Шел солдат…

Шли обычно втроём – я, мой брат Вовка, и хозяин Толик. Перво-наперво выливали на бак жигулёвское пиво. Раньше его делали не из химии, а из настоящего пивоваренного ячменя. По баньке распространялся необыкновенный какой-то хлебный запах. Вода в котле начинала закипать, а мы начинали покрываться первым банным потом. Володя брал веник, а запасали обычно дубовые и берёзовые, и начинал разгонять воздух по парилке, чтобы он становился равномерным.

Я был не любитель самого жаркого пара, поэтому на полок меня отправляли первым. Ноги при этом оказывались у самой трубы. Вот тут и начиналось настоящее банное счастье. Толик на правах хозяина брал замоченный дубовый веник и начинал потихонечку им шевелить над моей спиной. Запах дубовых листьев расплывался по баньке, слегка щекоча ноздри. Температура была такая, что тело начинало как будто поджариваться. Потом Толик начинал слегка подхлёстывать, с прихлопом. К лицу во время парки подносили ковшик с холодной водой, чтобы легче было выдерживать.

Потом Вовка вторым веником проводил по спине с лёгким прижимом, стирая с тела весь накопившийся пот. Какое-то исключительное при этом чувствовалось мление. Потом прохлопывали ягодицы, икры ног, особенно пятки. При этом на котёл несколько раз брызгали для усиления пара.

А потом вдруг Вовка зачёрпывал холодной воды и неожиданно и резко обдавал ею меня, горячего и распаренного. Я сразу орал благим матом. Было ощущение, что сердце при этом вылетало из тела, но слегка при этом остывал, успокаивался. Потом процедура обычно повторялась. И уже когда слегка сомлел, сползаешь с полки и выскакиваешь в прохладную раздевалку, садишься на полотенце, ноги в таз с тёплой водой. На теле прилипли несколько дубовых листочков, пар от тебя столбом. И в это время глоток прохладного пива – душа на небесах!

Вовка и Толик банились потом долго, основательно, я их температуру выдержать не мог. Но вот уже и они минут через 15—20 сидели в раздевалке, отдыхали. И разговор тогда вёлся простецкий, деревенский, мужицкий. И никакой-то в нём фальши, души делаются по-деревенски открытыми, искренними, простота во всём.

И опять потом делали второй заход. Во второй раз тело уже закалено, дольше можешь выдержать пропаривание, лежишь уже с удовольствием, не напрягаясь. Только тело твоё испытывает счастье каждой своей клеточкой, каждая порочка в тебе открывается. Уж и запах от досок сосновых, ольховых, осиновых – проникает во все уголки не только баньки, но кажется, и твоей души.

Толик просит потом, чтоб Вовка после второй парилки сделал ему ещё массаж. Он – рыбак заядлый, рыбачит круглый год. Вот и прихватывает его порой радикулит. А банька-то, она всю хворь выгоняет. Долго ещё они возятся с массажем, кряхтят. А то опять обливаются холодной водой – температура-то в самый разгар выше 100 градусов.

…А когда на дворе много снега (так было как раз, когда я вернулся с армии), то мы любили прыгать после парилки в снег. Холода не чувствуешь, обжигает снег как будто, и на теле шипит и плавится.

После опять долго отдыхаем. Во всём теле такая лёгкость, как будто на свет народился, каждая клеточка дышит, наполняется прохладным воздухом предбанника. Потом моем голову – шампунь в баньке, даже очень простой, кажется невероятно душистым. Обычно наши деревенские родственники держат обычные, недорогие, Чистую линию – Хмель, Клевер, Берёзовый. В ванной дома они так не пахнут.

Толик, так тот даже тело и не намыливает.

– Зачем, говорит, пот-то с жиром уже весь смылся, кожа чистая!

Ну а после баньки – за стол. К баньке-то, да и к приезду нашему обычно и поросёночек прикалывался. Так получалось, да так оно и называлось – приезжали на печёнку. Наверное, это самое вкусное блюдо, когда жарят на свежем сале картошку, мясо, сало и печёнку, да ещё Люба лучка туда побольше подкрошит, да лаврового листика подбросит!

Уж тогда и первая стопочка наливалась – под печёночку. Шла и водочка наша привозная, и Вовкин коньячок, а потом дело, глядишь, доходило и до деревенского самогончика – дегустация! Хотя пили-то конечно понемногу, по-глоточку. Много-то нам городским не выпить. И вот что интересно: если пили самогон, голова утром никогда не болит, хотя на вкус-то он – ну самогон и самогон!

А ещё Люба подавала нам квас, не окрошку, как сейчас принято, а деревенский квас. Он заправлялся варёным яичком, огурчиком да лучком, ну и пару ложек своей, деревенской сметаны – нет ничего вкусней. И куда уж тут нашим привозным гостинцам – колбасам, сырам да селёдкам – не выдерживали они перед деревенским угощением.

После ужина, перекуров долго ещё пили чай, с блинчиками, всякой всячиной чинёными. И долго ещё шёл разговор деревенский, неторопливый, о жизни в селе, в городе, об ушедших родственниках, и потом, по душе, обо всём, что накопилось. Люба и Наташа, моя сестра, могли проговорить иногда и целую ночь до утра – так наскучивались.

А потом среди ночи выскочишь во двор, до ветру – туалет-то во дворе. А воздух такой – что как будто пьёшь его и напиться не можешь. А звёзды огромные, яркие, во всё небо – никогда не увидишь в городе таких звёзд! Вздохнёшь и почувствуешь в самой глубине своей души такое неизъяснимое счастье! И любишь тогда и людей всех вокруг, и мир этот прекрасный, и душа поёт.

Утром встаём по-разному. Деревенские раньше, так у них заведено. Мы, городские взрослые, через часик, а дети наши, хоть и выросшие уже, могут поваляться и до 10—11 часов.

И тут первое дело – опять утренний чай. Хотя погодите… Утро начинается с уговариваний:

– Ну Люб, ну сто грамм плесни!

– Угомонись, алкоголик, вчера ведь всё вытрескали!

– Люб, ну у тебя же есть, я же знаю! Хорошая ты моя!

– Вот так и жениться уговорил. Ну иди, прорва, налью, но только стопочку и больше не спрашивай!

– Вот за что я тебя всю жизнь люблю! Дай поцелую!

– Уйди, паразит! Вот твоя стопочка, а то отберу!

Вот под такую музыку слов мы просыпаемся и уже умывшись, садимся пить чай. Есть-то особенно не хочется – с вечера перекормленные.

Появилась правда в деревне последняя городская мода – утром Люба предложила овсяную кашу на деревенском молочке – вкусная! Отведали все понемногу.

Чаще всего в гостях больше одной ночи не гостили. Но в этот раз сразу домой не уехали – захотелось нам с Володей навестить нашу любимую учительницу Клавдию Михайловну. Так уж получилось, она не была нам обоим классной руководительницей, но в деревне ехали мы всегда именно к ней – любили её очень ещё с школьных лет. В прошлый наш приезд мы не застали нашу учительницу, уезжала она к дочери своей в Калугу.

Горе у неё случилось – похоронила она дочку. Остались только взрослые внучки.

В этот раз тоже переживали – вдруг не застанем. Но нет, как только наша машина подъехала к дому, дверь открылась – и вот уже на крылечке – добрые и любящие глаза. Где мне взять такую ручку, она наверное должна быть с золотым пером, чтобы описать наше доброе отношение, нашу любовь к этой старенькой учительнице.

– Ребята, проходите, да ведь у меня не убрано, не ждала я.

– Да нам это ничего не нужно, только бы посидеть, поговорить, на вас порадоваться.

И вот уже разговор заходит о химии, любимом предмете нашей учительницы. Вот уже Володя и Клавдия Михайловна начинают сыпать формулами и правилами. Я как-то уже не помню из химии, но у остальных двоих – ясные умы.

– Клавдия Михайловна, Да сколько же вам лет?

– Мне 81 год, а работала я до 74 лет, раньше не отпускали, всё уговаривали поработать. Да и теперь учителя звонят мне иногда, молодые, не могут разобраться, помогаю. Выгляжу уже старо, в зеркало не люблю смотреть.

– Для нас вы такая же, как и в школе, когда учили нас уму-разуму!

И мне вспоминается необыкновенное качество моей любимой учительницы – справедливость. Она никогда не делила детей на хороших и плохо успевающих – как-то все были вовлечены у неё в учебный процесс. И это даже нельзя так называть – учебный процесс, все были вовлечены в более широкую и глобальную сущность – школьную жизнь, когда общение учеников с учителем не прекращается с окончанием уроков.

С Клавдией Михайловной всегда было интересно – и когда отправляли нас вместе с ней на сельхозработы. Как-то пришлось убирать даже маковое поле – о наркотиках тогда никто не слышал.

Помню, я как-то написал ей даже письмо из института, уже будучи студентом, грустное письмо. Не заладились у меня тогда отношения с одной девочкой, понравилась она мне, но взаимности я не получил.

И вдруг Клавдия Михайловна говорит:

– А знаешь, Юр, у меня ведь твоё письмо цело. Я иногда читаю его своим внучкам.

Мне очень было трогательно услышать это, ведь прошло более 30 лет!

Но постеснялся попросить почитать его ещё раз, не захотел ворошить прошлое.

Вспомнилось, как-то Клавдия Михайловна говорит своим ученикам:

– А хотите, я покажу вам реактивы, которыми можно сделать взрыв прямо в консервной банке.

– Давайте, конечно, – вступил один из мальчишек.

– Мы может тогда сможем и школу взорвать!

– Ну нет, наверно вам всё-таки не буду показывать.

И вот уже на выпускном, взрослые уже:

– И всё-таки, Клавдия Михайловна, расскажите, какими реактивами можно взорвать школу? – Вот было смеху!

– Ребята, да я же вас угостить чем-нибудь должна! Мы дружно отказываемся – да у нас всё есть!