Самая лёгкая лодка в мире

Безумными глазами глядел он на меня, как бы говоря: «Не сообщай ни о чём, умоляю». Специально, чтоб попугать Петровича, я строил Шуре сообщающую рожу.

– Это ты пригласил Клару? – потихоньку спросил меня Орлов.

– Да нет.

– Сама явилась, – сказал Орлов и поморщился.

Это орловское поморщиванье было мне непонятно. Вроде раньше он особенно не морщился при виде Клары. Непонятно было, откуда Клара взялась у Петровича – ведь она никогда в жизни не знала моего адреса, не знал его и милиционер-художник. Значит, откуда-то они узнали – а откуда? И почему Клара пришла с милиционером?

В суматохе сборов спрашивать об этом было как-то неловко.

Клара между тем была сегодня какой-то необычной, я бы даже сказал – необыкновенной. Она как-то стеснялась, пряталась за милиционера, и в руках у неё была ромбическая картонная коробка. Куда деть эту коробку, она положительно не соображала. Какое-то время мне казалось, что она хочет всучить коробку мне, и я на всякий случай отошёл к лодке.

Клара водрузила коробку на стол.

Под гомон милицейских восторгов коробку вскрыли, и в ней оказался чудовищный торт, на котором росла неприятно-розовая толстая роза.

Фотограф взялся заваривать чай, а Клара – резать розу.

Стали пить чай с Клариным тортом. Милиция, как я и полагал, навалилась на розу, хотя и Петюшка оттяпал некоторый кусок.

Задавленная тортом беседа текла вяло. Я рассказывал о Багровом озере, о лёгкости «Одуванчика».

– Слушай, – сказал Петюшка, втянув остатки розы, – а кто у вас капитан?

– Что такое? – не понял я. – Какой капитан?

От кого от кого, но от Петюшки я такой глупости не ожидал. Кажется, всем ясно, что капитан – я. Я строил лодку, задумывал плаванье, всё организовал – так кто же капитан?

– Он, – сказал фотограф и показал на меня пальцем.

– По-моему, он безрассуден, – сказал милиционер Шура, еле ворочая своим тортолюбивым языком. – Он не годится в капитаны.

Я задрожал от удивления и обиды. Я надеялся, что кто-нибудь возразит Шуре, но все молчали, а Клара обиженно поглядывала на меня. Она прекрасно заметила, как невнимателен я был к её розе.

– Но ведь он построил лодку, – сказал фотограф, – значит, он – капитан.

– Не важно, кто что строил, – сказал милиционер, – важно, чтоб плаванье прошло удачно.

– Слушай, – сказал Петюшка, чувствуя, что обидел меня, – а зачем тебе быть капитаном? Ты и лодку построил, и плаванье задумал, вот и плыви себе. А капитаном пусть будет фотограф, надо же и ему за что-то отвечать.

– Да какой из фотографа капитан! – возмутился наконец Орлов. – Он и весло-то держать не умеет, не знает, где север, где юг. Тоже мне, нашли капитана.

– Почему же это из меня не выйдет капитан? – замедленно вдруг произнёс фотограф. – Кто сказал, что я не знаю, где норд, а где зюйд? Ты сам-то знаешь, сколько ног у краба?

Фотограф-профессионал неожиданно взволновался, губы у него побелели, борода встряслась. Приподняв над столом руку, он вдруг задрал рукав, и на руке его, поближе к локтю, мы увидели не слишком-то большой, но явный синий якорь.

Опустив рукав, капитан застегнул пуговицу и уставился обиженно в торт.

– У краба десять ног, – сказала Клара. – Но дело не в этом, дело в успехе плаванья. Я предлагаю проголосовать.

– Проголосуем? – спросил и милиционер-художник.

За меня проголосовали Орлов и фотограф, а за фотографа – все остальные, и даже Петрович махал у шкафа лапой. Милиционер и Клара стали гордиться победой на выборах, а Петюшка подмигивал: да зачем тебе быть капитаном? Брось ты это.

И я понял, что Петюшка прав. Главное – плыть куда хочешь. И я вдруг обрадовался, что капитаном у меня стал профессионал-фотограф и получил совсем неслыханный титул – капитан-фотограф.

Но с Петровичем я решил разделаться немедленно, раз и навсегда.

– Нам пора в дорогу, – сказал я, вставая. – У меня осталась единственная просьба: пускай Орлов заберёт мою раскладушку. К Петровичу я больше не вернусь.

Часть вторая

Глава I. Опасайтесь лысых и усатых

– Вы ещё не проснулись? Проснулись вы или нет?

Кажется, я ещё не проснулся.

– Неужели вы спите? А вид такой, будто вы проснулись.

Такого вида у меня быть не могло, ведь я не открывал глаз. Я хотел возразить, но подумал: начну спорить – сразу станет ясно, что я проснулся. Я решил промолчать и всем своим видом показать, что ещё не проснулся.

– Жалко, очень жалко, что вы не проснулись. Такое умное, такое проснувшееся лицо. Обидно, и всё.

Я просто не знал, как быть – просыпаться или нет. Пожалуй, надо было не валять дурака, а просыпаться, раз уж у меня был такой проснувшийся вид.

Но как это сделать? Глупо подскакивать и орать – дескать, я проснулся. А как ещё показать, что это свершилось, я не мог сообразить, потому что всё-таки проснулся не до конца.

– Ладно. Вы лежите и слушайте. Только на секунду приоткройте глаза, покажите, что проснулись, а потом можете снова закрывать.

Я открыл глаза и увидел старуху, сидящую напротив. Она была в чёрном платке, который окутывал голову и плечи, из платка выглядывал кривой колдовской нос.

Над головою старухи висела нога в розовом носке. Это была нога капитана-фотографа, и я вспомнил, что мы в купе поезда, увозящего «Одуванчик» из Москвы.

– А теперь закройте глаза и слушайте. Закрывайте, закрывайте…

Кажется, надо было и вправду закрывать только что открытое. Неловко пялить глаза, если их просят закрыть, и я покорно сомкнул веки.

– Вот молодец. Хорошо. А теперь слушайте. Я хочу вас предупредить, а то умрёте и сами не узнаете от чего. Главное – берегитесь Волны!

Мне захотелось немедленно открыть глаза, но я удержался.

– Я вам всё расскажу, хоть это и секрет. Надо беречься Волны. В ней всё дело. Вы поняли? Ну, теперь откройте глаза и покажите, что вы всё поняли.

Я открыл глаза. За колдовским носом разглядел я серые орлиные очи.

– Волна эта чрезвычайно опасна, – говорила старуха, наклоняясь ко мне. – Её распространяют лысые и усатые. Они знают секрет.