Чернокнижник. Ученик колдуна

– Почему именно им?

– Слабая птица филина убоится. Сильная, вроде сокола или орла, связываться не станет. Филин за себя постоять может. Кречет выберет жертву послабее – голубя или воробья, на худой конец зайчишку. Ты когда-нибудь филина видел?

– Не. Слышал только, как в лесу ухает, пугает.

– Глаз у филина острый. С вышины, хоть высоко не поднимается – не орел все же, ночная птица, мышь-полевку видит.

– Соколом лучше!

– Люди на них охотятся, силки ставят. Чтобы приручить. Сокол, он и волка в степи догнать может и одолеть.

– Летать, как птица, учиться надо? Птенцы не сразу могут.

– Так и ты не птенец. Обратился и полетел. Все само получится. На первых порах не так ладно, но поймешь быстро.

– Хочу в филина обратиться, как ты.

– За землей в полете поглядывать надо.

– Зачем?

– Людишки разные есть. Другой от нечего делать стрелу пустит, особливо басурмане. Вроде ловкость свою да умение перед другими показать. Как увидишь их, держись немного в стороне. Бесовское племя!

– А тяжесть какую-нибудь поднять в воздух можешь?

– Ты видел когда-нибудь, чтобы птицы мешки таскали? Вот то-то и оно. Веточку для гнезда, орех, червячка. Ну, ежели филин – мышь в гнездо, птенцов накормить желторотых.

– Да, целый мир. Среди нас, смертных, и по соседству.

За учебой да бытовыми делами зима прошла. День удлинился, снег просел, ноздреватым сделался. В полдень с веток деревьев капель началась. Сначала снег на верхушках деревьев потаял, потом и нижние ветви освободились. Воздух весной запах, птицы голоса подавать стали, лес понемногу отходил от зимней спячки, просыпался к жизни. В деревни через реку по льду ходить опасно стало, на льду промоины появились, особенно там, где под водой родники били.

Купцы да хозяйственный люд из селян передвигаться на санях по ночам стали. Ночью морозы небольшие еще держались, снег подмораживало, он держал сани. Но через две седмицы все движение встало. Дороги непроходимые, грязь и вода. Ни телега, ни сани пройти не могли. На реках по льду уже давно не ездили. А лодками или небольшим корабликом вроде ушкуя – еще не срок. Льдины на реке, потом половодье пришло. Реки разлились, широченными сделались. В низинах из воды верхушки деревьев торчат. Вода мутная, грязная, несет упавшие деревья, трупы павших животных, иной раз домашний мусор.

Народ в деревнях к весне готовился. Делали запасы, чтобы выдюжить месяц-два природной осады. И людям и зверью тяжело, особенно птицам.

Но все когда-нибудь кончается – хорошее и плохое. За несколько дней снег разом везде растаял, островки его остались лишь в глубоких оврагах. Появились первые подснежники, пробилась зеленая травка, потом набухли почки. Оба, Коляда и Первуша, стали больше времени проводить на свежем воздухе. Еще ранней весной Первуша лавку у избы сделал. Сидеть удобно. Еще бы стол соорудить, да где столько досок взять? Леса вокруг полно, а попробуй доску сделать, если из инструментов лишь топор и нож.

А покупать – дорого, да и не за что.

В один из дней к избушке Коляды примчалась селянка:

– Коляда, помогай!

– Что стряслось?

– Сын с крыши упал. Полез отцу помогать и оскользнулся. Лежит, в себя не приходит.

– Тогда поторопимся.

– Мне с тобой, дядько? – спросил Первуша.

– На хозяйстве будь, обед свари.

Коляда с селянкой ушли. Первуша котелок с водой в печь поставил, дров в топку подбросил. Задумал он грибной супчик приготовить. Сушеные грибы от весенней сырости в сенях быстро в негодность придут. А трудов жалко. Белый гриб не часто в лесу встречается, его поискать надо. Зато вкусен такой суп и сытный, мясному не уступает. Суп получился знатный – с лучком, густой, с духом аппетитным. Коляда уже давно ушел. Первуша и кашу из сарацинского зерна сварил – так называли на Руси рис. Мед в горячей воде развел, да с травами душистыми: мятой, чабрецом. Где же учитель? Чугунки хоть и в печи стоят, томятся, да дрова прогорели, печь остынет вскорости, а с нею и кушанья. Первуша на крыльцо вышел. Солнечный диск на три пальца над горизонтом висит, предвещая скорый закат. Первуша волноваться стал. Случай сложный либо беда какая? Помаялся немного, посох прихватил, дверь поленом подпер – не было замка. Если и проезжали по дороге купцы из дальних земель, о существовании избушки и Коляды не подозревали. Торопился к деревне, сырые места, где земля не просохла, обходил. Уже избы деревенские видать и шум слышался. По звукам не понять, что происходит, но волнения прибавилось. Не выдержал – побежал.

Опоздал самую малость, увидел, как местные мужики Коляду бьют, вернее сказать – добивают. В руках дубины и оглобли. Коляда еще стоял, покачиваясь. Один из деревенских дубиной по голове его сзади ударил. Коляда так ничком и упал. Первуша на мгновение замер, оторопел. Как же так? Коляда сам учил его обороняться, посохом владеть научил. Глаза отводить мог, уйти. Или не хотел умения свои показывать? А скорее – напали неожиданно, гурьбой. Первуша к мужикам кинулся. За себя уже не боялся, опасался за жизнь учителя. С ходу посохом одного в лицо ударил, другого поперек шеи, что тот упал. Третьего в кадык ребром ладони рубанул. Вертелся, как бешеный, как будто в него дух медведя вселился. Рассказывал Коляда, что был северный народ – варяги, так у них совсем ненормальные воины были, прозываемые берсерками. Не то что чужие, свои боялись в бою к ним приближаться: боевой секирой всех рубили, не разбирая. Только у Первуши не секира, а посох. Потеряв трех драчунов, что на земле валялись, оставшиеся разбежались в стороны. Кричали издалека:

– Выродок! Каков учитель, таков ученик! Подожди ужо, до тебя доберемся!

Первуша остался у лежащего Коляды. Вид у него страшный. Голова в крови, волосы на затылке послипались, рот разбит, одежда порвана. Но дышит, стало быть, жив. Нет, он Коляду в избу перетащит, выходит. Опыта богатого, как у Коляды, нет, но учил же его отшельник раны врачевать. Первуша покрутил головой. Недалеко стояли две старушки.

– За что его так? – крикнул Первуша.

– Дитятку-то не спас, помер мальчонка, – прошамкала беззубым ртом одна из старушонок.

Вот же ироды! Раз не смог помочь, стало быть, травмы тяжелые были, так судьбе угодно. Деревенские наблюдали издалека. Помощи просить не дождешься, настроены враждебно. Ждут, когда Первуша уйдет. Своих побитых по избам растащить, а случится – и Коляду добить. Первуша осторожно перевернул Коляду на спину, посох в рукава просунул. С виду на чучело похоже, что на огородах ставят. Не на кого надеяться, самому Коляду к избе влачить надобно.

Ухватился за края посоха, поднапрягся, потащил. Плохо, конечно. Сейчас бы его на телегу или волокушу конную и к избе доставить. Пятился задом, периодически оборачиваясь. Путь осмотреть и поостеречься – не подбирается ли кто напасть? Но, потеряв троих самых задиристых, деревенские рисковать не хотели. Первуша не в полную силу бил, обезвредить на время, не убивать хотел. Тогда им с Колядой в избе не жить, деревня враждебной станет. День-два, и отойдут, а урок впрок пойдет. Ишь, удумали, толпой на одного! Эх, Коляда, сплоховал. Наверное, думал разговорами, миром конфликт уладить.

Чем дальше по лесу тащил, тем больше из сил выбивался. Пот со лба глаза заливал. Первуша периодически останавливался, рукавом пот отирал, дыхание переводил. Смеркаться начало. Вдруг из лесной чащи два зеленых огня – глаза волчьи. Первуша нагнулся, готовый в мгновение посох из рукавов зипуна Коляды выхватить. А волк приблизился медленно. Первуша оборотня опознал:

– Харитон! Подмогни, вишь – немочен Коляда!

Человеческим языком сказал, но волк-оборотень понял. Подошел, зубами за посох с одной стороны ухватился. Первуша за другой конец взялся. Повлачили Коляду, полегче стало. Да и то – Коляда мужик крепкий, высокий, кряжистый. Пудов восемь весу, не меньше. Первуша вдвоем с оборотнем едва ли больше весят. Жалко было учителя по земле влачить, а нести сил не было. Но дотащили. С большим трудом в избу Первуша заволок. А вот на топчан никак не поднимет. Одежонку грязную с Коляды снял, подушку под голову подложил. Пусть пока на полу побудет. Главное сейчас – определить повреждения, повязку из чистых тряпиц наложить. Голову Коляде теплой водой обмыл, перевязал тряпицей. Рот осмотрел – пара зубов спереди выбита, но это не страшно.

Начал грудь ощупывать. Плохо дело: ребра сломаны, под пальцами так и ходят. Как учил Коляда, туго грудь стянул. Потом руки-ноги ощупывать стал. Левая сломана ниже локтя, а ноги целы. Ничего, Коляда крепкий мужик, должен выкарабкаться. Первуша несколько палочек к сломанной руке приложил, тряпицами обмотал. Кости неподвижно лежать должны, чтобы срастись. Котелок воды вскипятил, сварил настой из целебных трав, все как Коляда учил. Когда отвар остыл, зачерпнул половину кружки, попробовал в рот учителю влить, голову приподняв. Не получается. Коляда без сознания, не глотает, отвар по подбородку стекает. Первуша чистую тряпицу в отваре помочил, немного отжал в приоткрытый рот. Хоть немного внутрь попадет, действие окажет. Всю ночь рядом с учителем просидел. Догоревшие лучины на новые менял. Поправлял подушку. За хлопотами ночь пролетела, за маленьким оконцем, затянутым бычьим пузырем, светать начало.

Коляда захрипел, потом глаза открыл, обвел мутными глазами избу. Видимо, узнал. Взгляд проясняться начал.

– Это… ты… меня… сюда?

– А то кто же! Ты не разговаривай, силы не трать. Скажи, что надо, все исполню.

– Наклонись… поближе.

Говорил Коляда тяжело, с перерывами. Сломанные ребра не давали вдохнуть полной грудью. Первуша на колени перед учителем опустился. Жалко его, сил нет, слезы на глаза наворачиваются. Коляда спас его от смерти, у себя приютил, выучил. Родного отца Первуша потерял. Коляда вторым отцом стал.

Коляда крепился, но видно было – из последних сил.

– Запомни… наговор.

Глаза закрыл, шептать стал. Неразборчиво. Первуша совсем близко приник, чтобы слова уловить.

– Иш кидр, абха кимр…

Изо рта Коляды легкое облачко вылетело. Первуша вздохнул печально. Ощущение – как пыльное облачко. Закашлялся. Подумал еще – не душа ли отлетела? А Коляда затих. Первуша ухом к груди приник, слушал. Нет биения сердца. Он холодный и широкий нож плашмя ко рту подставил.

Ни следа влаги. Осознал – умер Коляда. Второй раз за короткую жизнь Первуша сиротой остался. Не сдержался, слезы по щекам потекли.