Золотой дурман. Книга первая

– Ну, вот и твой товарищ очухался, – кивнул Мирон на сидящего около пня Потапа.

– Ты, Потап, того – повинись перед служивым, коли назад не хошь. Запорють нас там солдаты до смерти.

Потап, осознав положение дел, кряхтя и охая, поднялся на ноги.

– Не погуби, добра душа! От отчаянья в разбой пошли. Отпусти ты нас, горемычных, – хватаясь за спину, с надеждой поглядел он на Мирона.

– Идите с Богом… Заберите, пригодятся, – вернул Мирон им ножи. – Вот, ещё… Возьмите… – достал он из сумки солдатский паёк. – Всё хоть не на пустой желудок идти. Да поосторожней: в этих местах дозоры усиленные, поймают – отправят назад, в Барнаул.

– Добра ты душа… За зло добром платишь, – кланяясь до самой земли, поблагодарил Осип.

– Ты уж не серчай на нас, – потирая зашибленные места, в унисон товарищу поддакнул Потап.

– Ладно, забудем… Пора мне, мужики, в отряде беспокоиться будут, – подобрал Мирон поводья лошади и через лес направился к своим…

– Мы уж забеспокоились: не заблудился ли? – встретил его Никита. – Чево так долго?

– После расскажу, – буркнул Мирон, выкладывая возле костра опята…

– Во!.. К похлёбке хороший добавок! – воскликнул Семён Шубин, помешивая закипевшее варево. – Дай-ка немного водички сполоснуть их…

– Грибы?! – удивившись, протянул руку Фёдор. – Осенью пахнут, – поднеся к носу сросшуюся семейку опят, прикрыл он от наслаждения глаза.

– Вы, видать, господин хорунжий, шибко не равнодушны к грыбам, – хохотнул Семён.

– Детство напоминают – Подмосковье, – бросив невидящий взгляд поверх казаков, мечтательно произнёс командир.

Тень грусти мелькнула в глазах Мирона от слов Фёдора, задумчивый взгляд на мгновение застыл на его лице.

– Что с тобой?.. – заметил внезапную перемену в настроении друга Никита.

– Да так, что-то взгрустнулось… Осень… – грустно улыбнулся Мирон.

– Ну, ты прям как наш хорунжий, – поглядывая на Фёдора, шепотом произнёс Никита. – Ему бы ещё стихи сочинять…

Мучительная мысль, престань меня терзати

И сердца больше не смущай.

Душа моя, позабывай

Ту жизнь, которой мне вовеки не видати! –

процитировал Мирон отрывок из стихотворения.

– Ты что, стихи сочиняешь? – округлил от удивления глаза Никита. – …Там все такие? – неопределённо кивнул он головой, подразумевая Московскую губернию.

– Да нет… – улыбнулся Мирон. – Люди такие же, как здесь, просто есть в некоторых, как говорит Фёдор, творческая жилка. А стих этот не мой, но про меня.

– А-а… – не поняв сути сказанного, протянул Никита. – Это ж надо!..

…Солнце уже скатилось за полдень, когда отряд, закончив патрулирование, повернул в крепость. Серебрящиеся в ярких лучах солнца паутины, раздуваемые ветерком, тончайшими кружевами повисли над дорогой.

– Ну, так что у тебя там на роднике стряслось? – смахивая с лица тонкие щекочущие нити паутин, вспомнил Никита обещание Мирона рассказать о своей задержке.

– Беглых встретил… – как бы само собой разумеющееся произнёс Мирон и рассказал товарищу об инциденте у родника.

– А если б тебя тот, другой, зашиб этой оглоблей?

– Но ведь я ж увернулся… Да и понял, что от отчаяния они на разбой пошли. Слёзно повинились в этом оба. Ну и отпустил я их с Богом.

– Знаешь, правильно сделал, – немного помолчав, ответил Никита. – Я вот вспомнил одну историю: дядька Григорий к нам приехал из Шубенки, ну и выпили они с отцом после баньки да разговорились о жизни. А я только спать лёг, лежу и слушаю их разговор. Отец рассказывал: в горы они к монгольцам за лошадьми ездили и вот так же, на обратном пути, на беглых наткнулись. И вместо того, чтобы назад их возвернуть, они им кой-какой живности дали и коня – пашню пахать. После, сколь уж времени прошло, ехали мимо, ну и заскочили в то место. Интерес их взял – живы ли?.. Так там, говорит, такое хозяйство крепкое, и ребятишек ещё народилось.

– Ну вот, видишь, большей частью те, которые бегут с заводов и рудников, простой крестьянской жизни хотят, и я им в этом не хочу быть помехой, – подытожил Мирон…

– А знаешь, приходи сегодня к нам в баньку, – сменив тему разговора, предложил Никита. – После такой прогулки неплохо бы попариться… Сегодня суббота – банный день, – с надеждой, что товарищ не откажется, взглянул он на Мирона.

– Да неудобно как-то, – замялся тот.

– Брось ты! – сморщился Никита. – Неудобно лаптем шти хлебать. А к товарищу в баньку – завсегда пожалуйста!

– Слушаюсь, «в баньку», господин урядник! – взяв под козырёк, улыбнулся Мирон…

– У-х-х!.. Хорошо! – выдохнул Мирон, бухнувшись на брёвнышко рядышком с Никитой.

– Ну, что ещё разок – жару много, – вытянув ноги и привалившись к стене бани, предложил тот.

– С удовольствием… – щурясь от заходящего солнца, ответил Мирон. – Чуток только передохну… Ваши-то все помылись?

– Все. Мы последние… Кваску бы щас, холодненького, – мечтательно произнёс Никита. – Говорил Глафирке, чтобы квасу в баню принесла, – дак нет, стесняется, видите ли, она. А чево стесняться? Поставила бы бутыль около двери – и делов-то! А-а, ладно… – махнул он рукой. – Пошли париться…

– Проходи, проходи, Мирон, – бросив короткий взгляд на раскрасневшихся после бани друзей, засуетилась матушка Никиты Настасья. – Вот-вот пельмени будут готовы – вода уже закипела… Присядьте пока на лавку.

– Глафира, налей-ка нам по кружке квасу, – позвал Никита сестру.

– Вам какого? Холодного из погреба или потеплее с избы? – краснея, спросила Глафира Мирона.

– Холодненького, конечно, лучше – если за ним в погреб идти не надо, – отведя взгляд, чтобы не смущать девушку, ответил Мирон.

– А я его уже принесла, – спохватилась Глафира, кивнув на запотевшую бутыль.

– Это она, вас ожидаючи, ужи и квас из погреба приташшила, да всё в окошко выглядывала, када вы из бани возвернётесь, – защебетала выбежавшая из соседней комнаты маленькая девчушка.

– Чево ты мелешь, Варюшка, а ну, дуй назад к своим куклам, – ещё больше покраснев, прикрикнула Глафира…