Убить Горби

– Неохота. Давай здесь еще посидим.

– Ладно… Слушай, а это… в клипе «Тен Шарп»… ты почему считаешь, что девчонки там добрые?

Вместо ответа Пашка вполне серьезно признался:

– Уехать отсюда хотел… – Серьезно. Как Хосе. Помнишь, испанец учился у нас до девятого класса? Хосе Суарес Эстрадо. Видишь, даже помню, как зовут. Интересно, как он сейчас?

– Как, как? На корриде сидит и испанское вино накатывает.

– Он жизнь видит, мир. Границ нет… Студенты там из страны в страну путешествуют автостопом, рюкзачок за спину – и поехали! А мы с тобой и до болгар до сих пор не доехали. А я хочу жить, как нормальные люди.

– Я тебе так скажу: мне у нас нравится, – строго заметил Алексей. – И уезжать отсюда – это, знаешь, надо быть полным дебилом. Будешь рассказывать по «Голосу» как угнетали тебя, да? Про кухню шестиметровую? Как Солженицын?

– Причем тут Солженицын?

– Видел по телевизору его интервью американцам. Он рассказывал, как не в кайф у нас жить, про ракетку еще самодельную нес какую-то чепуху.

– Разве это неправда?

– Неправда!

– Неправда?! – Пашке показалось, в голове начинается извержение вулкана – так он возмутился Лешкиной упертости и тупости. – А то, что мы с тобой, московские студенты, сидим, блин, на лавке в сквере, пьем из горла… Между прочим, наблюдаем неподалеку отражение своего будущего. – Он кивнул на шахматистов, добирающих для счастья портвейн или бормотуху. – Трепотня наша только о том, как хорошо будет работать в «КБ» и неплохо бы смотаться в Прибалтику, – это нормально? Это в кайф?

– Не нервничай, чего раскричался? – В отличие от Пашки, Леша был совершенно спокоен. Видать, таким образом на него действовал «Салют». – Хорошо там, где нас нет.

– Леха, ты на меня ругаешься, а сам одними штампами говоришь, – пробормотал успокоившийся Пашка. – И боюсь, ими и думаешь. И наш образ жизни свинский защищаешь только из принципа. В общем, нет счастья в жизни, лучший друг и тот примитивный… Одно радует – Горбачев. По крайней мере, можно пока с отъездом повременить, побачить, вдруг будут перемены?

– Это ты зря. Ничего особенно не изменится. Было уже при «кукурузнике» Никите. Только в обратку отыграли. Потому что другого нет у нас пути. Мы – особенная страна. В руках у нас винтовка… Так что не будет никаких перемен. Только поскорей бы уж определились и дали знак, что, дескать, все, братцы, игра в демократию заканчивается. По мне, так было бы спокойней, и о будущем подумать можно. Кому-то просто надо показать всем за границей, что у нас тут теперь свобода, равенство и братство, а на самом деле все будет по-старому, вот увидишь.

А «Пинк Флойд» по «Маяку»? А газеты? Станкевич? Коротич? Яковлев? «Огонек»? Нет, брат, все изменится. Будет новая страна. Соединенные Штаты Советского Союза. За это я голосую и потому остаюсь.

– Не пил бы ты больше, Пашка, – с печалью в голосе посоветовал Лешка. – Глупым делаешься. – Он мечтательно взглянул на пруд. – Вообще-то все неважно. Но мне понравилось, как ты это сказал…

– Ну, наконец-то! Я тебе точно говорю: будут Соединенные Штаты СССР или нечто похожее…

– Да ну нет! Ну их к черту, эти твои штаты! Про ветер в волосах и свободу мне запало в душу. Клево. Реально клево. Жить хочется, брат.

Глава четвертая

СЕМЕНОВ

Когда-то Павел Семенов был простым советским студентом со среднестатистическими комплексами и мечтами, несколько выходящими за рамки коллективного разума исторической общности, проживающей на одной шестой части суши.

Неизвестно отчего, воспитанный при тотальном дефиците и однообразии рациона, он любил вкусно, разнообразно и красиво поесть. Безусловно, любить можно было что угодно и кого угодно, хотя бы Анжелу Дэвис, на фоне призывов об освобождении которой прошло его детство, – толку-то что? Он мечтал когда-нибудь прикинуться так, что даже самая неприступная дама не смогла бы устоять перед его великолепием. Для начала ему абсолютно необходимо было приобрести собственные белые кроссовки «Пума» на «липах», чтобы они ярким пятном подчеркивали его индивидуальность на танцполе любой московской или ленинградской дискотеки. Пока что он делил кроссовки с соседом, который был щедр, но педантичен, поскольку разработал четкий график носки этой модной и универсальной обуви.

Павлу все еще нравилась бывшая одноклассница Алла, с которой он провел ночь в квартире друга-старшеклассника Вити Приворотского, когда того шумно провожали в армию. После этой ночи, однако, он очень продолжительное время комплексовал, ведь впечатления от первой в его жизни романтической встречи совсем не были похожи на кадры из кинокартины «Эммануэль».

Но больше всего на свете Павел Семенов мечтал объехать весь мир, посетить дальние страны, Карибские острова и, непременно, Таити с Рио-де-Жанейро. Он жаждал попробовать на вкус океанскую волну, выпить ямайского рома, которым «пахнут сумерки». И вообще, лично удостовериться в том, что где-то сумерки взаправду могут пахнуть именно ромом, а не помойкой во дворе или привычной сиренью, в лучшем случае.

Мечты, мечты… Мечты потерянного поколения, обреченного жить с верой в идеалы в коммунистической стране. Причем, не в эпоху безобидного самиздата, а в то время, когда вместе с проклятыми видеомагнитофонами, факсами и другой «контрреволюционной» техникой, за полосатые столбы с гордой надписью «СССР» уже достаточно легко, никем не сдерживаемая, проникала ранящая дух информация о кайфовой жизни за кордоном.

Вредная информация накапливалась, обрастала подробностями и откровенной чепухой, в которую народ верил в сто раз охотней, чем в счастливое коммунистическое завтра. Прилюдно почти все клялись в убежденности в превосходстве нашего общественного строя над капиталистическим, повторяя на комсомольских и партийных собраниях магические заклинания партийных вождей. Но эти молитвы в идеологических храмах уже не могли противостоять плодам великой технологической революции. Сила веры в земных богов иссякала, и если учение Христа сумело-таки пережить многие сотни лет, то построенная на новой идеологии система отмечала лишь седьмой десяток и уже вовсю скрипела и дребезжала как старая «волга».

Павел, дитя своего времени, продолжал верить, зачастую повинуясь привычке, и попутно развил в себе незаурядное умение мечтать.

Он мечтал, к примеру, о том, как однажды отправится за границу на поезде. Чистое купе с умывальником, культурные соседи и в вагоне не пахнет носками. Хотя на самолете все равно лучше. Говорят, на международных рейсах «Аэрофлота» тебе обязательно нальют коньячку, армянского пятизвездочного, и дадут закусить его черной икоркой.

«Эх… Почему исключительно ответственные работники уважаемых ведомств могут позволить себе такое счастье!? Ладно, пес с ней, с икоркой, да и коньячок что? Выпить можно и в колхозном сарае. А вот сесть на рейс «Аэрофлота», отбывающий в Париж, – это что-то!»

Все заграничные поездки, от Болгарии до Франции, переходили от поколения к поколению «блатных» по наследству. Но случались исключения из правил, и тогда счастливчики осваивали заветные маршруты, боясь спугнуть удачу, не сразу осознавая, за что партия и судьба преподнесли им такое неслыханное счастье.

Наивные не понимали: если судьба еще может быть изменчива и непостоянна, то уж партия себе такое позволить не вправе. Партия все делает по плану и с дальним прицелом.

Студент пятого курса МГУ Павел Семенов, как и все, усвоил, что право на свободу передвижения по миру в его стране – привилегия, мечта, которая может стать реальной, а может оказаться несбыточной. Почти всегда он оставался реалистом, не позволяя себе попусту фантазировать, но бывало, что после распитой с друзьями бутылочки «Массандры» на берегу Оки ему до одури хотелось однажды сесть в самолет и полететь на эти самые заветные Полинезийские острова или в Сан-Франциско!

Трезвому, ему достаточно было и Будапешта. Страна, конечно, социалистическая, но все равно интересно. Кстати, венгры делают автобусы «Икарусы», и получаются они во много раз лучше доморощенных «ЛИАЗов». Хоть в них и теплей зимой, но даже не слишком крутые подъемы московских улиц они преодолевают с большим трудом. Глядишь, вот-вот покатятся вниз…

Опять же, банки с венгерскими помидорчиками при открывании не взрываются, как противопехотные мины. И овощи в них все одинаково вкусные, аккуратненькие, как на подбор. Значит, от капитализма венгры еще ушли не так далеко, как мы и монголы.

Но, как говаривали в советских дворах, мечтать не вредно. Надо было приспосабливаться, зарабатывать соответствующую репутацию, чтобы твоя насквозь эгоистичная лояльность генеральной линии партии на людях превращалась в искреннюю убежденность, чтобы твоя персона не вызвала сомнений у специальных общественных институтов: выездных комиссий, парткомов, райкомов и так далее, когда придет время решать, кого «туда» направить.

А вот с этим-то у Павла наблюдались серьезные проблемы. Как человек, достаточно начитанный, любознательный и, на беду свою, мыслящий логически, он отчего-то всегда задавал себе вопросы, уровень провокационности которых зашкаливал, выходя далеко за границы всего, чем мог в трезвом уме обременить свой мозг правильный советский студент.

Опасное политическое любопытство он начал демонстрировать еще в пионерском детстве, в те времена, когда над Л. И. Брежневым было не принято публично потешаться. Разумеется, находились люди, обманутые иллюзией снисходительности высшей власти по отношению к шалостям плебеев. Тем сильней было их разочарование, когда в крошечные кухни, вопреки надеждам на «авось», вступали тренированные парни из органов и забирали несчастных из невеселой жизни на свободе в еще более невеселое существование за решеткой.

Однажды Павел задал преподавателю политической экономии некорректный вопрос: почему при наличии в Советском Союзе однопартийной системы до сих пор проводятся выборы в высшие органы власти? Забавно, что поступок этот имел в основе своей несерьезные мотивы – вопрос был задан из вредности, без осознания возможных последствий.

«Потому что» – по-большевистски жестко отреагировал преподаватель и от дальнейшей дискуссии уклонился.

Вскоре у Павла начались неприятности. Доподлинно неизвестно – стали они следствием вольнодумства или причиной их возникновения послужила тривиальная драка после концерта группы «Машина времени» в подольском клубе, участником которой Павел стал поневоле. Так или иначе, в кандидаты в члены КПСС его не приняли, и на горизонте засветило «свободное» распределение из института.

Таким образом, в соответствии со спецификой времени, о хорошей карьере можно было забыть. И Павел покорно с ней распрощался. Благо помимо дум о карьере имелись теперь и другие, более важные заботы – вдруг стали очень сильно интересовать девчонки. Причем практически все подряд. Пока не случилось одно из тех событий, которые в корне меняют судьбу человека. Солнечным воскресным утром его разбудил телефонный звонок… Разговор по телефону был короткий, странный и не совсем понятный.

Повесив трубку, Павел отправился на кухню приготовить себе завтрак. Холодильник «Север» проходил «техобслуживание» – размораживался. В других кухонных «отсеках» оказалось пусто, если не считать макарон в продолговатых красно-белых пачках. Кастрюль подходящего для их приготовления размера в Союзе было не сыскать, поэтому в процессе приготовления приходилось вручную подгонять постепенно разваривающиеся изделия под посуду.

Поддев вилкой крышку жестяной банки из-под кофе, некогда произведенной в Индии и, согласно советской мещанской традиции, в дальнейшем использовавшейся для хранения чая «со слоном», Павел отсыпал немного содержимого банки в кружку. Попив чайку, встал из-за стола, вышел в прихожую, спешно оделся и через полминуты смешался с унылым пейзажем нового микрорайона Юго-Запада Москвы.

На дворе стояла ранняя весна, задорно щебетали воробушки, в воздухе витал еле уловимый дух приближающегося тепла, каникул, дачных романов и желанного безделья.

Павел вздохнул и неторопливо двинулся навстречу судьбе, по дороге продолжая соображать, что бы все это значило.

* * *

А позвонил некто Николай Николаевич. Представился сотрудником крупной государственной организации, которой требовались специалисты для работы за рубежом. Павел заканчивал пятый курс, неплохо знал английский, но для такой роли не очень подходил из-за «политической безграмотности». Однако звонивший блокировал сомнения Павла, ловко продемонстрировав осведомленность о его проблемах и намекнув, что организацию они не заботят.

Николай Николаевич назначил встречу немедленно, в сквере на площади Ногина, у памятника героям Плевны. Он оказался среднего роста и возраста. Одет в черный плащ, из-под которого выглядывал темно-синий костюм, безукоризненно чистая рубашка и удачно сочетающийся с ней галстук – все явно заграничного производства.

– Ну что же, добрый день, товарищ Семенов, – Николай Николаевич протянул Павлу руку.