, но, когда они вдруг стали проигрывать, стал болеть за черных, которыми играл Анатолий Карпов, потом Каспаров провернул хитрую комбинацию, и пришлось болеть опять за него, но хитроумный Карпов выиграл качество, и я по-товарищески пожал ему руку, потом в скучном эндшпеле у Каспарова образовалась проходная пешка, и я украдкой подмигнул бакинскому армянину, но подошедший вдруг Вишванатан Ананд сказал, что у белых и черных просрочено время, и смел фигурки широким белым рукавом своей длинной до, самых колен, рубахи.

***

В продовольственном магазине ко мне подошла бабушка и сказала:

– Сейчас подвезут свежую ливерную колбасу и бройлерных куриц.

– А что лучше: колбаса или курица?

– Конечно курица, из нее можно бульон сварить, можно пожарить, а из колбасы что – ничего.

Но подошла другая бабушка и сказала:

– Это смотря для кого, вот я, например, больше колбасу люблю, ее можно сразу порезать и есть, можно бутерброд сделать, можно с яйцами пожарить, а бройлерные курицы – это же химия одна!