В двух мирах. Грани бытия

Изнутри, из-под диафрагмы, рождается какая-то внутренняя дрожь. Парадоксально, но что-то глубинное, иррациональное, заставляет верить этому странному «предсказателю». Голос молодого человека срывается на фальцет:

– Чья смерть?

– Все зависит от твоего выбора, парень. Ты должен решить, кто умрет: ты, или твой брат.

Он отступает на шаг и нервно смеется:

– Брат?! Что за чушь? У меня никогда не было братьев. Ни родных, ни двоюродных, ни иных…

– Блажен, кто верует… Мальчик, ты плохо знаешь эту хитрую с… ку судьбу. Поверь, она умеет удивлять. Еще как.

– Ладно, а вторая смерть?

– Чуть позднее. Еще через два неполных дня. Ты будешь рядом, все увидишь. Как иначе? Ведь роковым образом твоя персона окажется в самом центре такой заварухи, которой еще не знала эта планетка. Бедняга. И не надейся, самоустраниться не получится. Придется принять бой.

– О чем ты? Можешь толком рассказать, что…

– Я и так уже поведал слишком много, – путник вдруг бодро поднялся, словно и не было таинственного приступа. – Ты все равно не поверишь, пока жизнь не заставит… Так что… иди в свой кабак. Прощай.

– Но…

Поздно. Мокрая от дождя спина незнакомого человека уже скрылась за углом безликого здания.

«Надо же, шустрый какой оказался», – сплюнув в сердцах, гоня прочь необъяснимую тревогу, он мгновенно вытеснил из памяти странный эпизод и продолжил свой путь.

2.

Зима.

Поздний вечер.

Тридцатое, Новый Год на носу. А тут такой катаклизм. Будто и не долгожданный конец декабря на дворе, а ненавистный, нелюбимый всеми фибрами души ноябрь целый день наглым незваным гостем лезет в широкое незашторенное окно стеклопакета, воет, гудит, бьет резкими злыми шквалами холодного ливня. Да, там, за стеной он царь и бог (на какое-то время), но здесь, в тепле и уюте…

«Не дождешься!».

Да, предпраздничная погодка подвела. Где щипучий морозец, хрусткий снежок, настроение ожидания чуда? Нет ничего, только взбесившаяся не по сезону злая непогода. Хотя, для их южного города, подобные метеосюрпризы не такое уж и диво.

Зябко дернув плечами, Кирилл кисло улыбнулся, и в который раз пригубил округлый бокал с остатками терпкого «Ноя». Проверенная метода действовала. Незадавшаяся с утра цепь поганых событий (вдребезги разбитая любимая чашка (подарок покойной мамы), безобразная склока с соседкой по площадке, проблемы с шефом на работе, досадный штраф за неправильную парковку и т. д.) легкой дымкой кальянного дурмана вылетала из головы; гаденький эмбрион серой депрессии, готовой вот-вот зародиться, бесследно абортировался.

Помогало, вроде бы.

Гость бодро покончил с напитком и потянулся вилкой к жирной черной маслине (он не понимал и не принимал российскую псевдотрадицию сопровождать глоток коньяка долькой лимона, которая не только не добавляла вкусовой эстетики, но просто убивала особое послевкусие выдержанного нектара).

«А, гулять, так гулять!» – заключил отдыхающий и заказал у подоспевшего официанта еще порцию напитка, – «сегодня для меня это не алкоголь, а лекарство».

Тишина.

Скрипнув креслом, мужчина оглянулся (он сидел в самой глубине зала, спиной к входной двери), будучи в кафе единственным посетителем (только низкорослый сонный бармен за стойкой меланхолично доводит до идеального блеска очередной питейный сосуд). Это хорошо. Почти как дома. Сейчас ему не нужны посторонние.

Кто-то скажет: «пьет один, значит – алкоголик» и будет неправ (эх русские, русские, как мы обожаем эту безапелляционность). Сколько себя помнил, Кирилл, не будучи по натуре одиночкой, тем не менее, не любил праздновать в компаниях. Почему? Во-первых, в подобных застольях кто-нибудь обязательно напивался (а чаще и не один), со всеми вытекающими (не будем перечислять), во-вторых, обилие настойчивых провоцирующих тостов частенько приводило к тому, что и он сам иногда «перебирал» (чего совсем не любил), в-третьих, на определенной стадии пирушки общая группа пьющих неизбежно разбивалась на многочисленные кампашки «по интересам» со своими мелкими тягучими разговорами-проблемами, ни одна из которых не была ему симпатична. Оставалось одно: уходить по-английски.

А если так, для редко выпивающего эстета-гедониста есть только два выхода: или в одиночку (что сейчас и происходило), или вдвоем с настоящим другом, который тебя понимает во всем. Откровенно говоря, второй вариант – идеальный. Только вот поганый фатум иногда сует свою скотскую рожу в твою судьбу, выискивает слабое место, гадит, и глумится, скотина. Был у него единственный друг, нет – ДРУГ, Генка (все понимал человечище, словно брат-близнец), да унесла нелегкая беднягу.

Кто-то скажет: как это – один друг? А у нормального человека много друзей быть не может (один-два, не больше; все остальное – так, товарищи). Невозможно и противоестественно распахивать душу для всех. Если ты светел, если ты один раз в жизни сказал «люблю» и идешь с этим человеком плечом к плечу вплоть до золотой свадьбы (а может и до бриллиантовой), это счастье, любовь, планида. По этим же причинам у честного перед собой человека могут быть лишь единицы друзей, НАСТОЯЩИХ. Речь идет не о том маргинальном мусоре, готовым любого встречного назвать «друганом». Слово «друг», как и «любовь» – святые, их ни в коем случае не стоит обесценивать, затирать (хотя частенько именно это и происходит). Для порядочного человека это штучный товар.

Дождь с новой силой тупой стихии забарабанил по черному стеклу, рождая на той стороне сотни извивистых дорожек влаги, причудливо искажающих стройную иллюминацию уличных фонарей.

Подоспел заказ.

Он взял розовобокую грушу из фруктовой вазы и с наслаждением откусил такой приличный кусок плода, что сладкая влага сочного продукта не удержавшись внутри, потекла сквозь губы. Машинально воспользовавшись салфеткой, он блаженно откинулся на спинку сиденья и, закрыв глаза, продолжал наслаждаться вкусовой истомой.

И тут…

Звякнув бамбуковыми «трубками ветров», дверь распахнулась. Спину обдало свежим сквозняком.

«Принесло кого-то, мать его!» – молодой человек слегка напрягся и в ту же секунду почувствовал нечто. Это была ни с чем несравнимая сложная волна дерзких ароматов, берущих не только за душу, а еще глубже, за самую суть дикого глубинного естества. Что-то волшебное, будоражащее, и в то же время до дрожи близкое. Тут было нечто морское, свежее, дерзкое с легкими нотками тропических масел и настойчивой (но не навязчивой) стрункой чего-то тяжелого, животного, возбуждающего. Казалось, что именно так пахнет живая русалка.

Пауза… и легкий стук каблучков.

Не в силах оглянуться, он скосил глаза и оцепенел завороженный. Мимо прошествовало совершенство. Сперва мужчина подумал, что это его собственная галлюцинация, фата-моргана (как у Блока в «Незнакомке»), но, увидев потрясенный взгляд бармена, его отвисшую челюсть, понял – все реально.

Сказать, что девушка была изумительной красоты – не сказать ровным счетом ничего. Кирилл мог похвастаться популярностью у особ прекрасного пола и бесстыдно пользовался этим. Он не смог бы припомнить даже приблизительное число своих интимных побед, давно сбился со счета, но никогда, ни разу в жизни не встречал женщины столь идеальной, вызывающей, божественной красоты. Да что тут… Такое не опишешь на бумаге, это надо видеть.

Ангел!

Нет!

Как раз наоборот. Было в этом создании нечто дьявольское, инфернальное, темное, грешное, подвигающее любого на подвиг, безумство, преступление… Затасканное и новомодное выражение «женщина-вамп» совершенно не дотягивало до колдовской сути этого существа.

Невесомой поступью нимфа прошла мимо, обдав его новым шквалом фантастического аромата, и опустилась неподалеку, за двухместный столик около окна. Скинув вымокший насквозь плащ на спинку соседнего стула, она с облегчением вытянула длиннющие ноги, взмахнула гривой мокрых темно-каштановых волос (вызвав этим движением мини-радугу из туманной взвеси над головой, как нимб у святого) и потянулась по-кошачьи, выгнув узкую спину и выставив напоказ потрясающую грудь в скромном декольте. Причем проделано все это было с такой естественной детской непосредственностью, будто все эти действия не могли вызвать сильнейшую гормональную бурю у мужчин, присутствовавших рядом.

О, женщины…

Стоило ей обратить узкое точеное лицо в сторону стойки, как в ту же секунду перед красавицей материализовался официант с возбужденно открытым ртом (запамятовав, наверное, дежурную фразу положенного представления).

Дева досадливо дернула губой (очевидно, для нее подобная реакция особей противоположного пола была не в диковинку) и произнесла:

– Мне глинтвейн, пожалуйста. Погорячее.

Ее голос, идущий откуда-то из-под диафрагмы, низкий, на границе драматического сопрано и контральто, с легкой хрипотцой, настолько возбуждающе подействовал на него, что растерянный молодой человек ощутил вдруг спонтанную эрекцию.

Что делать?

Он, будучи «охотником» по натуре, уже понял, что не отступит. Но вот тут возникали два вопроса. Во-первых, как подойти? Да, у него в запасе сотни надежных дежурных фразочек для знакомства. Но здесь другое. И слепцу было ясно, что перед ним находится не банальная фемина[1 - Femina – женщина по английски (прим. автора).], а нечто выдающееся, Афродита. И пытаться подкатить к такой грации с пошленькой репликой, типа: «Привет! Я один из тех надоедливых уродов, кто считает, что вы потрясающе красивая» было бы верхом идиотизма. И, во-вторых, что делать, если отошьет (а это весьма вероятно)? Над вторым вопросом Кирилл мучиться не стал, трезво рассудив, что уж об этом будет время поразмыслить, если до того дойдет. Примет – великолепно! Если откажет – он или напьется, или повесится, или… гм, и то, и другое одновременно. А вот задача, как предстать перед полубогиней – действительно проблема. Он должен: а) привлечь ее внимание; б) потрясти, в) оставаться интересным в течение всей беседы.

Девушке, тем временем, доставили заказ. Мужчина обратил внимание, как мелко дрожит рука гарсона, держащая поднос.

«Бедняга. Ему-то каково?».