Путь к Босфору, или «Флейта» для «Императрицы»

Великая война Ивановых.

Восстановлено по приходским книгам

Иванов Иван Иванович 59 лет, антрополог, экстраординарный профессор Санкт-Петербургского университета. По случаю – этнограф. По учёному званию – надворный советник. Никакого отношения к военному делу не имеющий.

Жена его Елизавета, в девичестве Коваль, 1860–1897 гг., – умерла при родах младшего сына.

Сыновья:

Вадим Иванович 35 лет от роду, лейтенант флота, старший артиллеристский офицер эскадренного миноносца «Лейтенант Пущин», после командир 152 мм палубной батареи броненосца «Евстафий». Был тяжело контужен в бою «Евстафия» с германским крейсером «Гебен», оперирован самим Н. Н. Бурденко, для чего был вывезен на Северо-Западный фронт. Теперь в тыловом госпитале, в Курляндии.

Кирилл Иванович Иванов 30 лет, также лейтенант, но Императорского военно-воздушного флота, служит в Севастополе в авиаотряде. Прославившись едва ли не случайным потоплением германской подводной лодки, был представлен в Петербурге Его Императорскому Величеству и награждён. Несколько зимних месяцев провёл в Царскосельской авиашколе в качестве инструктора. Теперь, после настоятельных прошений, отпущен в Севастополь и возвращается к месту службы.

Василий, юноша семнадцати лет, курсант, не закончил последний год «Отдельных гардемаринских классов». После практического плавания, оказавшегося вполне сухопутным, но насыщенным подлинно шпионским приключением, возвращался в Петроград, однако пропал в пути. Не явился ни к начальнику курсов капитану Фролову, ни к отцу в квартиру Ивановых на Миллионной.

Дочь Варвара, 23 лет, домашняя воспитательница, выпускница Петербургских фребелевских курсов. После севастопольских «каникул», едва не стоивших ей жизни во время известной бомбардировки города линейным крейсером «Гебен», вернулась в Петроград.

Приемная дочь Кира Ивановна, двадцати одного года, привезенная с Алтая как довольно неожиданная находка антропологической экспедиции. И примечательно, что год спустя после смерти законной жены профессора, но уже пяти лет от роду. Теперь также в Петрограде, но, по словам домашней прислуги Глаши: «С этакой егозы станется». Что надо понимать, как: «Едва ли это надолго».

Брат профессора, Алексей Иванович, статский советник, выходец из Инженерного замка[1 - Суть выпускник Николаевской инженерной академии.], имеет свой кабинет на Дворцовой площади в министерстве Сазонова. Род занятий и обязанностей, судя по всему, – дипломатическая разведка, правда, в связи с инженерным образованием Алексея Ивановича, – всё как-то больше с военно-техническим уклоном.

После командировки в Севастополь вернулся в Петроград.

Сын его Николай, племянник профессора, 26-летний гвардии пехотный капитан и, по мнению отца, совершенный недоросль. Пропал без вести при окружении пехотного корпуса 10-й армии Северо-Западного фронта…

ГЛАВА 1. НА РАСПУТЬЕ. ВАСИЛИЙ

– Олег Константинович… – вполголоса произнёс уездный чиновник, покосившись вниз, на Василия, из-под щепоти крестного знамения у лба.

Морской кадет, совершенно по-детски припавший к запотевшему стеклу вагона, – так что сдвинулась на вихрастый затылок чёрная фуражка с золотым якорьком на кокарде, – с ещё большим рвением расплющил на стекле и без того пухлые губы:

– Это который младший из братьев Константиновичей? Корнет?

И не дождавшись ответа от вагонного попутчика, раздражённо чертыхнулся:

– Не видать ни…

Неуставные подковки флотских ботинок зазвенели даже сквозь коврики первого класса. Едва не выбив из тамбура наружу пробку из любопытствующих, кадет свалился почти на голову усатого проводника и бросился вдоль состава.

– Куда, господин офицер? – запоздало окликнул вслед ему кондуктор, поправляя чёрный форменный картуз. – Как только литерный пройдёт, тронемся!

Не услышав даже лестный аванс в звании «офицера», «чёрный кадет» врезался в толпу, всё наполняющую гвалтом и суетой узкое железное ущелье между вагонов.

Человечья сутолока встретила его кудлатой овчиной и кружевом платков, сукном шинелей и чиновным бобриком, пахнула в лицо всенародным смешением одеколонов и пота, но более прочего – тяжёлым еловым духом, так и не выветрившимся за долгие часы пустынных осенних вёрст.

Траурные гирлянды еловых веток украшали борта литерного состава.

Царского поезда.

По сути же – похоронной процессии князя императорской крови…

«На вздыбленном коне»

Существует такой негласный канон в монументальном искусстве, ныне забытый за давностью и ненадобностью: конные статуи царей, князей и королей, павших на поле брани, следует изображать на вздыбленном коне, а отдавших Богу душу в своей постели и в окружении: «Вы, жадною толпой стоящие у трона…» – на коне, твёрдо стоящем всеми четырьмя копытами на постаменте.

Так что из всех русских монархов, после, разумеется, воинственных Рюриковичей, в большинстве своём сгинувших от рук племянников, только Александр II с некоторой натяжкой мог бы стать заслуженным «Медным всадником». Считал ли он себя борцом с просвещением или народовольцами, это только казалось, но пал царь от бомбы. Прямо как на «поле брани».

Да вот ещё, пожалуй, Олег Романов, корнет лейб-гвардии гусарского Его Императорского Величества полка, мог бы претендовать на дыбы своего коня, хотя его шансы стать императором российским были довольно случайными.

Четвёртый сын известного русского поэта «К.Р.», великого князя Константина Константиновича Романова (внука императора Николая I), Олег Константинович Романов девяти лет от роду завёл дневник, на первой странице которого записал: «Я большой и потому имею мужество. Я тут отмечаю, сколько грехов я сделал за весь день… Отмечаю тут неправду точками, а когда нет неправды, отмечаю крестиками».

По свидетельству позднейших исследователей, никаких других записей в дневнике, хоть он и вёлся довольно долго, кроме этих «символических значков», не было. Юный князь был довольно строгим судьёй самому себе.

27 сентября 2014 года он мог бы отметить крестиком, но к тому времени уже не только стал более многословным, но даже успел написать роман «Влияния», поэму «Царство царя Крота», повесть «Отец Иван», множество стихотворений…

Впрочем, издать успел только факсимиле автографов Пушкина, да и то, только первый выпуск запланированного многотомного издания. С такой ревностью вычищая самую мелкую неточность в корректурах типографских клише, допущенных фотографией, что иначе как назвал этот труд П. Е. Щеголев «молитвенной данью», его и нельзя было назвать. Одним словом, Олег был «очень русским» литературным мальчиком.

Очень литературным: первым из царской семьи получил гражданское образование прежде военного – Александровский лицей.

Из царской семьи, из чего чуть ли не прямо следует, что, несмотря на домашнее образование, великий князь честно сдавал ежегодные экзамены Полоцкого кадетского корпуса.

И «очень русским» – поэтому в августе 14-го корнет Романов лейб-гвардии Гусарского полка, решительно отказавшись от должности ординарца при Главной квартире, писал в своём дневнике:

«Мы все пять братьев идем на войну со своими полками.

Мне это страшно нравится, так как это показывает, что в трудную минуту Царская Семья держит себя на высоте положения. Пишу и подчеркиваю это, вовсе не желая хвастаться. Мне приятно, мне радостно, что мы, Константиновичи, все впятером на войне».

27 сентября телеграмма штаба Верховного главнокомандующего сообщала:

«…при следовании застав нашей передовой кавалерии были атакованы и уничтожены германские разъезды. Частью немцы были изрублены, частью взяты в плен. Первым доскакал до неприятеля и врубился в него корнет его высочество князь Олег Константинович».

Дело было под Владиславовым, что в Литве, близ деревни Пильвишки. Один из раненых немецких кавалеристов – столкнулись, по сути, два отряда разведчиков, – уже с земли выстрелил в юного русского корнета.

А уже 28-го отец, великий князь Константин, прибывший в госпиталь в Вильно, приколол к рубашке умирающего сына Георгиевский крест его деда – солдатскую награду императора.

«Крестик Анпапа!» – прошептал князь Олег.

Он потянулся и поцеловал белую эмаль…

Вскоре больной стал задыхаться. Началось страшное ожидание смерти: шепот священника, последние резкие вздохи… «Великий князь, стоя на коленях у изголовья, закрывал сыну глаза; великая княгиня грела холодевшие руки…» – вспоминал кто-то из современников.

Последние слова Олега это были, или нет, но они были записаны:

«Я так счастлив, так счастлив. Это нужно было. Это поднимет дух. В войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь Царского Дома».

Не бог весть, что за пророчество вышло, но искренность его вполне оправдалось.

…Теперь, словно триумфатор, хоть и в траурно-грозовом облаке всенародной скорби, но тем большей любви, юный великий князь возвращался домой. И «великий» более не было только титульной приставкой в светской хронике, скучным сокращением – только лишь знаком значения и значимости человека в человеческой иерархии. «Великий» – теперь и было само это значение.